маловато мужчин, а мне нужны сильные ощущения, пока будет корчиться эта
скотина.
- Вас может лизать его невеста, - предложил министр, - кроме того, мы с
вами займемся содомией...
- А его кровь?
- Не сомневайтесь, мы прольем ее непременно. Клервиль взяла Дормона за
уши, опустила на колени и приказала:
- Целуй меня, дурачок, пока хоть что-то осталось от твоего прелестного
личика.
Дормон не обнаружил особой готовности, и бесстыдница, плотоядно
улыбаясь, потерлась своей промежностью и задом о его нос, после чего он
получил дозволение поцеловать на прощание свою возлюбленную. Та разразилась
слезами и рыданиями, и церемония началась. Матроны привязали обреченного к
страшному колесу, Сен-Фон щекотал клитор нашей распорядительницы, облизывать
ее влагалище заставили Фаустину, а сама Клервиль удовлетворяла меня рукой
Сен-Фон погрузил свой орган в недра Фаустины, и вскоре все четверо уже
купались в крови. Спектакль был жуткий и не успел он подойти к своему концу,
когда девочка обмякла и поникла, как сломанный стебелек.
- В чем дело? В чем дело, черт побери! - взревел Сен-Фон. - Что, эта
сука уже издыхает? Я не имею ничего против ее смерти, если только сам буду
ее причиной.
С этими словами злодей вылил свою сперму в самые недра тела, из
которого уже ушла жизнь. Клервиль, чьи преступные руки рвали в это время на
части мошонку Дельноса, пока я колола ягодицы юноши длинной булавкой, не
спускала безумных глаз с привязанного к колесу Дормона и, захлебываясь
нечеловеческим хриплым рыком, кончила трижды почти без перерыва.
Остались Фелисити и ее юный красавчик.
- Вот дьявольщина, - проворчал Сен-Фон, - та стерва сильно разочаровала
меня, а уж эту мы помучаем как полагается, и поскольку в первый раз за
смертью своего любовника наблюдала девица, теперь мы сделаем наоборот:
теперь мальчик будет любоваться мучениями своей возлюбленной.
Он увел девушку на ритуальную приватную беседу и через полчаса вернул
ее обратно в полубесчувственном состоянии. Ее приговорили к сажанию на кол,
сам Сен-Фон воткнул заостренный конец толстого гибкого прута в ее анус,
покрутил его, и конец вышел у нее через рот другой конец вставили в
отверстие в полу, и Фелисити оставалась в таком положении до конца дня.
- Друзья мои, - заявила Клервиль, - не будете ли вы так добры позволить
мне самой выбрать пытку для нашей последней жертвы? Мнение мое остается
неизменным с того самого момента, как я в первый раз увидела: этот молодец
похож на Иисуса Христа, и мне бы хотелось поступить с ним соответствующим
образом.
Мы встретили ее слова дружным одобрительным смехом и за непринужденным
разговором быстро сделали все приготовления, не упустив ни одной детали.
Одна из ведьм встала на четвереньки, другая взобралась на ее крестец, и мы
воспроизвели историю страстей отпрыска Марии я прочитала вслух стих из
нужной главы. Когда юношу вытащили из адской машины, вид у него был изрядно
потрепанный, то есть вполне подходящий для спектакля, и жертвой занялись
Клервиль, Сен-Фон и оставшаяся свободной фурия его распяли на кресте и
подвергли точно таким же мучениям, какие претерпел тот нахал из Галилеи в
руках мудрых древних римлян: ему проткнули бок, короновали терниями, сунули
в рот смоченную уксусом губку. В конце концов заметив, что Дельнос не
очень-то спешит умирать, мы внесли кое-какие новшества в классическую пытку:
сняли Дельноса с креста, перевернули, прибили заново и принялись за заднюю
часть - прокололи ягодицы, прижгли их раскаленным железом, потом разорвали в
клочья к тому времени, как испустить дух, Дельнос успел сойти с ума. В этот
момент Клервиль и Сен-Фон, которых я ласкала обеими руками, извергли из себя
неимоверное количество спермы, и на этом закончились безумства, длившиеся
двенадцать часов. Их сменили застольные радости.
За ужином Клервиль, сгорая от любопытства и желания выведать тайну
Сен-Фона, накачала его вином, осыпала жаркими ласками и ласкала до тех пор,
пока у него не закружилась голова. Тогда она задала свой вопрос:
Что вы делаете со своими жертвами перед тем, как убить их?
- Я объявляю им смертный приговор.
- Но это же не все. Вы о чем-то умалчиваете, мы в этом уверены.
- Абсолютно ни о чем.
- И все-таки есть еще что-то. Мы же знаем, что есть.
- Возможно. Но это одна из моих слабостей. Зачем вам ее знать?
- Неужели у вас есть от нас секреты? - проникновенно спросила я.
- В принципе это никакой не секрет, - ответил он.
- Однако вы скрываете его от нас. Ну, пожалуйста, расскажите, в чем тут
дело.
- Зачем вам это?
- Просто так, чтобы удовлетворить свое любопытство, ведь мы самые
лучшие ваши друзья на свете.
- Вы жестокие женщины, - вздохнул он. - Неужели вам не понятно, что
таким признанием я обнаружу свою слабость, свою поистине непростительную
слабость?
- Ну, с нами вы можете себе это позволить.
Мы удвоили старания, рассыпаясь в комплиментах и мольбах, и наши ласки
возымели действие: министр махнул рукой и обратился к нам со следующими
словами:
- Жестокой и долгой была моя борьба с постыдным игом религии, мои
дорогие, и должен признаться, я до сих пор остаюсь ее пленником, поскольку
верю в загробную жизнь. Если это правда, сказал я сам себе, что в том,
другом мире нас ожидают наказания или награды, тогда жертвы моей порочности
будут торжествовать и познают там блаженство. Мысль эта мучала меня
настоящей пыткой. Когда я уничтожал какое-нибудь существо - будь то из
тщеславия или похоти, - у меня возникало острое желание продлить его
страдания далеко-далеко за пределы бесконечного времени таково было мое
желание, и это продолжалось очень долго, но однажды я рассказал об этом
одному известному распутнику, к которому был очень привязан в свое время, и
чьи вкусы были сродни моим. Это был человек необъятных познаний, особенно
многого он достиг в алхимии и астрологии он уверил меня, что я не ошибся в
своих предположениях, что людям действительно предстоят наказания и
воздаяния и что для того, чтобы преградить человеку путь к небесным
радостям, необходимо заставить его подписать договор, написанный кровью его
сердца, согласно которому он отдает свою душу дьяволу, после этого надо
вставить эту бумагу в его задний проход и забить ее поглубже посредством
своего члена, а совершая содомию, надо причинить ему как можно более сильную
боль. Соблюдай эти меры предосторожности, заверил мой друг, и никто не
сможет помешать тебе попасть в рай. Агония жертвы, по сути своей являющаяся
продолжением тех мук, которые человек испытал во время подписания договора,
будет длиться бесконечно долго, а ты продлишь свое несказанное наслаждение
за грань вечности, если только вечность существует.
- И это все, что вы делаете с жертвами?
- Не спешите и не судите меня строго, Клервиль. Вы страстно хотели
знать правду и заставили меня обнаружить свою слабость. Право, мне нечем
здесь гордиться.
- Действительно, нечем. Я просто поражена, Сен-Фон! Я считала вас
философом. У вас же есть голова на плечах, не так ли? Тогда как же вы могли
поверить в эту абсурдную нелепость насчет бессмертия души? Эту
отвратительную выдумку обыкновенно принимают за истину до того, как начинают
верить в вознаграждение и наказание в загробной жизни, или я не права?
- Что касается до вашего намерения, оно делает вам честь, и я восхищена
им, - продолжала Клервиль. - Это согласуется и с моими вкусами: сделать
вечными страдания человека, которого вы обрекаете на смерть - такое желание
весьма похвально. Но оправдывать его такой чепухой, такой глупой фантазией -
это уж, простите, совершенный вздор, Сен-Фон.
- Неужели вы не понимаете, Клервиль, что моя дивная мечта испарится,
если только не будет основана на подобных взглядах?
- Я очень хорошо все понимаю, мой добрый друг я понимаю, что если вы
хотите построить свой прекрасный замок надежд на сказочных историях, надо
сразу отказаться от этой мысли, ибо может наступить день, когда пагубная
вера в сказки одолеет вас и перевесит удовольствия, которые вы от этого
получите. Так не лучше ли довольствоваться злом, которое вы совершаете в
этом мире и забыть свои глупые намерения продлить его на вечные времена?
- Загробной жизни нет, Сен-Фон, - вмешалась я, припомнив по этому
случаю все, что слышала об этом еще в раннем возрасте, - и единственный
авторитет, поддерживающий эту иллюзию, - это воображение людей, которые,
мечтая об этом и цепляясь за такую вероятность, просто-напросто высказывают
свое желание обрести в далеком будущем более надежное и чистое счастье,
нежели то, что отпущено им на земле. Разве это не прискорбный вздор -
вначале придумать себе Бога, затем поверить, что Бог этот приготовил
нескончаемые муки для большинства сынов человеческих? Вот так, сделав
смертных несчастливыми в этом мире, религия подсовывает им в качестве
утешения сверхъестественное божество, плод человеческой доверчивости или
отъявленного жульничества, божество, которое способно сделать их еще
несчастнее в мире следующем. Я прекрасно знакома с этими уловками: мол,
справедливый гнев Бога ужасен, но Бог может быть милосерден, правда, это
такое милосердие, которое оставляет место для потрясающей жестокости, то
есть далекое от совершенства, к тому же ненадежное будучи вначале
бесконечно добрым, через некоторое время он становится бесконечно злым, и
это вы называете высшей мудростью? Бог, обуреваемый мстительностью и
яростью, - неужели это то существо, в котором можно признать хоть каплю
снисходительности или добросердия? Если судить по доводам теологов, придется
заключить, что Бог создал большинство людей только с намерением заполнить
ими ад. Разве не было бы честнее, добродетельнее, умнее и просто порядочнее
сотворить камни и растения и на этом остановиться вместо того, чтобы
создавать людей, чье поведение навлекает на их бедные головы нескончаемые
несчастья? Бог же был так коварен, так злобен, что сотворил одинокого