Чтение 81–й страницы книги ~Цитадель~

черная жемчужина в море.

К каждой ты будешь подходить с бьющимся сердцем, будто ловец жемчуга к
коралловой лагуне, в которую предстоит погрузиться.

Конечно, будни кажутся тебе несправедливостью по сравнению с
праздником, ожиданием которого ты живешь. Но поверь, будущий праздник
окутывает будние дни особым ароматом, и ты становишься богаче. Конечно, ты
несправедлив к себе, отказавшись от доли в жемчужине соседа, но его находка
наделяет волшебной притягательностью твои будущие поиски -- так озаряет
пустыню серебро родника, далекого оазиса, о котором я тебе говорил.

Ах! Твоя справедливость хочет, чтобы один день походил на другой, один
человек на другого. Если твоя жена кричит слишком громко, ты можешь
развестись с ней, чтобы взять другую, которая не будет кричать. Ибо ты --
шкаф для подарков и пока еще не получил своего. Но я хочу длить и длить
любовь. Любовь существует только там, где выбор бесповоротен, ибо для
воплощения нужны границы. Радость засады, охоты, ловли иная, чем радость
любви. Ты осуществился как охотник. Женщина для тебя добыча. Вот почему
попав тебе в руки, она больше ничего для тебя не значит, -- ты ее уже
поймал. Что для поэта написанное стихотворение? Значимо для него еще
ненаписанное. Но если я запер двери дома за новобрачными, им придется искать
свой путь. Твое назначение теперь -- быть мужем. Назначение твоей
возлюбленной -- быть женой. Я наполняю это слово весомым смыслом, и ты
говоришь: "Моя жена..." -- чувствуя всем сердцем его значимость. Ты откроешь
для себя иные радости. И иные страдания тоже -- как без этого? Твои
страдания -- залог твоих радостей. Ради своей жены ты можешь умереть, потому
что она -- это ты, так же как ты -- это она. Из-за добычи ты умирать не
станешь. И верность твоя -- верность верующего, а не усталость охотника. От
верности из усталости веет скукой -- в ней нет света.

Конечно, есть ловцы, которые так никогда и не выловили жемчужины. Есть
мужья, которые обретут только горечь в постели, которую для себя выбрали. Но
и нищета неудачников -- залог волшебного свечения моря. Оно драгоценно для
всех, и для тех, кто ничего не нашел, тоже. Несчастье несчастливых в браке
-- необходимое условие волшебного свечения любви, а оно драгоценно для всех,
и для тех, кто несчастлив, тоже. Ибо вдохновение, горечь и тоска живущих в
любви драгоценней тупости вола, для которого любви не существует. Разве,
мучаясь от жажды в пустыне, ты хочешь забыть о воде? Нет, ты хочешь
представлять ее и сожалеть о ней.

Вот она, тайна, которую мне открыли. Есть и другая: всегда получаешь
то, ради чего старался. Ты можешь бороться "за", можешь -- "против". Но если
воюешь из ненависти к божествам своего врага, то будешь стремиться
уничтожить врага и сберечь себя. Себя ты сбережешь, войну проиграешь.
Сражаются беззаветно и принимают смерть только из любви к своему божеству.
Облагораживает, питает, воодушевляет то, что пленило и держит в плену, ибо
ты жаждешь этого, добиваешься, плачешь.

Состарившись и перестрадав свое горе в улыбку, мать жива памятью о
любви к умершему ребенку.

Если я, желая избавить тебя от страданий, уничтожу условности,
помогающие существовать любви, что я тебе подарю? Пустыня без колодца --
лучше ли она для тех, кто сбился с тропы и умирает от жажды?

Поверь, родниковая вода, ставшая стихами и зазвеневшая в твоем сердце,
утешит тебя и тогда, когда ты, обручившись с пустыней, приготовишься
сбросить бренную свою оболочку, она прольет на тебя мирный свет, источаемый
не вещностью, а ее смыслом; ты улыбнешься мне, если я тебе напомню о
сладостном журчании воды.

Как же тебе не последовать за мной? Я -- тот, кто придает тебе
значимость. Жаждой я одухотворяю для тебя песок. Открываю любовь. Из
благоухания строю царство.

CXCIV

Я хочу открыть тебе глаза -- ты не видишь, в чем значение обряда.
Несущественное дополнение, красивая оболочка -- так ты его воспринимаешь.
Тебе кажется: правила сковали влюбленного, правила, что установил какой-то
взбалмошный бог, тут он поощрил тебя, тут урезал, будто глядя из своей
вечной жизни, для которой не нужны твои чувства, но нет, становление по
правилам формирует тебя, понуждая быть таким или этаким; препятствуя тебе,
тебя творят, ибо только обретя границы, ты начинаешь существовать. Ведь и
дерево задано силовыми линиями семечка.

И картина, если она пленила тебя, тоже принуждение. Она становится
новой точкой зрения, той точкой, откуда ты увидел все по-новому, она всему
задала иной тон. И теперь ты по-иному воспринимаешь пищу, отдых, молитву,
игру, любовь. Нет отдельностей, ты не сумма различных частиц, ты неделимая
их взаимосвязь. Я пожелал изменить нос в лице, которое изваял мой ваятель,
но должен был изменить и ухо, точнее, я изменил впечатление от носа и
впечатление от уха тоже. Так вот, если я принуждаю тебя раз в год совершить
паломничество и поклониться

пустыне, воздав честь журчащему водой оазису, что спрятался среди
складок ее барханов, ты ощутишь таинственное воздействие своего странствия и
на свою жену, и на работу, и на дом. Распахнув перед тобой звездное небо, я
изменю тебя, и ты будешь совсем по-другому относиться к своему рабу, королю
и к смерти. Ты корень, рождающий листву, и если возникают изменения в корне,
меняется и листва. Я ни разу не видел человека, которого изменили бы
логические доводы, не видел, чтобы его изменил пафос косоглазых пророков.
Но, прикоснувшись к самой сути человека с помощью условностей обряда, я
обнажаю ее для лучей моего света.

Во имя любви ты отметаешь запреты, которые ее сковывают. Но эти запреты
и помогли родиться любви. Жажда любить, что возникла в тебе по милости
запретов, уже любовь.

Жажда любви и есть любовь. Желать того, чего в тебе нет, ты не можешь.
Если нет уклада, нет семейной иерархии, поощряющей братскую любовь (любовь
не рождается от тесноты за обеденным столом), никому и не жаль, что он мало
любит своих братьев. Ты можешь мучаться прошлой любовью, страдать из-за
женщины, что от тебя ушла, но никогда не впадешь в отчаяние, поглядев на
случайную прохожую и подумав: "Как я был бы счастлив, если бы полюбил ее..."

Если ты плачешь о любви -- любовь в тебе родилась. А правила, запреты,
созидающие любовь, помогают понять, что плачешь ты именно о ней. Но тебе
кажется, что любовь воспламенила тебя сама собой, хотя воплотилась любовь в
запретах и правилах, ставших для тебя ее муками и радостями, -- так родник в
пальмовой роще сделал для тебя невыносимой жестокость бесплодных песков;
отсутствие родника -- сестра его присутствия. Ты не оплакиваешь того, чего
не можешь себе представить. Создав родник, я создал и пустыню. Подарив тебе
бриллиант, создал и нищету Черная жемчужина, которую находят раз в год,
толкнула тебя на бесплодные поиски. И вот чужая находка кажется тебе
несправедливостью, грабежом, обидой, и ты хочешь уничтожить черные
жемчужины, желая избавиться от их власти. Но пойми, ты стал богаче, узнав,
что они существуют, и что тебе за дело, в чьих они руках? Подумай, с каким
чувством ты смотрел бы в бесформенную пустоту моря?

Они обнищали, возжелав равенства у кормушки в хлеве. Пожелав, чтобы им
служили. Если твой идеал -- толпа, в каждом из людей ты укореняешь присущее
толпе. Но если ты чтишь в каждом человека, то человека ты и укореняешь, и
вот уже люди следуют дорогой божеств.

Мне больно, что люди извратили в себе истину, ослепли и не видят
очевидности, а она в том, что море рождает корабль, и то же море -- деспот
для корабля; принуждения и запреты -- оковы для любви, но они же рождают
любовь и ее поддерживают, оковы, мешающие тебе стремиться вверх, стремят
тебя вверх. Ибо нет взлета без преодоления сил тяготения.

Но те, что двинулись в путь, говорят: "Мы идем вверх, но нас теснят,
нам мешают!" Они разрушают препятствия, и пространство лишается перепадов.
Разрушив замок моего отца, где каждый шаг был исполнен смысла, они
бестолково топчутся на ярмарочной площади.

...Потому и стали они толковать о духовной пище, которую необходимо
включить в рацион, чтобы оживить душу, облагородить сердце. Кормя людей из
кормушки, они превратили их в волов на привязи и развеяли человека в прах.
Поступили они так из любви к человеку, стремясь освободить его, снять с него
оковы, возвеличить, исполнить света и благородства, и, увидев коросту,
одевшую душу и сердце, ужаснулись. Но что другое извлечешь из разброда,
который ты создал? Желая встряхнуть бездушных, ты запоешь песню галерника,
бледные призраки былого забрезжат в них, и они пригнутся, опасаясь удара.
Смутным эхом отзовутся в них и твои стихи, звуча все глуше и глуше, пока не
замрут. Пройдет еще время, и песню галерника они не услышат, позабыв о
давних ударах бича; покой в хлеве пребудет нерушимым, потому что ты отнял у
моря его власть. Глядя на стадо, тупо жующее свою жвачку, ты затоскуешь об
осмысленной жизни, о смерти -- вечной тайне, пробуждающей дух. Ты станешь
искать потерю, словно вещь среди прочих вещей. Напишешь несколько гимнов во
славу пищи и будешь надсаживаться, повторяя: "Я ем, вот я ем..." -- но вкус
хлеба останется тот же. Откуда тебе знать, что твою потерю не найти, словно
вещь среди прочих вещей, что не возместить ее воспеванием самой добротной
вещности, ибо нет в дереве места, где помещалась бы его суть; тот, кто ищет
суть в чистом виде, имеет дело с пустотой.

Неудивительно, что ты изнемог, отыскивая страсть к совершенствованию у
оседлых, -- ее нет.

"Заронить желание совершенствоваться, -- говорил мой отец, -- значит
разбудить жажду. Остальное придет само собой". Но ты снабжаешь готовым
пойлом сытые животы.

Любовь -- это взывание к любви. Совершенствование -- тоже. Основа его и
есть жажда. Но как поддерживать жажду?

Мы хотим одного: пьяница тянется к водке. Не из-за пользы: водка несет
ему смерть. Взращенный определенным укладом будет тянуться к нему. В нас
заложено инстинктивное стремление к постоянству, оно сильнее инстинкта
выживания.

Я не раз видел, как умирали крестьяне, оторвавшись от своей деревни.