беспокоитесь, что она на бал не приедет? Конечно не приедет, коли въехала в
такой скандал. Может, она и не виновата, а вс¬-таки репутация; ручки
грязны.
- Что такое, я не пойму: почему руки грязны? - с недоумением посмотрела
Юлия Михайловна.
- То-есть я ведь не утверждаю, но в городе уже звонят, что она-то и
сводила.
- Что такое? Кого сводила?
- Э, да вы разве еще не знаете? - вскричал он с удивлением, отлично
подделанным, - да Ставрогина и Лизавету Николаевну!
- Как? Что? - вскричали мы все.
- Да неужто же не знаете? Фью! Да ведь тут трагироманы произошли: Лизавета
Николаевна прямо из кареты предводительши изволила пересесть в карету
Ставрогина и улизнула с "сим последним" в Скворешники, среди бела дня.
Всего час назад, часу нет.
Мы остолбенели. Разумеется, кинулись расспрашивать далее, но к удивлению он
хоть и был сам, "нечаянно", свидетелем, ничего однако же не мог рассказать
обстоятельно. Дело происходило будто бы так: когда предводительша подвезла
Лизу и Маврикия Николаевича, с "чтения", к дому Лизиной матери (вс¬ больной
ногами), то недалеко от подъезда, шагов в двадцати пяти, в сторонке,
ожидала чья-то карета. Когда Лиза выпрыгнула на подъезд, то прямо побежала
к этой карете; дверца отворилась, захлопнулась; Лиза крикнула Маврикию
Николаевичу: "Пощадите меня!" - и карета во всю прыть понеслась в
Скворечники. На торопливые вопросы наши: было ли тут условие? Кто сидел в
карете? - Петр Степанович отвечал, что ничего не знает; что уж конечно было
условие, но что самого Ставрогина в карете не разглядел; могло быть, что
сидел камердинер, старичок Алексей Егорыч. На вопрос: "Как же вы тут
очутились? И почему наверно знаете, что поехала в Скворечники?" - он
ответил, что случился тут потому, что проходил мимо, а увидав Лизу, даже
подбежал к карете (и вс¬-таки не разглядел, кто в карете, при его-то
любопытстве!), а что Маврикий Николаевич не только не пустился в погоню, но
даже не попробовал остановить Лизу, даже своею рукой придержал кричавшую во
весь голос предводительшу: "Она к Ставрогину, она к Ставрогину!" Тут я
вдруг вышел из терпения и в бешенстве закричал Петру Степановичу:
- Это ты, негодяй, вс¬ устроил! Ты на это и утро убил. Ты Ставрогину
помогал, ты приехал в карете, ты посадил... ты, ты, ты! Юлия Михайловна,
это враг ваш, он погубит и вас! Берегитесь!
И я опрометью выбежал из дому.
Я до сих пор не понимаю и сам дивлюсь, как это я тогда ему крикнул. Но я
совершенно угадал: вс¬ почти так и произошло, как я ему высказал, что и
оказалось впоследствии. Главное, слишком заметен был тот очевидно фальшивый
прием, с котором он сообщил известие. Он не сейчас рассказал, придя в дом,
как первую и чрезвычайную новость, а сделал вид, что мы будто уж знаем и
без него, - что невозможно было в такой короткий срок. А если бы и знали,
вс¬ равно не могли бы молчать о том, пока он заговорит. Не мог он тоже
слышать, что в городе уже "звонят" про предводительшу, опять-таки по
краткости срока. Кроме того, рассказывая, он раза два как-то подло и
ветрено улыбнулся, вероятно считая нас уже за вполне обманутых дураков. Но
мне было уже не до него; главному факту я верил и выбежал от Юлии
Михайловны вне себя. Катастрофа поразила меня в самое сердце. Мне было
больно почти до слез; да может быть я и плакал. Я совсем не знал, что
предпринять. Бросился к Степану Трофимовичу, но досадный человек опять не
отпер. Настасья уверяла меня с благоговейным шепотом, что лег почивать, но
я не поверил. В доме Лизы мне удалось расспросить слуг; они подтвердили о
бегстве, но ничего не знали сами. В доме происходила тревога; с больною
барыней начались обмороки; а при ней находился Маврикий Николаевич. Мне
показалось невозможным вызвать Маврикия Николаевича. О Петре Степановиче,
на расспросы мои, подтвердили, что он шнырял в доме все последние дни,
иногда по два раза на день. Слуги были грустны и говорили о Лизе с какою-то
особенною почтительностию; ее любили. Что она погибла, погибла совсем, - в
этом я не сомневался, но психологической стороны дела я решительно не
понимал, особенно после вчерашней сцены ее с Ставрогиным. Бегать по городу
и справляться в знакомых, злорадных домах, где уже весть конечно теперь
разнеслась, казалось мне противным, да и для Лизы унизительным. Но странно,
что я забежал к Дарье Павловне, где впрочем меня не приняли (в
Ставрогинском доме никого не принимали со вчерашнего дня); не знаю, что бы
мог я сказать ей и для чего забегал? От нее направился к ее брату. Шатов
выслушал угрюмо и молча. Замечу, что я застал его еще в небывалом мрачном
настроении; он был ужасно задумчив и выслушал меня как бы через силу. Он
почти ничего не сказал и стал ходить взад и вперед, из угла в угол, по
своей каморке, больше обыкновенного топая сапогами. Когда же я сходил уже с
лестницы, крикнул мне вслед, чтоб я зашел к Липутину: "Там вс¬ узнаете". Но
к Липутину я не зашел, а воротился уже далеко с дороги опять к Шатову и,
полурастворив дверь, не входя, предложил ему лаконически и без всяких
объяснений: "Не сходит ли он сегодня к Марье Тимофеевне?" На это Шатов
выбранился, и я ушел. Записываю, чтобы не забыть, что в тот же вечер он
нарочно ходил на край города к Марье Тимофеевне, которую давненько не
видал. Он нашел ее в возможно добром здоровьи и расположении, а Лебядкина
мертвецки пьяным, спавшим на диване в первой комнате. Было это ровно в
девять часов. Так сам он мне передавал уже назавтра, встретясь со мной
впопыхах на улице. Я уже в десятом часу вечера решился сходить на бал, но
уже не в качестве "молодого человека распорядителя" (да и бант мой остался
у Юлии Михайловны), а из непреодолимого любопытства прислушаться (не
расспрашивая): как говорят у нас в городе обо всех этих событиях вообще? Да
и на Юлию Михайловну хотелось мне поглядеть, хотя бы издали. Я очень
упрекал себя, что так выбежал от нее давеча.
III.
Вся эта ночь с своими почти нелепыми событиями и с страшною "развязкой" на
утро мерещится мне до сих пор как безобразный кошмарный сон и составляет, -
для меня по крайней мере, - самую тяжелую часть моей хроники. Я хотя и
опоздал на бал, но вс¬-таки приехал к его концу, - так быстро суждено было
ему окончиться. Был уже одиннадцатый час, когда я достиг подъезда дома
предводительши, где та же давешняя Белая Зала, в которой происходило
чтение, уже была, несмотря на малый срок, прибрана и приготовлена служить
главною танцовальною залой, как предполагалось, для всего города. Но как ни
был я худо настроен в пользу бала еще давеча утром, - вс¬ же я не
предчувствовал полной истины: ни единого семейства из высшего круга не
явилось; даже чиновники чуть-чуть позначительнее манкировали, - а уж это
была чрезвычайно сильная черта. Что до дам и девиц, то давешние расчеты
Петра Степановича (теперь уже очевидно коварные) оказались в высшей степени
неправильными: съехалось чрезвычайно мало; на четырех мужчин вряд ли
приходилась одна дама, да и какие дамы! "Какие-то" жены полковых
обер-офицеров, разная почтамтская и чиновничья мелюзга, три лекарши с
дочерьми, две-три помещицы из бедненьких, семь дочерей и одна племянница
того секретаря, о котором я как-то упоминал выше, купчихи, - того ли
ожидала Юлия Михайловна? Даже купцы наполовину не съехались. Что до мужчин,
то несмотря на компактное отсутствие всей нашей знати, масса их вс¬-таки
была густа, но производила двусмысленное и подозрительное впечатление.
Конечно тут было несколько весьма тихих и почтительных офицеров с своими
женами, несколько самых послушных отцов семейств, как вс¬ тот же, например,
секретарь, отец своих семи дочерей. Весь этот смирный мелкотравчатый люд
явился так сказать "по неизбежности", как выразился один из этих господ. Но
с другой стороны, масса бойких особ, и кроме того масса таких лиц, которых
я и Петр Степанович заподозрили давеча как впущенных без билетов, казалось,
еще увеличилась против давешнего. Все они пока сидели в буфете и, являясь,
так и проходили прямо в буфет, как в заранее условленное место. Так по
крайней мере мне показалось. Буфет помещался в конце амфилады комнат, в
просторной зале, где водворился Прохорыч со всеми обольщениями клубной
кухни и с заманчивою выставкой закусок и выпивок. Я заметил тут несколько
личностей чуть не в прорванных сюртуках, в самых сомнительных, слишком не в
бальных костюмах, очевидно вытрезвленных с непомерным трудом и на малое
время, и бог знает откуда взятых, каких-то иногородных. Мне конечно было
известно, что по идее Юлии Михайловны предположено было устроить бал самый
демократический, "не отказывая даже и мещанам, если бы случилось, что
кто-нибудь из таковых внесет за билет". Эти слова она смело могла
выговорить в своем комитете, в полной уверенности, что никому из мещан
нашего города, сплошь нищих, не придет в голову взять билет. Но вс¬-таки я
усумнился, чтоб этих мрачных и почти оборванных сертучников можно было
впустить, несмотря на весь демократизм комитета. Но кто же их впустил и с
какою целью? Липутин и Лямшин были уже лишены своих распорядительских
бантов (хотя и присутствовали на бале, участвуя в "кадрили литературы"); но
место Липутина занял, к удивлению моему, тот давешний семинарист, который
всего более оскандалил "Утро" схваткой со Степаном Трофимовичем, а место
Лямшина - сам Петр Степанович; чего же можно было ожидать в таком случае? Я
старался прислушаться к разговорам. Иные мнения поражали своею дикостью.
Утверждали, например, в одной кучке, что всю историю Ставрогина с Лизой
обделала Юлия Михайловна и за это взяла со Ставрогина деньги. Называли даже
сумму. Утверждали, что даже и праздник устроила она с этою целью; потому-то
Адамов Григорий
Андреев Николай
Свержин Владимир
Белов Вольф
Распопов Дмитрий
Акунин Борис