движения вздрогнула и Таня.
поднимусь. Надо бы вздремнуть немного перед ночной прогулкой. Не передумала
еще белыми ночами полюбоваться?
встал, в окно поглядел на залив.
эскалаторе ехал, прикрыв глаза - не хотелось видеть чужих лиц, чужие затылки
тоже раздражали.. Вот так, казалось, уже ничем не проймешь заиндевелую душу,
ан нет. Сегодняшняя встреча потрясла, ошеломила-и раздавила, что он понял
только сейчас, оставшись один. Ошеломил вид воскресшего Павла, метаморфозы,
происшедшие с друзьями юности, которых в иных обстоятельствах и не узнал бы
- а узнал, прошел бы равнодушно мимо. А раздавили счастье и любовь,
вспыхивавшие в бездонных зеленых глазах бывшей жены всякий раз, когда взгляд
их падал на Павла, ее нестерпимая, почти нечеловеческая красота, лишь
усиленная годами. Вновь, как двадцать лет назад, он был влюблен, но на этот
раз совершенно безнадежно. Какой идиот, ну какой же идиот, сам соскочил с
поезда счастья, и поезд тот давно ушел без него, и теперь не догонишь...
всегда можно занять свободное местечко, присесть тихонечко, снова закрыть
глаза, постараться вызвать в памяти любимый образ и, притворившись спящим,
всласть пострадать.
губы, раздвинулись, открыв жемчуг мелких, острых зубов.
подвел, убил второй - и последний - шанс, данный ему судьбою... Не поперло с
самого начала, в обоих гастрономах было только кислое шампанское, да еще
аперитив "Степной", бродяжья радость. И потащила нелегкая в подвальную
разливуху, а там случился кто-то знакомый и херес молдавский. Понеслась арба
по кочкам... Очнулся в кровати, а в какой - не понял сначала, втек в
ситуацию только когда явилась матушка родная со скорбным фейсом, волоча на
буксире кого-то в белом халате. Укол, беспамятство, потом капельница, палата
с голыми стенами и замком, запертым снаружи...
смелой, доброй, несчастной, такой беззащитной и одинокой... Боже, до чего
одинокой! Как ни пытался, так ведь ни разу за все эти угарно-счастливые
месяцы не сумел развеселить Таню, нередко готов был сам ширануть ее, лишь бы
увидеть золотое сияние глаз. Но ручки, как у всякого пьянчужки, трясло, да и
жалко было иголкой колоть эту дивную прозрачную кожу. Хоть и приучился
постепенно догоняться после бухалова колесами или травкой, которую, щеголяя
эрудицией, называл английским словом "хэмп", да и опия, ежели дадут, не
прочь был вогнать через клизму, но иглы боялся как огня. Всякий раз при виде
шприца в Таниных руках душа кричала о беззащитности любимой, ее уязвимости,
но как и от кого защитить эту красоту - не знал, и счастлив был от того, что
его принимают таким, какой он есть, не теребя и ничего не требуя... А потом
ему сообщили, что она тоже здесь, в глубокой коме, считай, при смерти, и
неизвестно, вкарабкается ли. Передозировка. А нашел ее Павел, бывший муж,
бывший друг... К ней так и не пустили. Несколько дней подряд приходил
неприятный следователь, все что-то выспрашивал, выведывал, сам ничего не
рассказывал. Потом следователь пропал, а через день исчезла и она. С
концами, как в омут канула, оставшись лишь воспоминанием, мучительным,
сладким и горьким одновременно, уходящим... "
свою станцию не проехал.
Ленечкину фирму, представляешь? Ну, я, конечно, делаю лицо и мило так
спрашиваю: "А вы какую, собственно, криминальную структуру представляете?
Тамбовскую, казанскую?" А тот козел прихлебывает пиво и спокойненько так
отвечает: "Я, собственно, из РУОПа". Слушай, а что такое этот РУОП?.. Ой!
перламутрового телефона. Аллочка скорчила недовольную рожицу.
поймала ладонь Рафаловича и провела по ней шелковистой щечкой. - Ленечка, а
по телеку сегодня опять Австралию показывали. Слетаем, а? Мне это
Средиземное уже во!
КВД вместо Австралии.
кабинет.
скрашивает будни, украшает праздники, ножки до подбородка, даром что грибок
между пальцами, глаза как блюдца, от попсы тащится... Все как надо, и
лучшего ему уже не видать. С Лилькой не склеилось, с Таней склеиться и не
могло... Просто день такой. Увидел, как Таня с Павлом смотрят друг на друга,
ну и всколыхнулось... И ведь сам же, можно сказать, их друг другу в объятия
толкнул, потом... Да что потом, что толку вспоминать... Но воспоминания воле
не подчинялись, так и лезли, наплывая одно на другое...
"Экономическом совете" за кофе, увлеклись, калькуляторы подоставали. Когда
спохватился, зарулил за Лилькой в казино, но ее там уже не было. Конец
света, не иначе! Захотелось воспользоваться передышкой, окунуться наконец в
ласковое море, заехал в отель за плавками и полотенцем, поднялся в номер...
напомнила сегодняшняя сцена ту давнишнюю. Тоже вошел неслышно и тоже влетел
в середину монолога о себе самом:
портит экологическую среду. И кому с того было б хуже, спрашивается?
Матросики кушали бы витамины и защищали себе родину, как молодые львы, и
начальство бы имело свой интерес. А так пошли доносы, скандалы, вмешалась
военная прокуратура. Этому мелкому гению Финкельштейну предложили убраться в
свой Житомир, дядю ушли на заслуженный отдых, а Ленечку заставили написать
рапорт и отправили на дембель без выходного пособия. Теперь-то я понимаю,
что за это надо Бога благодарить, но тогда было очень обидно...
но тут же зазвучал снова:
встав на ноги, выбрались в толковый зарубеж - не в Турцию какую-нибудь за
очередной партией шмотья, не в Болгарию пузо греть, а прямехонько на
Лазурный берег, Ривьеру, блин, французскую! Лилька уж два года, как только
на Руси новая жизнь поперла, плешь грызла - съездим да съездим, вон все
катаются. И самому, признаться, хотелось, да все недосуг было, приращение
капитала - штука тонкая, постоянного пригляда требует. Зато уж как выехали -
любо-дорого, по самому наивысшему разряду. "Эр-Франс", бизнес-классом,
персональный вертолет из аэропорта Ниццы, двухкомнатный номер, да не
где-нибудь, а в самом "Отель де Пари"!
сногсшибательное одеяние из черного газа и люрекса, в котором, откровенно
говоря, походила на шарообразную грозовую тучу, утыканную микроскопическими
молниями, потащила его по всяким бутикам и лавочкам, которых в Монако
водится великое множество. Все перетрогала, перещупала, на непонятном языке
торговалась с небритым итальянцем из-за какой-то статуэтки, которую так и не
купила, - оба махали руками, как два психа, прохожие, глядя на них,
улыбались, а Рафаловичу было не очень весело. Попили кофейку у княжеского
дворца, по Порт-Неф потихонечку спустились в Кондамин, прогулялись по
приморскому променаду и неожиданно оказались в Монте-Карло. При виде
знаменитого на весь мир казино Лилька аж завизжала и пребольно впилась
когтями Рафаловичу в локоть. Пришлось зайти.
кэгэбэшник подловил его за азартной игрой и вынудил сдать Павла Чернова,
друга, да что там друга - кумира всей молодости. А потом шеровские подручные
выследили Павла и... Конечно, тот сам виноват. Раз уж попал в такие деловые
лапы, так сиди и не рыпайся. И, строго говоря, игра тут ни при чем, они бы
другие способы моментально изыскали... В общем, после недолгого поединка
рассудок, как всегда, победил совесть. Но к картам с тех пор Леонид Ефимович
ничего, кроме отвращения, не испытывал. В преферанс и то не садился.
Отвращение распространялось на рулетку, тотализатор, игровые автоматы, и
даже когда ребята закупили для нового офиса бильярд, он наложил
категорическое вето.
объяснять правила французской рулетки, опуская непонятные самому "сесэны" и
"трансверсали", с грехом пополам переводить выкрики крупье. В первый вечер
она совсем его от себя не отпускала. Выволок ее оттуда уже заполночь,
обедневшую аж на двести пятьдесят франков. На другой день, позабыв и про
пляжи, и-о чудо! - про магазины, сразу после завтрака потащила мужа на
автобус, бесплатно доставляющий гостей отеля аккурат до казино. Часа через
два беспросветной тоски соизволила-таки супружница милостиво отпустить его в
"Консель Икономик" на Луи-Нотари, куда было у него рекомендательное письмо
от московского представителя "Томсона" и где, кстати, его ждали - имелась