заможет! Сена и того не косят. А забрали полмира! Эко! Почто? Власть!
тебя! Собина ета пото и существует, коли законом защищено и силой власти
огорожено. Кто сумеет лучше защитить добро? Вот о чем у крестьянина
печаль. Иногда и в холопы полезешь, лишь бы добро оборонить. Так-то!
собирал дани! Да убили бы в перву же ночь! Ну, а волостель, тот своему
боярину радеет, как и ты...
подручными! На стороне где разве...
А уж внизу, так внизу. Тогда и сиди, носа не высовывай. И еще одно скажу:
не хвались! Настоящего купца не увидишь с кунами в руках. Это не купец,
кто без дела серебро мечет. Умные мужики, деловые, не видны на миру, но
они не с миром, они выше стоят. Мне, по твоему разговору, староста твой
люб. Вот умный мужик! И гляди, его выбрали, не другого! А своему этому
приятелю ты набахвалил, видно, да и пил с им. Ну, он и решил тебя
нагреть... А как же! И всегда надо преже думать, а потом делать, а не как
мы любим: после скобеля да топором!
настолько - насколько допускает и понимает народ. Нужно, чтобы в одно
было. А когда понимать не станут, и уважать перестанут тоже. Может, при
Батые пото и погибли, что с мужиками стали поврозъ. Уже не свои! Власть
должна быть нужна.
жисть, с другой - надо быть господином, себя не ронять. Я вот тоже, когда
начинал при монастыре. Там ить всякой народ! И свои, и пришлые, кого
наймуют. Ентим что! Понес на меня один, по-матерну, при народе. Крой! Я
ему, думашь, слово отмолвил? А потом: хочешь работать? Вместо серебра
овсом заплатил ему. На серебро не рядились, был в своем праве. А тому
дураку ордынский выход надо давать. Ходил тише мыши, бегал, на брюхе
ползал. Так вот, пущай меня материт!
князья, себя потеряли. Перед народом ссорятся, разве мочно? Вот уже и
разрыв. Случись что, не поддержат их мужики! Еще тут без тебя дело было:
Литва воевала тверскую владычную волость Олешку. Так били ее вместях
дмитровцы, тверичи, зубчане, волочане. Князя ихнего, Доманта, забрали...
дороге, снег на солнечной стороне был ноздреват, в столбиках, словно
крупная соль. Дышалось легко, и, полуразвалясь в санях, Федор иногда лишь
лениво нахлестывал. Порожние кони бежали легко, и сани мотались из стороны
в сторону. В западинке стоял тонкий серебряный звон: звенел ручей под
снегом. Кучи облаков сваливались, и Федор, разнежившись, нет-нет да и
гадал - доехать бы!
Чирикало и пищало в кустах, покрасневших в предведенье весны, набухшие
почки, казалось, пили свет, и все помнилась глупая девка там, у себя, куда
ехал: <Ты парень работящий, я тоже, ты оставь свою бабу, зачем она тебе, а
меня возьми!> Глупая девка, рослая, четырнадцать лет всего, ох, и глупая!
Не захотел перед мужиками позориться... Он сплюнул на дорогу. Встречь
бежали кони. <Куды!> Кнут взвился в воздухе. Федор чуть не выпал из саней,
ругнулся, схватясь за саблю. <Блажно-о-ой!> - летело вслед. И чего подумал
вдруг про разбой? Попритчилось. Он медленно успокаивался, уже со стыдом
вспоминая, как дуром схватился за саблю. <Одичаешь!> - оправдывал себя.
Тянулись возы с сеном. Обгоняя, скакали верховые. Уже лужи расползались
вширь, у коней заметно потемнели спины, уже с тревогою думалось о том, как
все же доехать до места? Близился Юрьев.
потемнях. Сосульки опадали с крыш. Сани на выезде проволочились уже по
земле. <Добраться бы до Владимира!> - гадал Федор, с трудом подымаясь на
гору. Застоявшаяся зима разом рушилась, и семьдесят верст до Владимира
превратились в муку. Его уговаривали задержаться во Владимире, Клязьма уже
вскрывалась, но Федора словно бес гнал.
отчаянно перебирался через лед. Искупав лошадей и сани, Федор все же
выбрался на ту сторону, и тотчас, с гулом, за его спиной тронулся лед.
Через Судогду опять перебирался по ледяным заторам. Подрагивало и трещало,
сердитая вода шла верхом. Разноголосо звенели ручьи, снег оседал на
глазах. В промокшей сряде, на измочаленных, взъерошенных конях, в
очередную чуть не утонув, Федор упрямо пробирался все дальше. Дышать не
надышаться! Ведь он молодой, ведь он все может, ведь жизнь еще впереди!
Остервенело кричали галки, в небе тянулись птичьи стада. Волк, тоже
поджарый, вышел и, поводя боками, уставился на шального ездока. Федор и
ему улыбнулся: ишь, горюн, зиму пережил, теперь оклемаешься!
последним пробился в село, уж и не ждали. В ночь рухнул лед, и село
оказалось на острове.
прогреваясь, парился в бане, отходил. Отходили и кони после тяжкого пути.
А кругом звенело и пело, птичий грай и гомон стоял над деревней, ручьи
лопались с треском, выбрасывая на огороды ледяные вороха. Шла весна.
работать руками больше, чем дома. Началось с починки вдовьих хоромин,
которую Федор, затеяв, упрямо решил довести до конца. Чтобы перед самым
севом сдвинуть мужиков с места, ему самому пришлось взяться за топор и
работать, не щадя сил, от темна до темна. Дело пошло. Подрубили три клети,
сложили начерно избу, поправили тем же часом боярский великий двор. Тут
Федор не выкладывался уже; распоряжался сам волостель и староста, а мужики
вышли дружно. Хоть, конечно, ежели каждого спросить, кому - вдовам или
отсутствующему боярину - нужнее помочь, не задумываясь сказал бы: вдовам,
и все-таки на боярскую работу вышли все. Опять оказывалось, что Грикша
прав. Решали не нужда, не богатство даже, а власть, сила. Боярин
воротится, станет на крыльцо, вызовет волостеля и будет править суд,
казнить и миловать, и забудут мужики, что где-то есть еще великий князь
Дмитрий и прочие власти.
что должны были подымать <взгоном>, пойдут так же дружно. Не тут-то было!
Федор понял позднее, что хлеб этот, что пойдет Окинфу и князю Дмитрию, их
не интересовал, не нужен он был и волостелю. Того даже и похвалят, что не
порадел наезжим кормленикам. Лишь крайним напряжением сил (тут помогло и
то, что Федор починял усадьбы вдовам, да к тому же и сам пахал, и опять от
темна до темна) удалось поднять и засеять господскую пашню без больших
огрехов. Чтоб не пришлось самому и косить, Федор, по совету старосты,
роздал боярские покосы исполу: ставишь два стога - один бери себе.
наполнились, и, проследив, обнаружил, что скот отдавали волостелю сами
мужики, причем кто победнее - в первую очередь. Так что княжеские дани и
кормы, круто взысканные Федором с волостеля, потихоньку оказались
переложены на плечи беднейших крестьян. Выходило то же, как ежели бы он
брал сразу крестьянское. Однако отношение к Федору не изменилось. Верно,
что было тут две правды: одно - правда по совести, а другое - не спорить с
тою властью, что будет тут и потом. Один так и сказал ему:
на его совести.
долгий балахон, не то попону, она сидела на телеге со свертком в руках.
сбрую, Федор выскочил встречь. Любопытные бабы уже вылазили из-за огорож.
Скорее проводить до дому! Феня замучилась, пересмягла в дорогах, да еще
дите! Пропотела насквозь, и уж такая невидная, такая мухортая
показалась... Однако после бани, сытного обеда (Федору уступили отдельную
клеть, но трапезовал он, по холостому положению, до сих пор у хозяев),
переоболокшись в чистое, Феня стала приходить в себя. Гуси, о которых
когда-то в шутку толковали мужики, теперь неожиданно оказались при деле.
Гуси ходили через дорогу к речке, важно, друг за другом, доднесь не
тревожимые Федором. А тут и на столе оказался гусь. Это была первая Фенина
стряпня, и он уж не стал спрашивать, откуда. Мелкие подношения, что Федор
до сих пор отвергал, теперь пошли в ход. Они стали лучше есть. Феня бегала
и не ленилась, как порою дома, собирала сама яйца, мед, молоко. <Где и
научилась?> - дивился Федор, вваливаясь вечером и обнаруживая на столе
новые благостыни.
закону. Он собирал строго по пошлине и видел, что через Феню ему добавляют
лишку, но молчал. В конце концов, не давали бы, и Феня не брала. Не
обеднеют! (<С того все и начинается!> - сердито прервал он себя.)
драл, не свои дак! Мы-то очень понимаем, а кормить тебя нам не в труд. Да
иной бы и спервоначалу всю семью навез, а ты один вон! Кормить-то одного
али десять ртов, тоже разница! Так что и женку не унимай, она во своем
праве. Ежель и на тот год тебя оставят, хлеб да соль!
Шилова Юлия
Посняков Андрей
Шилова Юлия
Соломатина Татьяна
Шилова Юлия
Никитин Юрий