подскуливать. Динка некоторое время смотрит на пса, а потом так же, как и
он, смешно вываливает язык.
peccator..", я продаю его с потрохами, иначе и быть не может, ведь мы теперь
- одно целое... Динка старательно повторяет за мной вязкую тягучую латынь:
теперь Рико принадлежит ей так же, как и мне... Теперь Рико принадлежит ей
так же, как и я...
обессилевшую, как рыба, выброшенная на берег.
пальцами убийцы, и я со сладким ужасом думаю о том, что буду любить ее
всегда. Даже если ее и вправду сумасшедшим, обколотым, обдолбанным,
золотисто-карим глазам придет в голову перестрелять всех. Даже если им
придет в голову убить меня.
не могу отвести взгляда от ее задранной футболки, сквозь которую проступает
плеть позвоночника, и от небрежно торчащего в джинсах пистолета.
***
же я сразу не сообразила? Быть с ней во всем, до конца, и тогда она не уйдет
от меня, не сможет уйти... Я выскакиваю из комнаты ровно через три минуты,
сломя голову несусь по лестнице, парю над засохшей кровью Ангела и настигаю
Динку с Рико у распахнутой двери кладовки. Дверь скрывает от меня пропахшие
затхлостью и кровью внутренности комнаты. Ленчика я не вижу, зато слышу его
звериный сип и бульканье: говорить он не в состоянии, бедняга -
козел-упырь-ублюдок-гнида. Да и черт с ним, с Ленчиком, главное - Динка. А
Динке тяжел пистолет, он гнет ее руку вниз, еще секунда - и она не удержит
оружие. Я подхожу к ней вплотную, закрываю глаза и на ощупь нахожу пальцы ее
свободной руки. Она тоже находит мои пальцы, и мы переплетаем их, замыкаем в
замок.
правда?..
выстрелы: один, другой, третий... Только бы не сбиться со счета...
тишина, вечная тишина, которую нарушает только тяжелое дыхание пса и мои
собственные сердца, разрывающие кожу. Не слышно только Динки. Но ведь она не
должна оставить меня одну. Не должна.
что у нас осталось.
ЧАСТЬ ПЯТАЯ
МАРИНОЧКА
Сентябрь 200... года
двадцатичетырехлетия, которое так и останется двадцатичетырехлетием. И
изменить эту некруглую, глуповатую, промежуточную цифру уже не сможет ничто.
Медленное увядание ей не грозит. И раскрытие ее тайн, даже случайное (если у
нее и были тайны), - ей тоже не грозит. Мертвые тайны мертвого человека мало
кого интересуют. И потому Мариночке не грозит больше ничего, кроме
обваливающихся краев могилы, - при условии, что Корабельникоff оправится,
возьмет себя в руки и найдет себе кого-нибудь еще.
приходилось. Во всяком случае, в ближайшее время. Оцепенение первых дней
потихоньку сходило на нет, хотя и не ушло окончательно. Пик оцепенения
пришелся на девятый день: именно на него Корабельнико?? позвал Никиту. Его
единственного. Все было как всегда: дешевая водка, колбаса, нарезанная
кусками и соленые огурцы из банки.
должен наступить слом: и человек либо уйдет в себя окончательно, как это
произошло с Ингой, либо потихоньку начнет выкарабкиваться.
Корабельникоff раздвоился: меньшая и не очень существенная его часть с
головой ушла в дела компании, едва ли не осиротевшей за время царствования
Мариночки. А то, что называлось стержнем, нутром, косматой гордой душой, -
именно это и надломилось. Застыло. Закоченело.
линии, затем пришел черед загородного дома во Всеволожске. Угар первых дней
без жены - с обязательной парковкой у "Amazonian Blue" и ночами на Горной -
прошел. Теперь Корабельникоff просто физически не мог находиться в местах,
которые так или иначе были связаны с Мариночкой. Казалось, любое
воспоминание о ней доставляло пивному магнату нестерпимую физическую боль.
Как подозревал Никита, именно поэтому босс полностью отказался от посещений
кабаков (ведь именно в кабаке он познакомился со своей будущей женой), без
всякой причины возненавидел модельную линию "фольксвагенов" (в память о
Мариночкиной тачке "Bora"); и - опять же без всякой причины - уволил из
концерна троих обладателей ярко выраженных грузинских фамилий (в память о
Мариночкиной телохранительнице Эке). Но самым эксцентричным
(мрачно-эксцентричным) шагом Корабельникоffа стал отказ от контракта с
испанцами на запуск линии безалкогольных напитков. Не иначе, как в память о
Хуанах-Гарсиа с их дудками и коронной Мариночкиной "Navio negreiro".
груза памяти, навсегда забыть о Мариночке. Или это была защитная реакция
организма, который никак иначе не мог справиться с так варварски
ускользнувшей любовью: как будто его обожаемая юная женушка не погибла, а,
подоткнув юбки, бежала со смертью, как с молодым любовником. Или -
любовницей, так будет точнее, если вспомнить кожаную жилетку Эки.
остался неприятный осадок: ему казалось, что босс не прощает Мариночку за
подобное легкомыслие по отношению к нему. Не прощает все глубже, все
отчаяннее. Если так пойдет и дальше - он просто возненавидит покойницу с не
меньшей страстью, чем любил.
не менее долгоиграющей, чем любовь, уж это Никита испытал на своей шкуре, -
так что мало не покажется. Тем более если в ней увязнуть. И никакого выхода.
Не предвидится никакого выхода. Впрочем, об этих своих малоутешительных
выводах Никита не распространялся. Он не озвучивал их даже Нонне
Багратионовне, всерьез озабоченной состоянием шефа.
секретарша.
человеком творится. Эдак он... - Нонна Багратионовна понизила голос:
глыба. Титан Возрождения... А вы... "Руки на себя наложит"... Дамский
вариант, ей-богу!..
вспоминать. Тем более теперь, когда в его жизни появилась Джанго. С той
памятной, упоительной и короткой любви в доме Джанго они ни разу не
виделись, хотя короткая любовь и грозила перерасти в затяжную страсть, во
всяком случае, со стороны Никиты. Также Никита предпочитал не вспоминать о
бойфренде Джанго, джазовом смазливце Данииле. Как будто его нет и не было.
телефонов. Несколько раз Никита звонил девушке на мобильник, но ответа так и
не получил, хотя ее телефон и не был отключен: скорее всего, она просто
решила не отвечать на его звонки.
Джанго обещала ему экскурсию на собачьи бои.