принято?
- Она кофе пьет.
Мать отодвинула табуретку рядом с собой, окликнула:
- Садитесь, Лантхильда. Выпейте с нами чаю.
Лантхильда уселась, держа спину прямо. Сказала что-то.
- Ты всё по-ихнему понимаешь? - спросила мать у Сигизмунда.
- Да почти ничего.
- А как вы разговариваете?
- Почти не разговариваем.
Противоречие между тем, что произносилось вслух, и тем, что происходило на самом
деле и рвалось из каждого жеста, стало почти болезненным. Мать быстро
засобиралась.
- За суп не обижайся. Это же от души. Разогреете, поедите. Все меньше готовить.
У молодых мало времени. Это у нас, стариков...
Сигизмунд принялся бормотать "ну какие же вы с отцом старики" и подавать матери
пальто. Напоследок Лантхильда, раздувшись от важности, отвесила матери финальный
поклон. И мать, неожиданно, видимо, даже для самой себя, ответила ей вежливым
кивком. Благополучно миновала молоток и ножницы.
Уже обернувшись за порогом, сказала:
- Ну, до свидания...
- Досвенданья, - отозвалась Лантхильда, слегка качнув косами-баранками.
Дверь закрылась.
Сигизмунд тяжко выдохнул. Кажется, Лантхильда сдала первый экзамен.
Она глядела на Сигизмунда вопросительно, но он видел, что она очень довольна
собой.
* * *
Весь день у Сигизмунда было хорошее настроение. Вечером они с Лантхильдой, отъев
привезенного матерью супца, смотрели "Самогонщиков", обнявшись и смеясь. Когда
зазвонил телефон, Сигизмунд ткнул на паузу и весело прокричал в трубку:
- Морж у аппарата!
Звонила мать.
- Гоша, ты не обиделся?
- За что? - изумился Сигизмунд. - Очень вкусный суп.
- Тебе понравился? - У матери потеплел голос. - А... этой?..
- Лантхильде?
Мать молчала. Сигизмунд ощутил вдруг глухое раздражение. Сухо сказал:
- Понравился.
Лантхильда вертелась рядом на спальнике, поглядывала на него нетерпеливо -
торопила. Сигизмунд держал в руке трубку и почти физически чувствовал, что
сейчас у него отберут теплый, веселый вечер.
- Гоша, - сказала мать, - ты документы их видел?
- Дались тебе их документы! Иностранцы они.
- Ну, закон сейчас... Иногородних надо регистрировать...
- Ну что ты, в самом деле. Вот к тебе твоя... как ее? Марья Николаевна из
Череповца приедет - ты что, побежишь ее в ЖЭКе регистрировать?
- Марья Николаевна - другое дело. Я про нее все знаю, кто она, откуда... А
эти...
- Я про них тоже все знаю.
- Чужая душа - потемки, сынок.
- Да рыбу они ловят! - разъярился Сигизмунд.
- Я знаю, что говорю. Я жизнь прожила. Прохиндеев на свете много, - веско
молвила мать. Самым неприятным в матери Сигизмунда было даже не то, что она
время от времени говорила о людях плохо. Самым неприятным было то, что это
плохое обычно оказывалось правдой.
- Да не прохиндейка она, - устало сказал Сигизмунд. На него навалилась тяжесть.
Досматривать "Самогонщиков" уже не хотелось.
- Скажи мне честно, - вдруг произнесла мать, - у этой твоей - у нее есть отец?
- Есть, - ответил Сигизмунд, не покривив душой.
- Ты его видел?
- Видел. На Ленина слегка похож. Хитрыми глазами. Только бородатый...
Мать вдруг чего-то испугалась.
- На Ленина?
- Немножко. Я так, к слову. Не так уж он на него и похож. А что ты испугалась?..
- Втравят тебя, сынок, в нехорошую историю...
Сигизмунд взбесился.
- Куда меня втравят? В ловлю селедки?
- Тебе видней, - сказала мать. - Я тебя предупредила.
У Сигизмунда внутри словно сжалось что-то.
- Ты знаешь что-то, чего я не знаю? - спросил он. И по наитию прибавил: - От
деда?
- Ты деда не поминай. Он лежит себе в могиле - пусть и лежит, прости Господи. И
вот тебе мой совет: развязывайся ты с этими людьми, и чем скорее, тем лучше.
- Да что ты мне указываешь?
- Я тебе не указываю. Я тебе советую.
- Советчики! Все мне тут советуют! Не дом, а Государственная Дума! Скоро морды
друг другу бить начнем, чтоб совсем от парламента не отличить!
- А ЭТИ что тебе советуют?
- Кто? - опешил Сигизмунд.
- Ну твои... датчане.
- Не брать "Столичную", а брать "Синопскую" - дешевле и нажористее, - злобно
сострил Сигизмунд. - Спаивают они меня. Для того и притащились из Копенгагена.
И бросил трубку.
Несколько секунд сидел неподвижно, тупо пялился в застывшие фигуры на экране.
Лантхильда тихонько погладила его по руке. Он не пошевелился. Враги человеку -
домашние его. Зачем только мать звонила? Из каких соображений? Видит же, что
сыну хорошо, - ну так и оставила бы в покое. Нет, надо влезть, наговорить
невнятных гадостей, чтобы со дна души муть поднялась...
Самогонщики сидели с кефиром. Ждали приказа продолжать. Сигизмунд пустил фильм -
сам уже в сотый раз смотрит... Поднял глаза на стену, встретился глазами с
крамольным дедом.
Если бы деда занесло паче чаяния фиглярствовать в любительском театре, то он бы
с блеском исполнял роли городовых, Держиморд, Угрюм-Бурчеева и прочих монстров
российской армии и полиции. Лицо дед имел грубое и надменное. Солдафон и
солдафон. Только взгляд тяжелый не по-солдафонски. Такой взгляд Сигизмунд видел
только раз, в госпитале, когда навещал друга, - у генерала: тот тяжко нес свои
звезды и глядел из-под каракуля так, что встречные приседали. Свинцово глядел.
И вдруг встал в памяти совершенно забытый, давний эпизод. Встал так живо, как
будто вчера это случилось.
Когда Сигизмунду было лет шесть, ездили они с дедом кататься на лыжах в
Парголово. Дед свято чтил физкультуру и до последних дней делал по утрам
зарядку. И внука пытался приобщить. Признавал только классический физкультурный
комплекс, уходящий корнями еще в 20-е годы.
В Парголово они зашли в магазинчик - взять хлеба с колбасой, чтобы перекусить на
привале - эти привалы Сигизмунд очень любил, потому что дед что-нибудь
рассказывал и шутил. Шутил дед неумело, страшновато, а рассказывал - интересно.
Рассказы деда были о людях Страны Советов. О каждом из дедовых персонажей можно
кратко обобщить: "гвозди бы делать из этих людей". Но дед никогда не повторялся.
Гвозди были все разные. Иные и кривоватые, но их умело выправляли.
Сигизмунд вспомнил даже не сам магазинчик - он вспомнил запах:
рыбно-хлебно-колбасный, сытно-мокроватый.
Посреди магазинчика стоял пьяный финн. Не приезжий, а местный. Каким-то чудом
его не вымели вместе с остальными парголовскими финнами перед войной. Финн был
обыкновенный. Как все, только вот финн. Ну, и пьяный. Тоже не диво. Стоял, тяжко
уставившись на батарею, и монотонно ругался по-фински, перемежая речь русским
матом.
И вдруг дед, ни с того ни с сего, даже не разозлившись, невозмутимо, размахнулся
и со всей силы заехал финну в физиономию буханкой.
И вышел из магазина. Финн остался копошиться у стены.
Сигизмунд спросил деда, зачем он это сделал. Дед остановился, посмотрел на
внука, улыбнулся неожиданно доброй улыбкой, да такой ласковой, что аж глаза
просветлели, и признался: "Не знаю, внучек... Вышло так..." А потом посуровел и
велел дома об этом не болтать.
Тогда Сигизмунд не подверг эпизод критическому анализу. Но запомнил. Сейчас он
смутно понимал, что именно двигало дедом. Но облечь это понимание в слова был не
в состоянии.
Нутряная темная ярость бродила сейчас в душе Сигизмунда. Попадись ему под руку
пьяный финн...
Так хорошо начинался вечер. И надо было позвонить и все испоганить... И не
прикопаешься - мать.
Сигизмунд повел глазами по комнате. Так. Что-нибудь разбить? Чашку? Нет, чашку
жалко. Банку. Шмякнуть об стену, чтоб осколки полетели.
Лантхильда, в третий раз просматривая "Самогонщиков", смеялась над одними и теми
же сценами, то и дело упадая на спальник. Она была счастлива, он видел.
Он снял трубку и набрал номер Натальи.
* * *
Зима стояла морозная, праздничная. Все было чин чинарем: снег поскрипывал под
ногами, хлопья падали с розоватого неба, искрясь в свете фонарей, мороз
пощипывал лицо. Кое-где начались аварии на теплосетях, как водится. Как-то раз,
поутру, из подвала соседнего дома валил пар - прорвало систему отопления.
Затяжные праздники в стране Трех Толстяков завершились. Школьники с готовым
сочинением "Как я провел каникулы" потащились в учебные заведения - кто в школы,
а кто и в гимназии. Взрослые, одолеваемые гриппозными предчувствиями, выбрались
на работу.
Мрачно и похмельно зазвучала тема очередного повышения квартплаты. Губернатор
распорядился объяснить питерцам, что квартплата повышается с февраля вдвое. И не
просто так повышается, а ради блага населения. Что-то вроде убедительной лекции
на тему "Почему одна больше, чем две": едино солнце на небе, одна голова у
нашего дракона...
Финал всероссийского отдохновения ознаменовался для фирмы "Морена" еще одной
напастью: неведомый рекламный листок дал по ошибке телефон сигизмундовой лавки в
Василенко Иван
Эриксон Стивен
Володихин Дмитрий
Лукин Евгений
Смоленский Вадим
Лондон Джек