прямая широкая улица - Александровский проспект. Он замощен уже во всю
ширину. Это и понятно, так как здесь проходил Сибирский тракт. Движение тут
и по вечернему времени было сильное. Стало хлопотливо. Не без моего
попустительства Чалко встал в хвост обоза и зашагал не торопясь. Это
позволило мне глазеть по сторонам и удивляться.
Отец, не перестававший знакомить меня с городом, указав на мост, проговорил:
- Там вон, за мостом-то, квартал только подняться, и будет Конная площадь,
куда лошадей-то приводят.
Мне, разумеется, захотелось сейчас же хоть одним глазком взглянуть на эту
площадь, но мои родители дружно заговорили, что ехать еще далеко, время к
вечеру, заворачиваться на тракту трудно.
Из этого убедительней всего мне показался последний довод. Мама еще
тревожилась, застанем ли мы Алчаевского, к которому ехали.
- Сам-то он, конечно, принял бы и все бы разъяснил, а вдруг уехал по
участку? Его-то хозяйке какое до нас дело! Отец не разделял этих опасений:
- Не такой человек. Твердо сказал: "Приезжай в Успенье к вечеру.
Обязательно дома буду". Так и сделает.
После этого разговора я все же стал усиленно причмокивать на Чалка. Ему
город меньше всех нравился. Шагать по камню, да еще в гору было совсем
неприятно. Еле тащил. Отец мне напомнил:
- Егорша, ты где?
С Александровского проспекта повернули на Уктусскую улицу. Она в этой части
тоже была замощена, но обочины здесь оставались широкие и вовсе пыльные.
На следующем углу стояло заметное каменное здание в три этажа.
- Вроде скворечника,- определил отец.
Действительно, дом был какой то необычный. Как видно, здесь сказывалось
несоответствие между высотой и площадью пола. Чтобы представить себе это
здание, надо иметь в виду, что в среднем этаже было только четыре классных
комнаты, каждая не более как на сорок человек. Узкие окна усиливали эту
общую неслаженность здания. На одном из углов надпись: "Екатеринбургское
духовное училище". То самое место, куда я ехал учиться.
На противоположной стороне улицы тоже каменное белое здание, более прочно
стоявшее на земле, в два этажа, с мезонином, имело надпись:
"Екатеринбургское городское училище".
С Уктусской улицы повернули на Главный проспект - лучшую часть города.
Окрашенная в голубой цвет церковь, обнесенная довольно тесной оградой с
чахлыми деревьями, не привлекла внимания. Церковь как церковь. Не лучше
наших заводских. Но вот дом с лепными украшениями - это да! Ничего похожего
не видывал. И вывески тут какие-то необыкновенные: "Жорж Блок", "Барон де
Суконтен", "Швартэ", а сверху какой-то неведомый "Нотариус".
Сама по себе эта главная улица была не похожа на остальные. Посредине
обсаженная деревьями дорожка для пешеходов.
В начале каждого квартала, у прохода на эту дорожку, с той и с другой
стороны небольшие лавочки, около которых толпится народ. Пьют "кислые щи",
"баварский квас", ребята отходят с разноцветными трубочками, в которых, как
я вскоре узнал, продавался мак с сахаром. Маковушка стоила от одной до трех
копеек. Около лавочек прохаживался или стоял городовой. Эти постовые
набирались из внешне видных людей, и все четверо, которых я видел в тот
день, показались огромными и страшными.
На выезде из города подивился столбам заставы с орлами наверху. Посмотрел
на уходившие вдаль аллеи берез по обеим сторонам Московского тракта и
направил Чалка по дороге в Верх-Исетск. Здесь было совсем родное,
заводское. Дорога была такой же, как у нас на Вершинки: сделана подрудком и
горным песком, дававшими красноватую пыль. Необычным казались лишь
пешеходные дорожки справа и слева, тоже обсаженные березами.
В Верх-Исетске без затруднения отыскали квартиру Алчаевского. Он оказался
дома и принял приветливо. Указал, где поставить лошадь, где брать воду,
сходил к хозяевам, попросил, чтобы на эту ночь не спускали цепную собаку.
Иначе незнакомому человеку нельзя будет выйти ночью к лошадям. Когда все
это было устроено, повел нас в квартиру.
Жена Алчаевского, молодая красивая женщина, тоже отнеслась приветливо, но
детское чутье подсказало, что делается это в угоду мужу, а своего интереса
к нам у ней нет.
Квартира у них, по моей мерке, была огромная: весь верхний этаж да еще
кухня в нижнем. А жили только двое вверху и кухарка внизу.
Пока собирали на стол, Алчаевский увел нас с отцом в свою комнату. Я
никогда даже думать не мог, чтоб в одном доме было столько книг. Полный
шкаф за стеклом, полки стоячие, полки висячие и огромный ворох в углу.
Книги же лежали на всех столах и даже на некоторых стульях. Кроме книг,
было много других занимательных вещей. Волчья шкура, у которой целиком
оставалась голова с оскаленными зубами, даже страшно немножко. Лосиные рога
на стене. Тут же ружье и большой кинжал. Наверно, у Аммалат-бека такой был!
На столе какая-то машинка со стеклышками. Как потом узнал, микроскоп. Рядом
куски руды, какие-то кости на огромной книжище с застежками. Через открытую
дверь в соседней комнате видны две кровати, закрытые чем-то необыкновенно
красивым.
Алчаевский, усадив отца около своего стола, открыл большую резную коробку с
папиросами:
- Покурим, Василий Данилович.
Отец, всегда куривший махорку из трубки, на этот раз взял "дамскую", и мне
показалось забавным. По-городскому курить стал!
Разговор у них завязался оживленный, но мне он был малоинтересен.
Предоставленный себе, я прохаживался из комнаты в коридор, и мне было
видно, что мама передавала хозяйке узорные чулки своей работы и ленту
широких кружев, которые я недавно видел на ее коклюшечной подушке. Работа,
как видно, понравилась, и мама уже показывала какую то обвязку. В привычных
руках работа шла ловко и быстро, и хозяйка с удивлением отмечала: "Уж
больше четверти". Наконец появилась кухарка, которую хозяева звали
Парасковьюшкой. Она принесла самовар и разную еду. Появился объемистый
графин. Меня все-таки этот стол не интересовал. Чувствовал, что слипаются
глаза. Алчаевский пытался тормошить меня, задавал смешные задачи: сколько
останется, если из бороды вырвать три волоска, можно ли купить на полтинник
три пуда сахару? Но глаза продолжали слипаться.
- Ложись тогда на волка,- решил Алчаевский и принес подушку и покрывашку.
Ложиться на волка с оскаленными зубами в других условиях, может быть,
показалось бы страшноватым, но теперь это прошло без раздумья. Поспешно
разделся и, укладываясь, видел смыкающимися глазами бесформенный туман, в
котором потом явственно вырисовались дорога, встречные обозы, шумная тройка.
На другой день с утра пешком отправились в город. Мои экзамены заняли не
очень много времени. За экзаменаторским столом сидели люди в рясах и
необычных сюртуках без переду, но со светлыми пуговицами. Было страшно, но
спрашивали все-таки не строго, и было удивительно, что некоторые мальчики
путались или вовсе не отвечали.
Мне пришлось написать две фразы "на миры" - "который с точкой, который без
точки". В этих грамматических "мирах" я разбирался свободно, доска была
свежей покраски, мел хороший, и я не забыл в конце каждой фразы "выкрутить"
очень осязательную точку. Со стуком решил задачу. После этого заставили
читать, но, по-моему, бестолково: начнешь в одном месте, сейчас же
перелистнут: "А ну, тут". Молитвы и заповеди рассыпал горошком, а когда
стал разделывать историю какого-то судьи, один из экзаменаторов пошутил:
- Так его! Круши с навесу, чтоб не встал!
Шутка, видимо, хорошо отражала мой ребячий азарт, и все засмеялись.
Сидевший посредине инспектор, очевидно, чтобы не смутить новичка, сказал:
- Хорошо. Принят. Завтра приходи на уроки к девяти часам,-и пояснил
остальным: -Из светских он. Отец у него простой рабочий.
Орловский Гай Юлий
Посняков Андрей
Шилова Юлия
Куликов Роман
Прозоров Александр
Соломатина Татьяна