клинобородый. - Помню я дядюшку твоего, да и ты, отец эконом, должен ведь
помнить затворника Гавриила. Строгий был старец и достойный. Украшение
монастыря здешнего! И ты, коли восхощеши укрытися от забот мирских в
обители божьей, приходи невозбранно. Примут тебя и без вклада, назови лишь
меня, Алексия. А работу станешь творити у нас по силе и по разумению, яко
же и в миру творяяй! Господу - тут он усмехнул едва заметно, одними
глазами, - такожде надобны слуги разумные и рачительные к мирскому труду!
сомневался, что всесильный инок Алексий сдержит свое обещание, стоит ему,
Мишуку, только захотеть. И где-то в душе появилась далекая еще, но
крепнущая уверенность, что он захочет - рано или поздно, исполнив нужные
труды свои и устроив семью, - захочет и сможет уйти сюда от мира, от
тяжких и суматошных забот семейных, вечных попреков жены, ото всего, что с
годами стало все приметнее и приметнее тяготить и неволить, не давая ему
ни прежней радости, ни прежних сил. Он остоялся, прикрыл глаза, представил
себя неспешно идущим через этот двор в рясе и скуфье, и высокий голос
колокола над головою досказал, подтвердив его видение: да, он придет сюда,
обязательно придет!
строго и требовательно:
заболел великий князь, Иван Данилович Калита.
ветром пахнуло. Как птицы кричат! Весна! Не видел николи... Просто так
вот, безо всего. Все дела, заботы тяжкие... Весны не видел! Не видал...
Юрко, тот жил для себя, а я - для дела, для власти своей жил! И вот -
лежу, яко тот расслабленный пред Иисусом... Помоги, крестник! Слышишь,
Алексий? Помоги! Не можешь... Един Господь! Как страшно...
вечная.
рядом - и не признать! Просить исцеленья, словно бы у чародея некоего или
волхва. А он - рядом! Живой! Во плоти! И - не признать... И я бы, и я бы
тоже не признал! Вот чего страшусь, крестник, вот о чем ныне скорбит душа!
Не признал бы. Не понял. Яко и прочие мнози: токмо о суетном, гнойные
струпья свои являли... Плоть, а не дух взыскуя уврачевать! А с ними
Христос! Сам! Явлен! Сядь и омой слезами нози его, и восплачь в радости, и
виждь, и внемли! Быть может, и я всю жисть токмо о бренном, о суетном... А
главного, того, что для вечности, потребного Духу - и не постиг! Не сумел,
не понял... Христа, во плоти, сущего рядом со мною, не разглядел! Вот чего
страшусь, Алексию! Вот о чем тоскую я ныне! Как и те: зрели - и не видели!
Исповедуй меня, крестник! В толикой сирости моей токмо тебе могу изречь
вся тайная души моея. Прими! Выслушай! Ты один?
Александра. Грех на мне велий, крестник! Молил я Господа, и было изречено:
<Наказую тя, грешниче>. Тяжко, Алексий! Был я и скуп, и строг, и тяжек
порой. Казнил татей без милости, правил суд без жалости, сбирал казну и
волости многие. Окупом брал княжения и грады, утесняя князей подвластных!
ты народу своему, леготу гостям и ремественникам. Зри, яко расцвело и
преумножило все в волости твоей! А казнить татей еще первый митрополит
русский заповедал первому князю нашему, святому Володимеру, крестителю
Руси. Татей жалеть - стало огорчить и осиротить смердов. А на них
созиждена вся прочая, иже в княжении твоем пребывает! И в том, что куплями
приобретал ты княженья, может и должен простить тя Господь. Князь ты, и
княжеск труд вершишь в русской земле.
одно, повинен аз в гордости и неправдах пред Вышним, ибо не Господа ради,
а ради услады Феогностовой созидал я храмы божии на Москве, дабы привлечь
тем митрополита ко граду своему! И не ради нищих, а ради чести и славы
своей наделял я милостынею убогих и сирых! И законы правил и утверждал
ради себя, по суетному величанию ума своего!
не безлепо, яко благими намерениями вымощен ад! То, что сотворял ты в
усладу себе, останет на земли, яко труд благопотребный, сущий на пользу
гражанам волости твоея. В храмах тех чистая молитва ежедневно восходит ко
Господу, и не тебя, а владыку всего сущего ликует по вся дни клир
церковный! Зри, яко душеприветен труд сей: церковь, что почали созидать в
монастыре Богоявления, прослышав о немощи твоей, Протасий Федорыч обещал
достроить своими людьми и своим серебром ради Господа нашего Иисуса
Христа! Для суетного ли любованья принял он сей обет?
Русь под ордынским ярмом. Тебе надлежит боронить землю, и ты боронил ее, и
спасал, и берег от ратного нахождения. В том крест твой и всяческое
оправдание твое!
Господь! Я же ворога своего, князя русской земли, предал злобе татарской и
погубил. Как оправишь меня в том, крестник? Коликую изречешь вину и
коликое мне оправдание? Ведь князь Александр вышнею волей и приговором
ханским был поставлен великим князем русской земли! Как и чем оправишь
меня пред Господом? Не ради земли и не ради языка русского - ради себя,
ради власти своей поверг я брата своего во Христе на неправый суд ханский
и сына его, безгрешного отрока, чей дух вознесен ныне к престолу господню,
погубил! - Горячечным взором больной заглядывает, вытягивая шею, в очи
Алексию, ждет ответа. А крестник молчит, тяжко поникая главою. Отвечает
наконец с медленным, тихим усилием:
княжества своего и дел своих многих не мог отринуть. И в том грех твой
великий, и в том надлежит тебе стати с Александром на господень суд!
Быть может, это наша с тобою последняя молвь! - почти кричит умирающий.
слова осуждения или оправдания твоего? Грешен ты, ибо не возмог иначе, ибо
рожден здесь, от отца своего, и наречен князем волости своея, и не мог же
ты устроять иную землю! Но я, князь, возлагаю отныне грех твой на плеча
своя и стану, малый, на суде господнем грешнее того пред тобою! Ибо ожели
ты избрал путь сей по воле судьбы, то я избираю его по своей воле, никим
не понуждаем! Не ведаю еще, призовет ли меня Господь к вышней духовной
власти на Руси. Но в сердце своем положил я зарок послужить ко благу сей,
тобою и усопшим родителем твоим устрояемой земли, и из кореня сего - быть
может, не лучшего среди произрастаний духовных - вырастить древие
плодоносное, листвие коего осенит собою когда-то всю нашу Святую Русь!
иссохшей шее валится в промятую глубину взголовья. Полусмежив воспаленные
вежды, он шепчет:
крестник, что Господь простит тебе предерзостное решение твое? Веришь ли
ты, что грех, творимый ныне, послужит ко благу тех, кто еще не рожден? Не
суемудрие ли то? Не ослепление ль гордыни нашей?
отвечает медленно, словно читая:
коего станет угодна Господу. И тогда скверная наша ся переменит на добро и
воссияет свет.
токмо об одном надлежит молить его, всеблагого и мудрого: да не пременят
правнуки наши вновь добра на зло! Да не пойдут и они путем которы и кривды
и да не возжаждут крови братии своея!
уходящего дня, серебряная лампада. Иван задремывает, беспокойно сжимая
горячею влажною рукою руку Алексия. То вдруг откроет глаза, вперяя
горячечный взор в обведенное тенью лицо крестника.
твоя! Тяжек твой крест, княже, но он - твой, и некем ся тебе заменить! И
каждый достойный, Иване, возлагает на рамена своя крест по крайним силам
своим. Абы токмо снести. И несет! До конца. До Голгофы. До последнего суда
господня!
Конюшевский Владислав
Шилова Юлия
Конюшевский Владислав
Никитин Юрий
Лукьяненко Сергей
Шилова Юлия