держав. Зато все, что флоры захотят приобрести вне своих границ, они
должны оплачивать своими товарами. Так как их окружаем мы и Патина, в
которой наши войска, то практически только мы сможем продать им все, в чем
они нуждаются, - уголь, нефть, металлы, шерсть, хлопок, лес, энерговоду
для электростанций, даже хлеб, ибо его у них не хватает. Цены на их и наши
товары установим на уровне среднемировых. И если Флория не впадет быстро в
прежнюю бедность, если все в ней не поймут, что высокомерие их создается
не собственным их преимуществом перед нами, а нашим доброхотством, то,
значит, я ничего не понимаю в политике. Они запросятся обратно в нашу
государственную семью, уверен в этом.
захотят выместить на них падение своего благосостояния.
покинуть Флорию. И наоборот, всех флоров из других регионов страны вернем
на родину. И выдадим компенсацию за оставленное имущество: при переселении
продемонстрируем щедрость и благородство. Тем унизительней будет
отрезвление для этого небольшого, но зазнавшегося народа. - Я повернулся к
Гамову. - Диктатор, я заговорил вашими словами - высокомерие наказывается
унижением, а не арестами, тем более не казнями, а казней не избежать, если
мы останемся во Флории и произойдут диверсии на магистралях. Флория
невелика, военные маршруты проложим в обход ее.
согласились, что изоляцию Флории надо ввести без промедления, а для того
выпустить манифест, честно объясняющий, почему возникла необходимость в
таких переменах.
свое новое сообщение Павел Прищепа. - Страна расколота на враждующие
группы. Вилькомир Торба, лидер максималистов, в бегах, еще не разыскан.
Усилилась партия оптиматов, из друзей нашего Константина Фагусты. Взаимная
борьба, уличные схватки, речи, речи, речи... Одновременно пустые магазины
и остановившиеся заводы. В нынешней Патине есть один хозяин - слово.
Гневное, воинственное, безумное, рычащее, свистящее - на улицах, в
комнатах, в бывших концертных залах, на все вкусы и все чувства. Но
точного смысла не установить. У самых опытных разведчиков заходит ум за
разум. Слова заменяют мысли, а не выражают их.
нас Фагуста очень отличался от Маруцзяна.
здравствует Торба!", а другие: "Слава Понсию Маркварду!", третьи: "Люда
Милошевская - наша мать!" Мои люди часто спрашивают, а к чему призывают,
скажем, Понсий Марквард или Вилькомир Торба? Их сторонники отвечают:
"Чтобы было хорошо, вот к чему зовут!", а противники столь же однозначно
ревут: "К черту их, дерьмо - вот их программа!"
Милошевская? Ориентироваться на этих двух, как на врагов нашего врага?
ориентироваться на себя, а всех остальных терпеть, а не поддерживать.
страна, но война еще продолжается. Без искренней поддержки будет трудно.
характера - на дюжину злых старух. Когда она выступает на митинге,
вражеские ораторы потихоньку сбегают: вдруг покажет на кого пальцем - ведь
накинутся!
Прищепе, Исиро надо появиться в Лайне, столице Патины. Хорошо бы
прихватить с собой и Константина Фагусту. Его связи с оптиматами Патины
будут полезны.
попали в окружение и откуда с такими муками вырывались. Но я почти не
узнавал этих мест, хотя думал, что никогда их не забуду. Уже после нас по
этим холмам и равнинам прополз миллионолапый, тысячеголовый дракон большой
войны - и все перемешал, перекорежил, повалил и вздыбил. Только Барту я
узнал, тот крутой бережок, где смонтировал свои тяжелые электроорудия -
остатки брустверов промелькнули в окне вагона. Но воспоминание, даже
воскрешенное в своей яркости, показалось мне сценой из иного мира и иной
жизни. "Быстро старишься!"- вслух сказал я себе.
Гамова сидел Прищепа.
экран на главной площади, чтобы транслировать переговоры на толпу. На
площади уже собираются.
что реальное дело делаем мы.
страшно потрясал чудовищной шевелюрой.
возмутительный манифест относительно Флории. Подписан Гамовым и Вудвортом,
но, сказал Исиро, это увесистое полено вашей рубки.
нечеловеческие поступки? Раньше вы наказывали отдельных людей, теперь
караете целые народы. Разрешите полюбопытствовать, заместитель диктатора:
когда вы приметесь за все человечество? Стоит ли тратить карательное
вдохновение на крохотных людишек и маленькие народы, когда можно сразу
жахнуть по всем головам в мире? Подумайте об этом!
свойственную вам раньше проницательность. Мы уже давно идем походом на
человечество. В смысле - воюем против многих отвратительных черт,
свойственных всем людям, вам в особенности. Пожелайте нам успеха и в этой
благородной войне.
изменились после возникновения из недолгого небытия, Семипалов.
это, Фагуста?
приехал в Патину. В зале стояли два стола, длинный и покороче. У короткого
стола - его предназначали для Гамова - солдаты, среди них охранник Гамова
Семен Сербин и бывший мой охранник Григорий Варелла. Варелла широко
улыбнулся мне большим - на пол-лица - ртом, Сербин отвернулся - этот
человек меня почему-то ненавидел, впрочем, и я его не выносил. На столе
Гамова были смонтированы два экранчика, пульт с какими-то кнопками, другой
пульт с лампочками. Я уселся рядом с Павлом за длинный стол. С другой
стороны Павла разместился Пимен Георгиу - сжал старческое, преждевременно
износившееся личико в умильный комочек и не отрывал мутновато-бесцветных
глазок от разложенного на столе широкого блокнота. В зал вошел Фагуста,
направился к нам, но увидел, что придется сидеть рядом с Георгиу, обошел
его и уселся рядом со мной. Пимена Георгиу он не терпел еще больше, чем
меня.
Омар Исиро. Наш министр информации в этот день взвалил на себя еще и
функции распорядителя торжества: указал оптиматам их места, даже отодвинул
каждому стул - наверно, чтобы кто из своих не уселся на чужое место.
Понсий, высокий, тощий, прямой - палку проглотил, - с массивным носом,
мощным ртом и крохотными глазками без цвета и света, пропадавшими где-то в
колодце глазниц, уселся напротив Павла. Я шепнул Павлу:
громовые звуки.
Собственно, достаточно сказать о ней главное, и все остальное окажется
следствием. Главным в Людмиле Милошевской было то, что она необыкновенно
красива. В этой оценке важно, что она красива и что красота эта
необыкновенна. Если я скажу, что еще никогда в своей жизни - ни в личных
знакомствах, ни на экранах стерео - еще не встречал столь красивых женщин,
то это будет правдой, но не всей, только половинкой ее. А полную правду
составит то, что красота Милошевской была демонической. Еще не разглядев
ее лица, только уловив, как она двигается, я уловил необычайность. Она
была высока, стройна, линии ее фигуры, вероятно, восхитили бы художника,
пишущего красавиц. Такие женщины не просто ходят, а шествуют, величаво
передвигают тело, выпрямив торс, отбросив изысканно голову над линией
округлых плеч - каждого как бы приглашают полюбоваться собой: я хороша, не
правда ли? А она вошла быстро, по-мужски протопала к столу и бесцеремонно
отстранила шагавшего впереди Понсия Маркварда, тот даже качнулся, но не
обернулся, видимо, привык к поведению своего коллеги по руководству
оптиматами. Женщины, я уверен в этом, всегда знают, как выглядят, эта не
думала о своем облике. Наверно, ей никогда не приходила в голову такая
вздорная мысль - нравиться. И от этого одного она не могла не нравиться.
Все было противоречиво в прекрасном лице - глубокие темные глаза не
вязались с лохматой щетиной рыжих ресниц, слишком длинных, чтобы их счесть
парикмахерской поделкой; на висках локоны путались с золотистой шерсткой -
еще бы немного им быть подлинней, и можно сказать: "Женщина с
бакенбардами"; такая же золотая поросль покрывала верхнюю губу, отчеркивая
Афанасьев Роман
Флинт Эрик
Акунин Борис
Куликов Роман
Шилова Юлия
Афанасьев Роман