ловкости и даже в уме.
знаком остановиться, и подъехал к краю дороги. Сойдя с коня, он удалился
за холм, побуждаемый чревом.
центурион, приставленный Макрином к особе императора в качестве
телохранителя. Гельвий Пертинакс, прикрыв рот рукою, шепнул Ретиану:
посмотреть на сцену жертвоприношения. Поэт собирал все, что мог услышать
из уст очевидцев, присутствовавших при постройке моста через Тигр и при
взятии Арбелы, не оставив мысли написать книгу об Антонине, и надеялся,
что сегодня будет иметь случай лично побеседовать с августом, хотя
особенно мрачный вид Каракаллы отнюдь не поощрял такого желания. Пока он
уже успел поговорить с Корнелином, от которого узнал много интересных
подробностей и вкратце записал их на навощенных табличках. Но любопытные
вещи рассказывал и Филемон. День был наполнен ценными впечатлениями.
когда рядом с ним оказался Вергилиан, которого эта болтовня, к удивлению
историка, интересовала. Трезвый ум Диона не постигал гностических туманов,
его отличала склонность к точным данным. А этот болтун шептал и шептал,
паря в заоблачных высотах:
утверждали, что он - осязаемая реальность. Валентин же предполагает, что
наш мир - своего рода условность. Для Валентина нет ни времени, ни
пространства. И в этой условной жизни имеет значение только то, что входит
в систему эонов. И весенний дождь, фонтаны, вся морская стихия вселенной -
это только слезы Ахамот, плачущей и томящейся в разлуке с небесами, а
природа, вот этот солнечный день, - Филемон сделал широкий жест, опять
окинул взором все лежащее окрест, - вот хотя бы это миндальное дерево в
цвету и все прекрасное на земле, стихи или красиво построенный дом, - это
лишь сияние ее улыбки...
воспользовался каким-то предлогом и отъехал прочь. Кажется, только
Вергилиан и я внимали Филемону с уважением, и старый философ был доволен,
что судьба послала ему таких терпеливых слушателей. В самом деле, по лицу
Вергилиана было видно, что его весьма занимает рассказ ритора, а в моем
представлении возникал мир, совсем не похожий на тот, в котором мы все
живем. Я волновался. А что, если действительно, спрашивал я себя, все
условно в мире и нет никакой разницы между Римом и этим маленьким
сирийским селением? Но моя молодость отвергала то, в чем нельзя убедиться
ощупыванием, или обонянием, или жадными человеческими глазами. Филемон
уверял, что мир - лишь амфитеатр, построенный демиургом, чтобы душа имела
возможность претерпеть на этом просцениуме вселенной положенные ей
страдания. Я склонялся к мысли, что испытания делают человека лучше и
мудрее, но отвергал всякую награду за них. Это было неприемлемо для разума
и человеческой гордости. Я сказал об этом Вергилиану, и он с удивлением
произнес:
такие истины!
наступившего в Риме раболепства честным людям стало трудно дышать. По
крайней мере тем, кто еще не разменял свой разум на маленькие дела. Может
быть, потому-то избранные души, как мотылек на светильник, и летели на
свет философии, ища в ней утешения?
друзья разговаривали негромкими голосами. Кто рассказывал о вчерашней
пирушке, кто передавал последнюю сплетню о Соэмиде, другие вели степенный
разговор о караванных дорогах, о своих обширных имениях, об императорских
субсидиях. По-прежнему в небе парили распластанные орлы. Когда центурион
Юлий Марциал, очевидно услышав зов императора, бросил поводья стоявшему
рядом ликтору и поспешил за холм, никто не нашел в этом ничего
предосудительного. И вдруг присутствовавшим показалось, что за холмами
раздался сдавленный человеческий крик.
полуслове движением руки.
его смуглом и скуластом лице. Заметили это только немногие, в том числе
Вергилиан, шепнувший мне о переживаниях префекта. Мясистый, низкий лоб
Макрина стал еще морщинистее, и большой рот казался еще более жестоким.
побежали за холм, чтобы узнать, в чем дело. Так мы все поняли. Но среди
столпившихся на дороге уже пробежал ветерок испуганного шепота. Люди
смотрели друг на друга вопрошающими глазами. Однако никто не посмел
присоединиться к трибунам.
пятерней за подбородок, он смотрел прямо перед собой. План мира
перемещался... Кружились хрустальные сферы небес... Звенела гностическая
музыка... Пыльная придорожная смоковница преображалась и становилась
райским древом. Мир, в котором страдала низринутая во мрак материи Ахамот,
повис на краю пропасти. Филемон Самосатский ужасался, точно пытаясь
постичь, какое место уготовано ему в этой драме.
побледнел и вопросительно посмотрел на Ретиана. Префект угрюмо промолчал.
Наконец начальник скифских телохранителей по имени Олаб не выдержал.
Коверкая латинские слова, он обратился к Макрину. Теперь окружающим было
не до смеха над его речью. Олаб кричал префекту претория:
места и взлетели на холм. Тридцать горячих коней, вороных, с розовыми
мордами, в белых бабках на стройных ногах.
на песке, с лицом, обращенным к небесам. Одна нога в высоком золотом
башмаке, согнутая в колене, была уперта в песок. В скрюченных пальцах
правой руки он сжимал горсть песку, а левая лежала на сердце. Искаженный
рот был в эфемерных пузырьках розоватой пены. Уже ничего не видящие глаза
уставились в небо, где парили орлы. Императорский пурпур лежал во прахе.
Над жалким трупом кружилась изумрудная муха.
2
прахе, скифы обезумели. С холма было хорошо видно, как Марциал еще с
окровавленным мечом в руке, спотыкаясь и оглядываясь, бежал по песчаным
буграм к тамарисковой роще, надеясь найти там спасение. Трибуны стояли у
трупа и ждали, что предпримут проклятые скифы. Кто не догадался бы, что
минуту тому назад здесь совершилось цареубийство? Но возглавители мятежа
обещали братьям не только защиту, а и награду. Однако скифам и в голову не
пришло искать подлинных виновников преступления. Вид бегущего человека
приводил их в Неистовство, как добыча охотничьих псов. Несколько всадников
отделились от строя и помчались за беглецом, увязавшим в песках. Темная
роща была совсем близко, манила к себе, обещала безопасность. Марциал еще
раз оглянулся... Оскаленная лошадиная морда приближалась с неумолимой
быстротой. Бежавший уже мог отчетливо видеть лицо скифа, нахмуренное и
сосредоточенное, как у всякого воина, который намеревается поразить врага.
Отставив несколько копье в сторону, чтобы не вывихнуть плечо при
чудовищном ударе копья на всем скаку о человеческое тело, скиф вонзил его
в спину беглеца немного ниже лопаток. Как бы огромная ладонь толкнула
Марциала в небытие... Я стоял на холме, одним из первых прибежав туда
благодаря своему молодому проворству, и наблюдал во всех подробностях эту
ужасную сцену.
все, от сенатора до последнего конюха, бросились за холм и столпились
около трупа. Напрасно Макрин пытался установить приличествующий
обстоятельствам порядок и удержать людей от необдуманных действий.
Впрочем, то, что было предусмотрено, совершилось, и расстройство кишечника
у императора лишь ускорило развязку. Однако как ни были готовы заговорщики
во главе с Макрином и Ретианом к неизбежному концу, но и они растерялись -
настолько событие казалось из ряда вон выходящим и чреватым последствиями.
Весь вопрос теперь заключался в том, чтобы не только выйти сухими из воды,
а использовать создавшееся положение в своих интересах. Но страсти кипели,
и пока еще не могло быть и речи, чтобы кто-либо решился взять власть в
свои руки.
Немезиана и Аполлинария и трясли их, обвиняя в убийстве императора.
Префект претория, очевидно, решил, что выгоднее отдать убийц на
растерзание разбушевавшимся воинам и тем отвлечь внимание от руководителей
заговора.
заранее разработанному плану должны были оказать поддержку Марциалу и
прикончить императора, если бы центуриону почему-либо не удалось поразить
Шилова Юлия
Акунин Борис
Шилова Юлия
Суворов Виктор
Смит Кордвейнер
Кервуд Оливер Дж.