взгляд, главная тема Библии. И она объясняет, почему у
греко-латинских народов, так и оставшихся в глубине души
язычниками, Библия всегда считалась экзотической книгой. Наш
Бог не надзиратель, он соучастник. Что касается остального,
тенденция Библии в целом, ее наставительный тон кажутся нам
противостоящими идеалам невозмутимости и умеренности, которые,
как бы ими ни пренебрегали на практике, всегда считались
теоретически желательными в этих краях. Говоря короче, южанам
недостает того, чем обладаете вы: избирательной сродненности с
этой книгой. Можно только гадать, почему моральные принципы
смуглых семитов пришлись так впору чужой для них белокожей
расе, срослись с ней так цепко, что смогли повлиять на все ваше
национальное развитие. Хотя мне кажется, -- добавил он, -- что
я наконец нашел решение этой загадки, меня, во всяком случае,
удовлетворяющее.
епископом. Ни в малой степени. За всю мою жизнь я не чувствовал
себя епископом в меньшей мере. И кстати сказать, в последнее
время сильнее всего пошатнули авторитет Библии именно наши
английские духовные лица, предложившие современное ее
толкование. Прошу вас, продолжайте!
темпераментов.
предпочтительно, слишком легко скрыть за ними убогость мысли
или запутать вопрос. Но с определенностью можно сказать, что
солнце, окрасившее нашу кожу и правящее нашими повседневными
привычками, повлияло также на наш облик и взгляды. Почти
истерические смены света и мрака, зимы и лета, так сильно
отразившиеся в литературе Севера, нам незнакомы. Северные
народы -- по климатическими или иным причинам -- привержены
крайностям, так же как их мифы и саги. Библия же это по
существу книга крайностей. Документ насилия. Гот или англо-сакс
благоволит этой книге, потому что она всегда отвечает его
целям. А целям его она отвечает по той причине, что как бы
резко ни менялись его настроения, он всегда находит в ней
именно то, что ищет -- авторитетное одобрение любой
разновидности эмоционального поведения, от варварской
мстительности до презренного самоуничижения. Единственное, чего
он никогда бы в ней не нашел, даже если бы захотел, это
призывов к разумной жизни, к поискам интеллектуальной честности
и самоуважения, к стремлению держать разум открытым для логики
всех пяти чувств. Вот почему в неспокойные Средние века, когда
колебания национальной и личной жизни были еще более резкими, и
стало быть классическая воздержанность была более чем
когда-либо сброшена со счетов, Библия так сильно владела вашими
умами. Остальное довершил ваш консерватизм, ваше уважение к
существующим установлениям. Нет! Я не могу припомнить ни одного
места в Библии, рекомендующего вести воздержанное философское
существование, хотя было бы странно, если бы в столь объемистом
альманахе не содержалось нескольких здравых суждений.
Воздержанность, -- заключил он, словно обращаясь к себе самому,
-- воздержанность! Все прочее -- лишь прикрасы.
притчи Соломоновы?
проповедями. Я человек старый. При наличии определенного
терпения я могу читать Соломона. Но для наших детей нам
требуется нечто не губительное и отрицающее, но живящее,
указывающее верный путь, нечто, позволяющее им высоко держать
голову. Друг, старший брат, только не педагог. Я бы никогда не
порекомендовал юноше изучать это произведение. Оно унизит его
дух, лишит самоуважения. Как всякий исправившийся распутник,
Соломон действует на юношество угнетающе.
то в Ливерпуле, то в Лондоне во время моих периодических
поездок в Штаты. Друзья снабжают меня английскими книгами и
газетами -- восхитительный сэр Герберт Стрит посылает мне
больше того, что я способен переварить! Признаюсь, пока я не
изучил Библию, многое из того, что я читал, оставалось для меня
загадкой. Ее наставления словно бы льются, теплые и текучие, по
венам вашей национальной жизни. Затем, постепенно, эта влага
застывает и затвердевает, заключая все тело в своего рода
кристалл. Для вашей этики стереотипом служит английский
готический шрифт. Это мораль горгульи.
Библию, -- сказал мистер ван Коппен. -- Его сознание с детства
насыщается ею в такой степени, что оценка неизбежно получается
смещенной.
поэт выше Гомера? И однако же преклонение перед ним
положительно стало отравой для независимой творческой мысли.
Сколько интересного можно написать об иссушающем воздействии
Гомера на интеллектуальную жизнь Рима!
черты в вашем национальном характере, за бесформенность и
неустойчивость, которую я, как мне во всяком случае кажется,
наблюдаю в повадках многих англо-саксов. Они сознают, что
полученное ими традиционное воспитание в чем-то не сходится с
истиной. И это внушает им чувство неуверенности. Делает их
застенчивыми и неловкими. Устойчивость! Вот что им требуется и
чего они никогда не найдут в этой восточной книге.
ли? -- спросил американец.
времени? Если бы древние не изнурили себя Гомером, для нашего
Возрождения могло не найтись подходящей почвы. Дурной знак? Кто
вправе сказать? Добрый, дурной -- я не уверен, что этими
словами вообще следует пользоваться.
единственный факт, который мы, похоже, установили, сводится к
тому, что ваши представления о морали схожи с моими
представлениями о красоте только в одном: и те, и другие
несовременны. Вам угодно, чтобы я любовался паровозом. Почему?
Потому что он представляет собой идеально отлаженный механизм,
в совершенстве приспособленный к современным нуждам. Хорошо. Я
изменю мою концепцию внешней красоты. Я склонюсь перед
паровозом, осовременив тем самым мой идеал прекрасного. Но
готовы ли вы изменить вашу концепцию благовидного поведения?
Готовы ли склониться перед чем-то, более приспособленным к
современным нуждам, чем эти иудейские доктрины, перед каким-то
более тонко отлаженным механизмом? Нищенствующий монах, этот
цвет восточной этики -- что в нем современного? Он похож на
любого семита. Он не уважает себя. Он извиняется за то, что еще
жив. Разве это красиво -- извиняться за то, что ты жив?
воспринимают ныне эти старинные доктрины не так серьезно, как
вы, по-видимому, думаете.
делает их еще более жалкими. Ибо они усугубляют скудоумие
искренностью.
эти слова. Очевидно было, что мысли его уже витают в какой-то
иной дали. Проследив его взгляд, епископ увидел, что тот
покоится на "Фавне", голова и плечи которого купались теперь в
теплом потоке света. Под их мягкими прикосновениями древнее
изваяние, казалось, пробудилась от дремоты. В венах его начала
пульсировать кровь. Статуэтка пришла в движение, она,
выразительным олицетворением радости, властвовала над всем, что
ее окружало.
теперь осознал все значение того, что он сегодня услышал. Скоро
его осенило, что перед ним выражение не одной только радости.
Иное качество, неуловимое и неодолимое таилось в нежной грации
этой фигурки: элемент тайны. Перед ним, скрытое в бронзе,
маячило благосклонное прорицание.
слова.
Маккефри Энн
Посняков Андрей
Орлов Алекс
Василенко Иван
Шилова Юлия
Никитин Юрий