расположением.
перестал говорить обо мне. Я не желала слышать этих эпитетов, этих
характеристик. Я оставляла на его совести "тихоню Люси Сноу" и "скромную
тень"; я не оскорбилась, я только ужасно устала; его слова давили меня
свинцовой холодностью; не смеет он так меня обременять. К счастью, скоро он
переменил разговор.
мы не враждовали...
же слабая память?
Бассомпьер; и уж, конечно, сия важная особа не помнит Бреттон. Взгляните в
эти глазищи, Люси: могут ли они прочесть хоть слово на странице памяти?
Неужто их заставлял я глядеть в букварь? Она и не подозревает, что я учил ее
чтенью.
бывало беспокойное, встревоженное личико? Что за блажь - детская
привязанность! Верите ли? эта дама была в меня влюблена!
больше всего в Бреттоне ей нравился.
лучше бы кто-нибудь, хоть вы, например, нашептывал все это ей на ушко, а я
бы следил - вот с этого самого места - за выражением ее лица. Послушайте,
Люси, не согласитесь ли вы разодолжить меня по гроб жизни?
дрожащие пальцы и вдруг осмелела. Я вовсе не собиралась доставлять доктору
Джону такое удовольствие. Я уже не без торжества поняла, как ошибается он на
мой счет. Он всегда отводил мне роль, мне несвойственную. Сама природа моя
ему воспротивилась. Он не подозревал моих чувств; он не умел читать в моих
глазах, лице, жестах, хотя, уж верно, они были красноречивы. Просительно
склонившись ко мне, он вкрадчиво проговорил: "Ну, я прошу вас, Люси".
вперед услуг расторопной субретки из любовной драмы; но тут, почти
одновременно с его нежным, настойчивым, умоляющим "Ну, прошу вас, Люси!"
другого моего уха коснулся резкий шепот.
боа-констриктор. - Vous avez l'air bien triste, soumis, reveur, mais vous ne
l'etes pas: c'est moi qui vous le dis: sauvage. La flamme a l'ame, l'eclair
aux yuex!*
нет уж, я вам говорю, душа горит и взор сверкает!
обернулась в совершенной ярости, но профессор Эманюель, прошипев свою
дерзость, был таков.
острым слухом, расслышал каждое слово этой тирады; он прижал к лицу платок и
затрясся от смеха.
coquette!* Ох, надо рассказать маме! А это правда, Люси, хотя бы отчасти?
Думаю, правда: вы красны, как платье мисс Фэншо. Позвольте - теперь я вижу:
ведь он же еще так свирепо обошелся с вами в концерте: ну да, он самый, и
сейчас он в бешенстве оттого, что видит, как я смеюсь. О, надо его
подразнить.
я не выдержала и на глаза не навернулись слезы.
толпа, ее окружавшая, несколько поредела. Его взгляд, бдительный, даже в
смехе, тотчас все подметил; он встал, собрался с духом, пересек комнату и
воспользовался случаем. Доктор Джон во всю свою жизнь был счастлив - и
удачлив. А отчего? Оттого, что зоркие глаза его высматривали благоприятную
возможность, оттого, что сердце в нужную минуту побуждало его к действию и у
него были крепкие нервы. Его ничем было не сбить с пути; не мешали ни
восторги, ни слабости. Как хорош был он в ту минуту! Вот Полина подняла
голову, и взор ее тотчас встретился с его взором - взволнованным, но
скромным; вот он заговорил с нею, и лицо его залилось краской. Он стоял
перед нею, отважный и робкий, смиренный и ненавязчивый, но полный решимости
и поглощенный единой целью. Я поняла это тотчас и не стала смотреть дальше -
если б мне и хотелось смотреть, то просто времени не оставалось; уж было
поздно; мы с Джиневрой собрались на улицу Фоссет. Я поднялась и распрощалась
с крестной и с мосье де Бассомпьером.
Бреттона, то ли догадался, что мне горько и что вообще для легкомысленной
мадемуазель Люси, охотницы до развлечений, вечер оказался не таким уж
праздником, но когда я покидала залу, он встал и спросил, провожает ли меня
кто-нибудь до улицы Фоссет. Теперь-то профессор говорил вежливо и даже
почтительно и смотрел виновато; но я не могла сразу поверить его любезности
и, не задумываясь, принять его раскаянье. Никогда прежде не случалось мне
серьезно обижаться на его дерзости или леденеть от его горячности; нынешняя
выходка его показалась мне непростительной. Я решила показать, что очень им
недовольна, и произнесла только: "Меня проводят".
него, поклонившись бочком, как обыкновенно кланялись ему воспитанницы,
выходя на эстраду.
Он заметил, что погода прекрасная.
Мне так редко удается оставаться спокойной и холодной, когда мне горько и
досадно, что в ту минуту я почти гордилась собой. Это "да?" прозвучало у
меня именно так, как его произносят иные. Сколько раз слышала я, как это
словцо, жеманное, кургузое, сухое, слетает с поджатых коралловых уст
холодных, самонадеянных мисс и мадемуазелей. Я знала, что мосье Поль долго
не вынесет подобного диалога; но он, конечно, заслужил мою сухость.
Наверное, он и сам так думал, ибо покорно проглотил пилюлю. Он посмотрел на
мою накидку и заметил, что она слишком легка. Я решительно отвечала, что она
вполне соответствует моим требованьям. Немного отступив, я прислонилась к
перилам лестницы, закуталась в накидку и принялась разглядывать мрачную
религиозную живопись, темневшую на стене.
уходил; я ожидала, что он вот-вот рассердится. Он приблизился. "Сейчас опять
зашипит!" - подумала я; я бы просто зажала уши, если бы не боялась
показаться чересчур невежливой. Ожидания наши никогда не сбываются: ждешь
шепота и воркованья, а слышишь мучительный вопль; ждешь пронзительного крика
- к тебе обратятся тихим, приветливым, добрым голосом. Мосье Поль заговорил
мягко: "Друзья, - сказал он, - не ссорятся из-за пустяков. Скажите, кто из
нас - я или ce grand fat d'Anglais* (так скромно означил он доктора
Бреттона) - виноват в том, что еще теперь у вас мокрые глаза и горят щеки?"
мной могло произойти нечто подобное, - отвечала я, и я опять превзошла себя,
намеренно и холодно солгав.
все позабыл - напомните мне мои слова.
позволения, я беру их обратно; примите мои извинения.
pardonne"*.
этого простодушия, этой серьезности?
ami"*.
Панов Вадим
Сертаков Виталий
Шилова Юлия
Глуховский Дмитрий
Рыбаков Вячеслав
Перумов Ник