возникли дядя и тетя, одиноко сидящие в своей темной столовой. В глубоком
безмолвии, среди мертвого застоя вдруг раздавался глухой шум обвала: это
рушился дом Бурра, словно подмытый наводнением. Опять наступала зловещая
тишина, затем грохотал новый обвал, за ним другой, третий: Робино, Бедоре
с сестрой, Ванпуи, покачнувшись, рушились один за другим, мелкая торговля
квартала Сен-Рок исчезала под ударами невидимой кирки, - казалось, будто с
грохотом разгружают телеги, полные камней. И Дениза просыпалась от острой
тоски. Боже мой! Сколько мучений! Несчастные семьи, старики, выброшенные
на улицу, душераздирающие трагедии разорения. И она никого не могла
спасти, она даже понимала, что все идет, как надо, что все эти жертвы, эти
отбросы цивилизации нужны для оздоровления Парижа грядущих лет. На
рассвете Дениза успокоилась - она лежала с открытыми глазами, в глубокой
грусти, примирившись с участью этих людей и глядя на окно, за которым
понемногу светало. Да, то была дань крови; всякая революция требует жертв,
всякое движение вперед осуществляется только по трупам. Прежде ее мучил
страх перед возможностью оказаться злым гением - на погибель своим
близким; но теперь это чувство как бы растворилось и смешалось с глубокой,
острой жалостью при виде тех непоправимых бедствий, которые являются
словно родовыми муками перед появлением на свет нового поколения. И вот
она принялась обдумывать, как бы облегчить эти страдания; добрая девушка
долго размышляла, какое избрать средство для спасения от окончательной
гибели хотя бы самых близких ей людей.
взглядом. Конечно, он ей ни в чем не откажет; она была уверена, что он
согласится пойти на любое разумно обоснованное возмещение убытков. Она
долго раздумывала над его поступками, и мысли ее путались. Ей была
известна вся его жизнь, она знала, что его привязанности были построены на
расчете, что он всегда эксплуатировал женщин и заводил любовниц только для
того, чтобы пробить себе дорогу, - ведь единственной целью его связи с
г-жою Дефорж было держать в руках барона Гартмана; она знала обо всех его
связях, о случайных встречах с разными Кларами, о купленных прелестях,
оплаченных и затем снова выброшенных на улицу. Но все эти увлечения Муре,
авантюриста в любви, бывшие предметом шуток в магазине, бледнели перед его
талантами и ореолом победителя. Он был олицетворением соблазна. Только
никак не могла она простить ему былого притворства, его расчетливости в
любви, расчетливости, которую он прикрывал внешней предупредительностью.
Теперь же, когда он страдал из-за нее, у нее не было к нему неприязненного
чувства. Эти страдания возвышали его в ее глазах. Когда она видела, как он
терзается, жестоко расплачиваясь за свое презрение к женщинам, ей
казалось, что он уже загладил свои прежние грехи.
взгляд вполне законную, которую он выплатит Бодю и Бурра, когда они сложат
оружие. Прошло несколько недель. Дениза почти каждый день заходила к дяде,
урывая для этого несколько минут; она старалась своим смехом и
жизнерадостностью разогнать беспросветную грусть, царившую в старой лавке.
Особенно ее беспокоила тетка, пребывавшая после смерти Женевьевы в
каком-то оцепенении; казалось, ее силы убывали с каждым часом; но когда ее
спрашивали о самочувствии, она не без удивления отвечала, что ничуть не
страдает, - ее просто клонит ко сну. Соседи покачивали головой: бедной
женщине недолго придется тосковать по дочери.
вдруг услышала отчаянный вопль. Прохожие устремились на крик, подхваченные
паническим вихрем, тем вихрем страха и жалости, который может вмиг
взбудоражить всю улицу. Перед нею был омнибус с коричневым кузовом, одна
из карет, совершающих рейсы от площади Бастилии до предместья Батиньоль;
сворачивая на улицу Нев-Сент-Огюстен, у самого фонтана, он раздавил
человека. Стоя на козлах, кучер изо всех сил натянул вожжи, осаживая пару
вздыбившихся вороных, и сыпал проклятьями:
проклятый разиня!
оказался и полицейский. Кучер все еще стоял на козлах и призывал в
свидетели пассажиров, сидевших на империале, которые тоже встали и
наклонились, чтобы посмотреть на пострадавшего. Кучер отчаянно размахивал
руками и, задыхаясь от ярости, объяснял публике, как все произошло.
кричишь, а он, извольте видеть, под колеса лезет!
витрины, и зычно крикнул, перекрывая гвалт толпы:
колеса!.. Головой вниз бросился, вот так. Должно быть, ему жизнь надоела!
полицейский составлял протокол. Несколько дам с бледными лицами выскочили
из омнибуса и удалились, не оборачиваясь и еще ощущая мягкий толчок, от
которого у них все внутри перевернулось, когда омнибус переезжал тело. Тем
временем подошла Дениза, как всегда движимая состраданием, которое
побуждало ее вмешиваться во все уличные происшествия, - была ли раздавлена
собака, упала ли лошадь, сорвался ли с крыши кровельщик. Она узнала
несчастного, который лежал без сознания на мостовой, в запачканном грязью
сюртуке.
профессию пострадавшего. Благодаря находчивости кучера омнибус успел
сделать поворот, и под колесами очутились только ноги Робино. Но
приходилось опасаться перелома обеих ног. Четверо мужчин перенесли
пострадавшего в аптеку на улицу Гайон, а омнибус тем временем медленно
возобновил свой путь.
выдался!
которого сразу найти не удалось, аптекарь заявил, что опасности для жизни
нет и лучше всего перенести больного домой, раз он живет по-соседству.
Кто-то отправился в полицейский участок за носилками, а Денизу осенила
счастливая мысль - пойти вперед и подготовить г-жу Робино к страшному
удару. Ей стоило немалого труда выбраться на улицу и пробиться сквозь
толпу, теснившуюся у входа в аптеку. Толпа, как всегда жадная до зрелища
крови, увеличивалась с каждой минутой; дети и женщины поднимались на
цыпочки, стараясь удержаться на ногах среди сутолоки; каждый вновь
прибывший по-своему рассказывал о происшествии: теперь уже это был муж,
которого выбросил из окна любовник жены.
на пороге своей лавки. Дениза остановилась и заговорила с нею, придумывая,
как бы поосторожнее сообщить ужасную новость. В магазине царил беспорядок
и чувствовалось запустение - отголоски последней борьбы умирающей
торговли. То был давно предвиденный исход великой войны двух
конкурировавших шелковых материй; шелк "Счастье Парижа" раздавил соперника
после нового понижения цены на пять сантимов - он продавался теперь по
четыре франка девяносто пять, - и шелк Гожана пережил свое Ватерлоо. Уже
два месяца Робино, дошедший до крайности, жил словно в аду, всячески
лавируя, чтобы избежать банкротства.
Дениза, решаясь наконец войти в лавку.
быстро сказала:
Утром заходил господин Гожан, и они вышли вместе.
подходившая к концу беременность начала уже сказываться; молодая женщина
испытывала какую-то неуверенность, словно потеряла почву под ногами, а все
эти торговые дела претили ее тонкой натуре, да вдобавок и шли из рук вон
плохо. "К чему все это? - постоянно говорила она. - Не лучше ли было бы
безмятежно жить в маленькой квартирке и питаться одним хлебом?"
от вас скрывать... Дела идут плохо, и мой бедный муж совсем лишился покоя.
Еще сегодня противный Гожан изводил его из-за просроченных векселей... Я
прямо умираю от беспокойства, когда остаюсь здесь одна.
приближающейся толпы, удержала ее. Дениза догадалась, что несут носилки и
что за ними идут любопытные, не желающие упустить такое происшествие. И
девушке волей-неволей пришлось заговорить, хотя у нее пересохло в горле и
она не находила слов утешения.
случилось несчастье... Его сейчас принесут, - только не пугайтесь, умоляю
вас.
же случилось. Улица наполнилась народом, кучера остановившихся экипажей
ругались, а люди уже поставили носилки перед дверью магазина и старались
отворить ее стеклянные створки.
покушении на самоубийство. - Он стоял на тротуаре, и его сшиб омнибус...
О, ему только отдавило ноги! За доктором уже пошли. Не пугайтесь.
смолкла и опустилась на колени возле носилок; дрожащими руками она
раздвинула полотняные занавески. Мужчины, принесшие Робино, стояли тут же,
готовые снова унести его, когда разыщут наконец доктора. Никто не решался
больше прикоснуться к пострадавшему: он пришел в сознание и теперь при
малейшем движении испытывал ужасную боль. Когда он увидел жену, две
крупные слезы скатились по его щекам. Она целовала его, заливаясь слезами
и не спуская с него глаз. Толкотня на улице продолжалась; головы
теснились, словно это было какое-то занимательное зрелище, глаза
Лукин Евгений
Шилова Юлия
Шилова Юлия
Трубников Александр
Мурич Виктор
Куликов Роман