Чтение 81–й страницы книги ~По тонкому льду~

запомнилось его лицо, добродушное, осмысленное, даже доброе? Где-то мы уже
встречались. Я ломал голову и никак не мог ответить на вопрос. И лишь войдя
в свой дом и увидев Трофима Герасимовича, я вспомнил: это же портной!
Частный портной, к которому чуть не год назад водил меня Трофим Герасимович.
Он шил, вернее, перелицовывал мой пиджак. У меня еще тогда возник план
сделать этого толстяка содержателем явочной квартиры. Оказывается, как можно
ошибаться в людях! Я спросил у Трофима Герасимовича фамилию портного.

- А на что он тебе?

Я рассказал.

- Ух ты, какая гадюка! А на морду - попик. Тихий, сладенький...
Видались мы недавно возле бани. Все выспрашивал меня: что слыхать о наших,
как живется, где обитает дочь? А я будто чувствовал и отвечал ни да ни нет.
Что ж, выходит, надо препоручить его моим ребятам?

- Препоручи! Непременно. К нему народ ходит, а он выдает.

Я выпил кружку кипятку, расспросил Трофима Герасимовича о делах в его
группе и отправился в "Костин погреб".

Наперсток сидела у приемника с наушниками на голове, а в другой
половине о чем-то беседовали Андрей и Челнок.

Челноку больше, чем мне, попало в финскую. Лицо его, сильно
изуродованное, выглядело асимметричным, правая нога не сгибалась,
приходилось пользоваться костылем. Сейчас он работал истопником в
гарнизонной пекарне. А до финской войны служил в армии командиром батареи.

Я разделся, подсел к ним.

- Ты не скачи, а говори по порядку, - обратился Андрей к Челноку. - Раз
уж начал, так выкладывай!

- А я и так, как на чистке партии, - рассмеялся Челнок, показав свои
ослепительно белые, но, к сожалению, вставные зубы. - Чего ты придираешься?

Андрей недовольно дернул головой:

- Ты сказал, что работал токарем, а при чем тут директор магазина?

- Все правильно, так оно и было. Я работал токарем на таганрогском
заводе, а потом стал директором магазина.

- С чего это вдруг?

- Тебя это интересует? Пожалуйста. Дай-ка докурю. - Он взял у Андрея
половину цигарки, затянулся и продолжал: - На заводе я имел седьмой разряд
Маракуешь?

Андрей кивнул.

- Почти инженер. А тут как раз кинули лозунг: "Коммунисты и комсомольцы
- за прилавок! Надо вы учиться торговать". Меня того... в комитет комсомола
Так и так, товарищ Пономарев Поскольку ты есть чистокровный пролетарий и
тебе нечего терять, кроме цепей, есть мнение выдвинуть тебя. В торговой сети
дело пахнет нафталином. Завелись жучки разные, бывшие нэпманы. Вскрываются
гнойники. А торговля - это барометр. Она определяет настроение наших
граждан. Нужно подкрепить торговую сеть. Тебя решено сделать директором
магазина "Фрукты и овощи". Ну что ж, надо - значит надо. Записали в
протокол. Распрощался я с заводом - и в горторг. Приводят меня на рынок и
показывают на фанерную палатку. Ей-богу, поменьше этой комнаты! Вот твой
магазин. Ну, думаю, разыграли меня. А ставка, спрашиваю, какая директору
этакой махины? Как сказали, у меня аж под ложечкой засосало. В аккурат
наполовину меньше, чем я вырабатывал на заводе. Вот это выдвинули!

- Охмурили, выходит? - рассмеялся Андрей.

- Ну сам пойми: с завода я приносил восемьдесят, а когда и все сто
целковых, а тут сорок. Начал я ерепениться, а мне говорят: раз ты
комсомолец, то должен думать не о деньгах, а о деле. И крыть нечем. Тем
более ты, мол, один на свете, без семьи и родных. Я сказал, что в принципе
это, конечно, верно, и включился в торговую деятельность... Насчет фруктов
ничего не скажу. Это слово можно было вычеркнуть на вывеске. А что касается
капусты, помидоров, огурцов, арбузов и дынь - этого хватало под самую
завязку: я их и получаю, и вожу, и продаю. Сам над собой директор. Помидоры
помаленьку гниют, огурцы вянут, капуста хиреет, арбузы попадаются зеленые -
покупатель нос воротит. Ну, прошел, бог дал, месяц. Подвел я баланс, гляжу -
не хватает двадцати целковых. Эге, думаю, учиться торговать - дело не
простое. На другой месяц уже тридцать целковых выложил, а на оставшуюся
десятку стал перебиваться. Ничего себе, думаю, директор! Скоро без штанов
останусь. А потом и зарплаты не хватило. Я в комитет. Спасайте, говорю,
братцы! Невмоготу! Бросайте на любой другой трудовой фронт, выдвигайте еще
раз куда угодно, только не директором. Секретарь бойкий такой парень был. За
словом в карман не лез. Нет, говорит, дружок, коль взялся - тащи! Выправишь
дело в магазине, будем двигать дальше. Я чуть не заревел. Куда же это
дальше? Ну ладно, думаю: ты с характером, я тоже. Пошел на толчок, загнал
последнее барахлишко, вложил недостающие деньги в кассу, магазин на замок, а
ключик секретарю комитета с записочкой: прощай, спасибо за выдвижение, а
меня не ищи.

И прощай, Таганрог! Подался я в Киев, поступил в артучилище, тогда еще
оно школой называлось. Вот тебе и вся история.

- А при чем же тут Ворошилов? - не унимался Андрей. - Ты же сказал,
будто он тебя спас!

- Не будто, а в самом деле спас. Когда я кончал школу, таганрогцы
разыскали меня. Напали на след-таки. И закатили начальнику школы ноту. Они,
оказывается, вышибли меня из комсомола, объявили дезертиром трудового фронта
да еще присобачили социально чуждое происхождение. Спутали меня с другим
Пономаревым, сыном какого-то беляка, и началась катавасия! Понял я одно:
вылечу из школы в трубу. Пока докажу, что я не верблюд, обязательно вылечу.
И вот тогда я нацарапал письмо Клименту Ефремовичу. Слезное такое. Все
описал, до точечки. Он и заступился. Спас меня от погрома.

- Здорово у тебя получилось, - заметил Андрей.

- Боевой ты мужик, - добавил я.

- Станешь боевым, когда за горло возьмут, - сказал Челнок.

Из своей половины вышла Наперсток. Она расцветилась тихой улыбкой и
дала мне еще горяченькую радиограмму. Я встал и прошел в ее комнату, а
следом за мной - Андрей.

- Не знаешь, зачем вызвал Демьян? - спросил он.

Я не знал.

- А как твои сердечные дела?

- Ты что, осуждаешь меня?

Андрей обнял меня за плечи, подумал и ответил:

- Нет, дорогой, все мы люди. Уж лучше крутить с Гизелой, чем с такой
русской, как дочь твоего Купейкина. А Гизела, по всему видать, врезалась в
тебя. Я что хочу сказать. Я же люблю тебя, черта... Хочу сказать: гляди, не
замочись!

- А я штаны закатаю повыше.

- Ты понимаешь, о чем я. Гизела, возможно, человек чистый, мужнина
грязь не пристала к ней. Но вокруг нее грязь. Все эти килианы, шуманы,
земельбауэры - старые развратники, переживающие вторую молодость. С ними
надо ухо держать ой как! Вот об этом не забывай!

- Постараюсь, - заверил я. - Тебе буду все выкладывать.

- А теперь расшифровывай! Что там сообщает Решетов?

Я сел за расшифровку радиограммы. Андрей стоял за спиной и следил, как
из-под моей руки выбегали буквы, слова, строчки.

Решетов сообщал, что десантная группа, выброшенная не семнадцатого, а
двадцатого, частью попала в наши руки, частью уничтожена. Один транспортный
"юнкере" подбит и еле-еле перевалил на свою сторону. Далее шла речь о том,
что мой вопрос вновь рассматривался в наркомате, я восстановлен в органах и
утвержден в должности начальника отделения.

Карандаш едва не выпал у меня. Я еще не успел осознать происшедшего,
как Андрей сгреб меня в свои медвежьи объятия и начал тискать.

- Наконец-то, - расцеловал он меня и, смутившись, произнес: - Фу-ты...
Это же здорово!

Да, это было радостное известие, о котором я долго мечтал. Приходит же
к человеку счастье! Пришло и ко мне.

В конце телеграммы сообщалось самое неожиданное. Находящийся в
эвакуации некий Загорулько заявил органам, что Геннадий Безродный развелся с
женой, покойной ныне Оксаной, лишь после того, как узнал об аресте ее отца.
Предупредил его - Геннадия - этот же Загорулько.

- Ну что? Что я тебе говорил? - вскочил я. - Помнишь?

Андрей взял из моих рук бумажку, прочел.

- Все помню, Дима, - медленно произнес он. - Все. Кто же мог думать,
что Геннадий такой подлец!

Во второй комнате прозвучал чей-то новый голос. Мы вышли и увидели
связного Усатого. Высокий, седой, почти белый, с длинными обвислыми
украинскими усами, он едва не упирался головой в потолок. И как только
входил, сразу же торопился сесть. Вот и сейчас поставил кирпич на попа,
пристроился на нем и достал кисет.

Я взглянул на часы. Ровно семь. В это время вошел Демьян.

Окинув нас быстрым взглядом, он снял стеганый ватник, повесил его на
гвоздь.

Андрей подал ему радиограмму. Демьян прочел, подошел ко мне и подал
руку:

- Рад за вас, от души. Так оно и должно быть. И с десантом неплохо.
Обжегся господин полковничек. Такой и должна быть разведывательная
информация. А вот с Солдатом плохо. - Он повернулся всем корпусом к Усатому:
- Были у него?

- Да. Он сказал, что не может прийти. Занят.

- Не может прийти. Занят, - повторил про себя Демьян.

На несколько минут воцарилось молчание. Демьян сидел поодаль от стола,
опершись локтями в колени, похрустывал пальцами и смотрел в пол.

- Плохо, - заметил он после долгой паузы. - Хотелось поговорить с ним.
Сейчас тем более. С Солдатом надо что-то делать.

В убежище вошел Костя с роскошным синяком под глазом.

Демьян прервал себя, задержал взгляд на Косте и спросил:

- Что это у вас?