Чтение 81–й страницы книги ~Звезды

стриженной под ежик девчонки, крошечного живого колесика мира Геометров.
Чужой для меня, но родной для Никки Римера девочки.

Мое лицо расплавилось, потекло.

-- Прощание...

Вы не умеете жить, Геометры. В своем благоустроенном мирке, со
сведенными к минимуму потребностями и обрезанными эмоциями, со
стремлением осчастливить весь мир -- вы давным-давно мертвы. И хотя
Наставники еще долго могут гальванизировать труп -- в нем не осталось
жизни.

Когда смерть превращается в спектакль -- что-то неладно.

-- Я Петр Хрумов, -- сказал я, делая шаг к Катти. Лицо пылало, как от
ожога, теперь это было лицо Никки Римера, и на мгновение в глазах Катти
вспыхнула радость, смешанная с ужасом. Но я менялся вновь, меня
выворачивало, мышцы разбухали, тело раздавалось в плечах, скулы
разводило шире, а глаза меняли цвет...

-- Прощание...

-- Я чужой, -- сказал я. -- Я не Никки. Прости. Откуда мне было
знать, что его кто-то любит? Никки мертв.

Она замотала головой, отступая.

-- Никки мертв, -- повторил я. -- Почти. Лишь во мне осталось что-то
его... извини...

Это было все равно, как надевать старую, уютную и привычную одежду.
Мое тело, тело Петра Хрумова, вернулось ко мне легко, без той чудовищной
боли, что принес облик Никки или Пера. Наверное, где-то внутри я
оставался самим собой. До конца.

Глаза Катти расширились. Она смотрела на меня, на чужака, сменившего
подряд, за какую-то минуту, два знакомых ей тела. Одежда Наставника Пера
трескалась на моих плечах. Наверное, я казался чудовищем.

Или давно уже им был?

Куалькуа, послушно менявший мою плоть, молчал. Может быть, полностью
подчинившись. Или мы уже так слились, что нам нет нужды разговаривать?

-- Тень... -- прошептала Катти.

Наверное, у них нет большего страха и большего проклятия.

В голосе девушки было брезгливое отвращение и ужас.

-- Я ухожу. Не надо следовать за мной.

Не знаю, на что я надеялся. На вбитое в подсознание послушание? На
то, что только что был в облике Наставника Пера?

На тот краткий миг, когда я казался для Катти Никки Римером?

Она ударила меня. Попыталась ударить, точнее... Я отбил ее движение с
легкостью, подаренной Куалькуа. Перехватил руку, оттянул вверх,
освобождая себе пространство для удара. Так несложно было нанести
ответный удар -- который надолго лишил бы ее сил преследовать меня.

Я коснулся ладонью ее щеки. Легкой и осторожной лаской -- она любила
другого. И то, что он был мертв, а прах его никогда не вернется в небо
Родины, значения не имело.

Девушка замерла.

-- Я не хотел, -- сказал я. -- Прости.

Она не сделала больше попытки меня остановить. Я коснулся терминала,
не отводя от Катти взгляда.

_Пункт назначения?_

_ Ближайший космодром Дальней Разведки._

_ Пункт назначения?_

В чем-то я ошибаюсь. Может быть, космодромы не имеют собственных
транспортных кабин?

_Кабина, расположенная наиболее близко к главному космодрому Дальней
Разведки..._

Пауза опять оказалась слишком долгой. Но все-таки двери открылись.

Я вошел, глянул на Катти -- она зачарованно смотрела мне вслед.
Извини, девочка...

-- Никки! -- закричала она, громко и яростно. Двери сошлись, отсекая
крик, но она еще кричала, колотя кулачками в темное стекло.

Она меня не простит.

Наверное, транспортные кабины хранят память о точке последнего
перемещения, как иначе Катти смогла бы меня настигнуть? Но теперь она не
бросится вдогонку. Ее безумное подозрение превратилось в явь, и настала
пора поднимать тревогу. Звать на помощь.

Почему я не остановил ее? Это было так легко -- погрузить девушку в
сон, парализовать, оглушить...

Голубой свет вспыхнул под ногами, и я мимолетно подумал, что в
призрачном свете гиперперехода выгляжу самым настоящим чудовищам. Клочья
одежды, сползающие с тела, кожа, покрывшаяся красными пятнами...

Потом сквозь темное стекло ударило солнце.

Я долго стоял, не решаясь выйти в открытую дверь. Так опустившийся,
грязный бродяга замирает на пороге чужого дома, остановленный чистотой и
свободой. Не принадлежащей ему чистотой.

И все-таки надо было идти. Я вышел из кабины, спустился по каменным
ступеням невысокого постамента, на котором стоял стеклянный цилиндр.
Хрупкий памятник на пустынном берегу.

Последний памятник свободе...

Шумел океан. Вечный и одинаковый, что в мире Геометров, что на Земле.
Везде и всегда океан был свободным. В него могли лить отраву, в нем
могли чертить границы. На берегу могли строить космодромы, с которых
уходят в небо корабли, несущие Дружбу.

А океан жил.

Океан не помнил обид.

Подобно небу он верил в свободу, подобно небу -- не терпел преград. Я
стоял на мокром песке, волны лизали ноги, и так легко было поверить, что
чужая звезда в небе -- мое Солнце, а соленая вода -- древняя колыбель
человечества.

Вот только линия берега -- слишком ровная. Прямая как горизонт, и
такая же фальшивая. Если пойти вдоль берега, то ничего не изменится --
по правую руку потянутся низкие, словно подстриженные, рощицы, по левую
-- будет шипеть прибой. Лишь песок под ногами изменит цвет, из желтого
станет белым, из белого -- розовым, из розового -- черным, и -- обратно.
Полоска пляжа неощутимо для глаз повернет вправо, ее покроет снег, потом
снова потянется песок, и когда-нибудь, очень нескоро, я вернусь к этой
же точке, где волны все так же будут ласкать берег...

Один человек -- уже слишком много, чтобы изменить мир.

Я сделал шаг, и вода с шипением заполнила мои следы.

Мир -- уже слишком мал, чтобы оставить его в покое.

Хочу я того, или нет, но во мне навсегда останется душа Ника. Часть
этого мира. Он будет жить. Или я буду жить -- за него.

Только морю и небу знаком покой.

Я поднял правую руку, посмотрел на нее -- и пальцы стали удлиняться.
Я лепил их взглядом, превращая человеческую плоть в острые изогнутые
когти.

Впрочем, есть ли у меня еще право называть себя человеком?

Где-то далеко-далеко Ник Ример, которого не было среди живых, шепнул:

_-- "А память,

из чего она состоит

как она выглядит

и какой потом обретает вид