Чтение 81–й страницы книги ~Сто полей~

опасная вещь. Если государство играет с огнем, как ребенок, оно, как
ребенок, и обожжется.

Тогда Даттам повернулся к монаху.

- И вы обо всем знали, - спросил он, - еще до того, как продали нам
зерно, содрав за опасность впятеро против обыкновенного?

Настоятель удивился:

- Никакого мы зерна не продавали... В благодарственном манифесте
экзарха как раз отмечено, что монастырь прислал в Анхель рис даром, в дни
народного бедствия...

Помолчал и прибавил:

- Между прочим, наш дар окупился сторицей - господин экзарх пожаловал
нам земли по Левому Орху.

Даттам уронил голову в скованные руки и прошептал:

- Значит, мы даже не могли выиграть. Великий Вей - вождь повстанцев -
провокатор правительства!

И расхохотался. Потом умолк и спросил:

- Ну а мне-то вы зачем все это рассказываете? Перед виселицей? Я-то
милости недостоин, я провокатором не был...

Арфарра молчал.

- Не скрою, - сказал Харсома, - ваши преступления велики, господин
Даттам. Пролиты реки крови, пепел от рисовых хранилищ достигает локтя
толщиной, матери варят младшего брата на ужин старшему... Кто-то же должен
за все это отвечать?

- Тот, кто нанимал провокаторов, - заорал Даттам, вскакивая на ноги.

- Сядь, - негромко сказал Харсома.

- Нет не сяду! Мы сожгли половину провинции и продавали варварам
другую, - и все затем только, чтобы ты сел на место этого мерзавца
Падашны?

Но тут Даттама, от слабости, зашатало на ногах, и он действительно
сел в кресло, чтобы не упасть в ноги Харсоме. Потом он повернулся к
настоятелю храма Шакуника и спросил:

- А что вы сделали с теми сорока тысячами золотых, которые я заплатил
вам за зерно?

- Я уже ответил вам, - сказал настоятель, - что никакого зерна храм
бунтовщикам не продавал, но если вы так настаиваете, я могу сказать, что
эти деньги мы ссудили правительству на определенном условии.

- Каком?

- На условии, что вас отдадут нам.

Даттам поднял брови.

- Вы слишком хороший делец и изобретатель, господин Даттам, чтобы
скормить вам речным угрям. Мы хотим, чтоб вы трудились на благо храма
Шакуника.

- Но я вовсе не собираюсь становиться монахом! - запротестовал
молодой бунтовщик.

- Вам придется выбирать между рясой и плахой, Даттам, - вмешался
Харсома, - никто, кроме храма Шакуника, не может защитить вас. Баршарг
требует отдать тебя ему, за то, что ты повесил его брата. Твой дядя,
наместник провинции, тоже не хотел бы оставлять тебя в живых, а если
собрать имена всех, кто казнен тобой и выпустить из тебя всю кровь, то на
каждое из имен не придется и по половинки капли...

- Говорило сито иголке - у тебя на спине дырка, - презрительно
пробормотал Даттам.

Но, конечно, ему ничего не оставалось, как принять предложение.

Вскоре в столицу доложили: наместник Харсома вынул стрелу беды из
тела государства, провел народ по мосту милосердия в сад изобилия. Бывший
первый министр от досады помер.

Мятежник Бажар, правда, еще бесчинствовал: нашел где-то золотоглазого
оборванца и обул его в государевы сандалии. Наконец, сдался Даттаму и
Арфарре. Наследник и ему обещал жизнь. Господин Арфарра, однако, обманул
доверие экзарха, молвил: "Когда тушат пожар, не смотрят, чиста-ли вода", -
и приказал зарубить вора.

Через четыре месяца в провинции отмечали Государев День. Расцвели на
улицах золотые гранаты, реки наполнились молоком и медом; и бродили по
улицам боги, которые есть не что иное, как слова мудрых указов.

Было, однако, невиданное: по всей провинции ходил корабль на
деревянных гусеницах - золотые борта, серебряные весла. Слова при корабле
были такие: Государь - корабль, народ - море. Хочет - несет, хочет -
опрокинет... А секретарь Арфарра ухитрился даже небо раскрасить надписями:
это тогда в Варнарайне впервые стали пускать шутихи и ракеты.

Экзарху же доложили: "В древности Золотой Государь взошел на Голубую
Гору, обозрел мир, и от этого государство процвело".

Экзарх Харсома отправился к горам. Отказался от казенного паланкина,
проделал весь путь на лошади, как простой чиновник, чтобы народ всегда
имел к нему доступ.

Накануне молебна наследник изволил спуститься в заброшенные шахты.
Долго стоял, будто ждал Золотого Государя, потом со слезами на глазах
молвил:

- Увы! Народ Великого Света после мятежа - как неоперившийся
жаворонок. Надобно его жалеть, - ибо, бывает, и жаворонок в неразумии
клюет кречета... Разве стал бы государь Амар преемником Золотых Государей,
если бы не помощь рудознатца Шехеда.

Помолчал и спросил у Даттама:

- А правда ли, что в стране варваров еще много легкого железа?

На следующий день взошли на гору, исполнили обряды. Наследник сказал:

- Нынче все наши мысли - о достижении мира и спокойствия. Когда в
государстве царит мир и спокойствие, человек думает о том, как преумножить
собственное добро. Когда же в государстве царим смута и бунт, человек
думает о том, как завладеть добром ближнего. Поистине цель государя -
добиться, чтобы простые люди сохраняли нажитое и старались приумножить
его. Ибо чем больше в государстве богатых людей, тем богаче само
государство.

Секретарь Арфарра молвил, указывая по ту сторону Голубых Гор:

- Некогда ойкумена доходила до самого океана, а ныне океаном называют
маленькое озеро в государевом дворце! Государство расколото, и трещина
проходит через сердце наследника! Пока не восстановим целостность
государства, в нем будут непременно случаться беды, бунты и неурожаи!

Вечером, наедине, экзарх спросил Даттама:

- А вы что скажете о целостности государства?

Тот поклонился, оправил шелковый монаший паллий и ответил:

- Увы! Варвары кормятся с копья, мочатся с седла... Прежде надо
научить их жить не для войны, а для мира... Разрешите храму торговать с
королевством, - мы научим их уважать мирную выгоду, и они сами отдадут нам
земли.

Надобно сказать, что храм и раньше нарушал торговую монополию, но
тайком.

- А потом, - прибавил, поколебавшись, Даттам, - не все у варваров
достойно осуждения. Например, крестьяне их пребывают в бедности,
немыслимой для жителя ойкумены, однако ж не жалуются и не бунтуют.

- Почему? - быстро спросил экзарх.

- Потому что над ними - не чиновник с печатью, а сеньор с мечом.
Потому что нет, увы, государя, которому подают жалобы, и потому что нет
людей мудрых, учащих народ стоять за свои права... И поэтому, - сказал
Даттам, - хотя железо в стране варваров спрятано так же глубоко, как и
здесь, добыть его легче.

Долго смотрел наследник на далекие горы, еще пребывающие во мраке, и,
вздохнув, молвил:

- День сменяет ночь, и ночь сменяет день, и изо лжи рождается
истина... День, однако, сменяет ночь - чтобы на полях росли колосья.
Что-то же растет и в истории?

Вздохнул и вынул из рукава золотого государя.

- Говорят, - сказал наследник, - деньги - те же знаки собранного
урожая. Почему же тогда не размножаются они, как зерна? Говорят: в
древности государев лик рисовали на монетах, и деньги размножались сами
собой. Говорят: золото ближе по свойствам к зерну, чем бумага.

Засмеялся и добавил:

- Что ж, - пусть храм торгует с королевством.

В этот год случилось чудо: у подошвы Голубой горы стала оживать
мертвая половина старого ясеня, пустила клейкий листок. А одному ярыжке
было видение: зашкворчали яшмовые вереи, расскочились засовы, камни
Золотой Горы перекинулись Золотым Городом...

Гадальщики и прочие чародеи остались только те, что приписаны к
цехам.

Минуло три недели с тех пор, как в Ламассу пришло первое письмо от
Бредшо, и неделя с тех пор, как явился он сам.

Ранним утром накануне Весеннего Совета королевский советник Клайд
Ванвейлен навестил свой городской дом.

Ванвейлен никогда теперь не носил передатчика, а дни и ночи проводил
во дворце. Земляне узнали о том, что советник проехал через городские
ворота, от толпы просителей, внезапно заполонивших двор. По распоряжению
советника ворота всегда держали открытыми, а на кухне двое поварят варили
каши и похлебки.