Чтение 81–й страницы книги ~Ангелы на кончике иглы~

Яков Маркович уселся во вращающееся кресло.

-- С кем вы желаете говорить?

-- Мне нужен Тавров.

-- Игорь Иваныч?! -- изумился ничему не удивляющийся Тавров и на всякий
случай оглянулся. -- Ты откуда?

-- Все оттуда же, Яков Маркыч. К сожалению...

-- Как ты меня нашел?

-- Да просто: "свежая голова" в редакции подсказала... У вас там
весело?

-- Не знаю... -- замялся Раппопорт. -- В целом весело... Как твое
самочувствие?

-- Медленно все... Вот, выходить разрешили -- двести метров в день. Ну,
лечебная гимнастика -- лежа... Устал я...

-- Болеть устал? Это мне понятно!

-- Нет, Тавров, не болеть... Что Ягубов творит? И ведь его
поддерживают! Надо бы задушить, да сил пока нет.

-- Еще навоюешься!

Установилась пауза, которая заполнилась джазом, долетающим из столовой.
Макарцеву трудно было, и Раппопорт его не торопил. Не добившись никаких
результатов, Зинаида в отчаяньи поделилась с мужем.

-- Мой сын убийца? -- крикнул ей Игорь Иванович. -- Нет у меня сына!
Вся жизнь кувырком...

-- Есть, -- холодно возразила она. -- Твои позы никому не нужны и, тем
более, мне. Ты обязан поправиться хотя бы для того, чтобы спасти Бобочку!

Такой бледной и жесткой Макарцев жену никогда не видел. После того как
она ушла, он мучился, скрипел зубами, кряхтел, не в силах совладать с собой,
и наконец решился звонить Якову Марковичу. А позвонив, молчал.

-- Может, мне о пенсии подумать, Тавров, как считаешь?

-- Ты для этого звонишь?

-- Нет, Яков Маркыч... Чего крутить? С сыном, брат, плохо.

-- Понимаю...

-- У тебя нет каналов -- надавить? Был бы я здоров, мигом нажал. Но я
временно вне игры...

-- Попробовать могу...

-- Попытайся. Ведь у тебя самого сын!

-- Эмоций не надо.

-- Ну, извини, Тавров, что оторвал от стола.

-- Пустяки, я домой собрался. Поправляйся, все будет в порядке.

-- Думаешь?

-- Уверен!

Дверь ванной открылась. Там происходила перемена декораций. Максим,
застегивая рубашку, жестом пригласил Раппопорта:

-- Присоединяйся к нам!

-- Рад бы, ребята, да нечем...

-- Вечно ты прикидываешься старше, чем есть, Яша!

Яков Маркович отечески потрепал Закаморного по шее, прошлепал по
коридору и тихо притворил за собой дверь.

-- Рап ушел, -- рассеянно сказала Надежда.

-- А ты все надеешься на Славку? -- изрекла Раиса грубоватым
прокуренным голосом.

Сироткина придвинула к себе подсвечник в виде человека и машинально
гладила его выступающую часть, облипшую мягким стеарином, стекшим со свечи.
Пламя покачивалось от движений рук.

-- Гладь, гладь, -- сказала Качкарева, -- если больше гладить нечего.

Раиса обняла Сироткину за плечи, прижала к себе и стала гладить ей
плечи и грудь. Надежда размякла, расслабилась, прижалась к Райке, и они
поцеловались в губы.

-- Счастливая ты, Надежда! Для твоего возраста их полно. А моих война
да лагеря уволокли. Я одна росла -- и за бабу, и за мужика. Только с
подругами и целовалась.

-- Я понимаю.

-- По мне, так без мужчин даже лучше. Хоть бы они все передохли! От них
радости -- одни аборты...

Перевернув Надю набок, Качкарева подмяла ее под себя, задышала часто,
прижала к животу ее бедро и стала остервенело целовать Наде шею и плечи.

-- С ума сходишь, Райка, пусти.

Надежда вырвалась и села, поправляя кофточку.

-- Я лучше, -- сказала Райка обиженно.

Пошарив на столе, она нащупала пачку сигарет, но в ней было пусто.
Качкарева смяла пачку и с остервенением запустила комок в противоположный
угол.

50. ДОЖДЬ

Дожди в апреле в Москве редки, и мелкая водяная пыль, липнувшая на лицо
и руки, заставляла Раппопорта цедить сквозь зубы несправедливые обобщения. К
тому же освещение на улицах почти совсем погасло: экономили электроэнергию.
Яков Маркович спотыкался на трещинах асфальта, ступал в выбоины, заполненные
водой, и обобщения местами переходили в обычную брань.

Он шел по улице в поисках автомата. Стрелки близились к часу ночи. В
будке первого автомата провод болтался, а трубка была оторвана. Яков
Маркович протопал еще полквартала. Шляпа промокла, вот-вот отсыреют ботинки,
и тогда заноет спина. У второго автомата трубка была на месте, но когда
монета упала, раздались короткие гудки. Монету автомат не вернул. Третий
автомат, рядом с предыдущим, признаков жизни не подавал. Несправедливые
обобщения иссякли, остались одни ругательства. Тавров двинулся дальше, но
теперь ему не попадалось никаких автоматов, даже поломанных.

Он и при свете-то плохо видел, а теперь просто шагал наугад. Ориентиром
служила огромная светящаяся надпись на крыше дома: "Мы придем к победе
коммунистического труда!" Первые две буквы в "победе" отсутствовали.
Поделиться открытием было не с кем, а беречь в памяти не имело смысла, ибо
жизнь всегда своевременно подбросит нечто более остроумное, когда надо. И
когда не надо, тоже. А вообще-то вверх, на крышу, задирать голову было
неудобно. Журналисты -- кроты, вспомнил Раппопорт измышление Закоморного. На
свет смотреть им нельзя, ослепнуть могут. Сидят в газетных норах до ночи,
корябают подлости, ночью вылезают довольные собой, а утром спят сном
праведников и, что делали вчера, во сне не вспоминают.

Автомат отыскался наконец. Двушек больше не было, пришлось опустить
гривенник. С третьего раза он застрял, и номер набрался.

-- Сизиф? Не спишь?

-- Кто это? -- ответил голос. -- Плоховато слышно! Перезвоните.

Мгновенно перевернув трубку, Яков Маркович стал орать в наушник:

-- Сизиф! Алло, Сизиф! Не вешай трубки! Автомат, в рот его долбать, не
фурычит!

Он снова быстро перевернул трубку и прислонил к уху.

-- Рапик? Это ты, роднуленька? Откуда?

-- Говорю же, из автомата, -- он уже приспособился быстро передвигать
трубку от рта к уху. -- Надо увидеться, Антоныч! Дельце есть.

-- Увидеться? Лучше бы безо всякого дельца. Но в крайнем случае можно и
по делу. Приезжай!

-- Сейчас? -- Раппопорт покосился на часы. -- А спать я когда буду?

-- В нашем возрасте можно не спать.

-- Это смотря кому...

-- Что? Приезжай, говорю! Тяпнем по рюмке чаю!

-- Еду! -- гавкнул Яков Маркович и швырнул трубку в угол автоматной
кабины с такой яростью, что пробил бы стенку кабины, если бы она не была
сделана из обрезков танковой брони.

Опять он побрел пешком вдоль самого края тротуара, то и дело
оглядываясь, не промелькнет ли такси. Он не любил ходить пешком. Я, ребята,
уже находился, наездился, налетался и наплавался по самые завязки, говорил
он. Ну, а путешествовать с моей анкетой, вы сами понимаете. Единственное,
что мне еще приходится делать, так это кое-как передвигаться. Передвигаясь
между огромных луж, он остановил такси.

51. САГАЙДАК СИЗИФ АНТОНОВИЧ

ИЗ АВТОБИОГРАФИИ

Я родился на баррикадах 1905 года в семье пламенного
большевика-ленинца. Мой отец, Антон Сагайдак, русский революционер, друг и
соратник Ленина, погиб, защищая Советскую власть. В качестве представителя
рабочего класса я был направлен учиться в медицинский институт, по окончании
которого стал сексопатологом. С тех пор вся моя жизнь посвящена борьбе с
сексуальными болезнями трудящихся.

В Коммунистическую партию вступил, чтобы своим трудом способствовать
быстрейшему строительству социализма. Будучи доктором медицинских наук,
профессором, много внимания уделяю общественной работе и пропаганде среди
населения марксистского сексуального образования.

Являюсь основоположником новой отрасли советской медицины --
импотентологии, автором ряда исследований, используемых в народном
хозяйстве, в частности фундаментального труда "Теоретические основы
импотентологии" (Медгиз, 1967 г. Для служебного пользования).

Верный и преданный сын Коммунистической партии, считаю ее вдохновителем
и организатором всех своих побед.

Примечание Сизифа Антоновича в домашнем экземпляре автобиографии:

Родился без баррикад. Отец -- крещеный еврей, коммивояжер, убит при
попытке перейти границу с Польшей. Была ли мама, неизвестно. Беспризорник.
Воровал, затем за две буханки хлеба выменял диплом об окончании Саратовского