штербе (21), - добавил он тихо. Лег на диван, свернулся
комочком и умер
встречались в прошлой жизни и даже пили когда-то вместе. Но
я знал, что этот эликсир, эту дрянь, я должен был
уничтожить, и ее создателя тоже. Если люди не равны в
жизни, они должны быть равны хотя бы в смерти. Но мне
некогда было ни философствовать, ни предаваться печали,
потому что уже и в подземном городе слышалась стрельба.
тряхнул по колбе, в ко горой бурлила жизнь, а потом по
колбе, в которой тихо булькала смерть. Брызнуло по полу
стекло, пролилась жидкость, и на полу образовались две лужи.
Они растекались и стремились слиться в одну Обе лужи были
прозрачны. Они ничем друг от друга не отличались. Но в
одной была жизнь, а в другой смерть. За миг до того, как
они сомкнулись, я понял, что сейчас произойдет что-то
ужасное, и отскочил к дверям. Лужи, соединившись,
образовали горючую смесь, она немедленно вспыхнула и дала
столб нестерпимо белого пламени, которое ударило в потолок и
прожгло его, как бумажный лист. Внутри пламени возник то
что-то вроде цепной реакции. Столб превратился в вихрь,
который, передвигаясь по комнате, немедленно сжигал все, что
захватывал. Я увидел, как встает дыбом обугливающийся
паркет, вспыхнул край письменного стола, занялись занавески
и стали плавиться стекла С опаленными ресницами и бровями я
выскочил из комнаты.
люди с оружием и без. На огромной скорости пронесся тяжелый
бронетранспортер, неизвестно куда стреляя из пулеметов.
Транспортер, на котором приехал я, стоял по-прежнему у
тротуара, мирно попыхивая клубами пара. Я вскочил в кабину
и приказным тоном крикнул полковнику:
заметил струйку крови, стекавшую с его виска.
кабины. Затем, разобравшись кое-как с педалями и рычагами,
я развернул машину и направил ее в сторону выезда из
подземелья.
народу волновалась у Триумфальной арки, и я, стоя в самой
гуще, волновался вместе со всеми. Со всех прилегающих домов
люди срывали портреты Гениалиссимуса и полотнища с его
изречениями. Портреты и полотнища летели, кувыркаясь, в
толпу и тут же раздирались ею в клочья. Недалеко от меня
группа молодежи, взявшись за руки, приплясывала вокруг
пылающего чучела Гениалиссимуса, которое было слеплено,
конечно, из вторпродукта. Чучело дымило, плавилось и
плакало вторичными слезами.
оглянулся и увидел рядом с собой Дзержина Гавриловича в
длинных штанах и нижней рубахе с крестом, как бы случайно
вылезшем из-под нее.
все симиты.
столько, этих симитов, и как всем им удавалось до сих пор
скрываться? Откровенно говоря, я их немного побаивался, но
надеялся, что они меня все же не тронут, поскольку я для них
вроде как посторонний. Но за Дзержина Гавриловича мне было
немного боязно. Хотя я и знал, что он тоже симит, но те,
кто не знали, могли признать в нем бывшего генерала БЕЗО. А
мне было известно из истории, что в периоды народных
волнений работники безопасности попадают порой даже в очень
щекотливое положение. Но Дзержин Гаврилович, кажется, не
выказывал никаких признаков беспокойства
которой без труда узнал ту самую скандалистку, благодаря
которой я когда-то попал во внубез. Теперь она была в
форме, но без знаков различия, а на груди у нее висел крест,
вырезанный, по-видимому, из картона.
середину дороги. В общем гуле ликования стоны и вопли
раздавленных были почти не слышны и не нарушали настроения
общей приподнятости Все смотрели в сторону Минского шоссе (у
меня язык не поворачивается называть эту дорогу иначе), где,
вероятно, что-то происходило, но что именно, я видеть никак
не мог, потому что передо мной стоял высокий и широкоплечий
работяга в промасленном комбинезоне.
Вишь, какие дела-то. Вчерась был коммунизм, а сегодня уже
невесть чего. - И от избытка чувств он добавил тираду,
которую я не решаюсь воспроизвести.
справа, и сзади. Вдруг рядом со мной появился некто в
рваной майке и тоже с пластмассовым крестом на груди.
уху. - Вы знаете, меня мама называла Колюней.
услышал, потому что волнение в толпе достигло высшего
накала. Приподнявшись на цыпочки, я мог разглядеть сначала
только кончики каких-то пик, а потом, пробившись немного
вперед, увидел трех богатырей, которые медленно приближались
к Триумфальной арке. Посредине на белом коне, в белых
развевающихся одеждах и в белых сафьяновых сапогах ехал Сим
Симыч, а по бокам от него на гнедых лошадях покачивались в
седлах справа Зильберович, слева Том, оба с длинными усами
и, несмотря на жару, в каракулевых папахах. Оба были
вооружены длинными пиками.
приветствовал ликующую толпу, то совал ее в мешок и
расшвыривал вокруг себя американские центы.
остановились Симыч поднял руку, и толпа немедленно стихла.
Какой-то человек подскочил к Симычу с микрофоном, и я
удивился, узнав в этом человеке Дзержина, который только что
был рядом со мной Симыч милостиво взял из рук Дзержина
микрофон и вдруг закричал пронзительным голосом.
всемилостивейше объявляем, что заглотный коммунизм полностью
изничтожен и более не существует. Есть ли среди вас
потаенные заглотчики?
все до единого в заглотной партии состояли. Но я стоял
далеко, а Дзержин стоял близко.
упиравшегося Коммуния Ивановича. Коммуний Иванович
вырывался, рыдал, цеплялся за землю и наконец упал на колени
чуть ли не под копыта Глагола.
заглотному, пожирательному и дьявольскому учению?
опустив голову, Смерчев, - но не по идее служил, а
исключительно ради корысти и удовлетворения стяжательских
инстинктов. Больше никогда не буду и проклинаю тот час,
когда стал заглотчиком.
лестницей, и стоявший на самом конце лестницы симит спускал
вниз веревку с петлей.
Смерчев руки к Сим Симычу. В это время Дзержин потащил
своего бывшего коллегу за ноги, тот упал на брюхо и
ухватился за заднюю ногу Глагола. Глагол дернул копытом - и
бедная голова Коммуния Ивановича треснула, как грецкий орех.
последовательным гуманистом, я всегда был решительно против
такого рода расправ. Я лично за то, чтобы таких людей, как
Коммуний, сечь на конюшне розгами, но я никогда не был
сторонником чрезмерных жестокостей.
Маккефри Энн
Прозоров Александр
Сертаков Виталий
Посняков Андрей
Марко Джон
Суворов Виктор