Чтение 81–й страницы книги ~Журналист~

- Может, я мало знаю о вашей работе. Зато я хорошо понял кое-что другое.
Самое страшное - это изменить себе. Однажды, больше пяти лет назад,
полковник, который тоже много говорил о "государственных интересах", сумел
поставить меня на колени - я понял это только после смерти Ильи, потому что
она заставила меня с колен встать. Илья ведь собой не только ради Ирины
пожертвовал - он и меня спас, проснуться заставил... Не нужны мне
рекомендации вашего "директора", и работать с вами я не буду. С Кукой
договаривайтесь - он согласится. А я теперь человек вольный. Вы самого
главного понять не сумели - я ведь за каштанами в огонь сам полез, что бы вы
там ни моделировали... Я волю почувствовал, Лена, я понял, что самое большое
счастье - это самому выбирать дорогу. И я ее выбрал - она в стороне от
вашей.

- Ты делаешь очень большую ошибку, Андрюша, - совсем тихо сказала Лена. -
Ее потом очень трудно будет исправить. Почти невозможно.

- Нет, Лена. Я очень много ошибок в жизни делал, но сейчас поступаю
правильно. Тебе просто не понять этого, потому что у нас правды разные.

- Андрей... - Лена встала с дивана и заговорила почти спокойно. Только
еле заметное подрагивание ее голоса выдавало крайнюю степень напряжения. -
Если ты не изменишь свою позицию... последствия могут быть очень печальными.
Непоправимыми. И никто уже не сможет тебе помочь.

Обнорский с удивлением посмотрел на Ратникову, будто увидел вдруг перед
собой абсолютно незнакомую женщину:

- Пугаешь? Ты - меня?.. Зря, Лена. Человек, который однажды нашел в себе
силы встать с колен, никогда больше не опустится на них, пока жив. Не надо
меня пугать. Я и так все понял: либо с вами в одной упряжке, либо я - лишний
свидетель. А вам неконтролируемые свидетели не нужны. Но меня и так слишком
долго контролировали... Я, наверное, не очень правильно жил, Лена, не с теми
спал, с кем хотел, не там работал, где мог бы... С людьми, наверное, не. так
поступал, как надо... Даже другу своему, который мне жизнь спас, помочь
ничем не смог, рядом вовремя не оказался... Правду о его смерти узнал - да
доказательств не уберег... Я словно не своей жизнью жил, Лена... Пойти мне с
вами - это все равно что Илье на могилу плюнуть. Не сделаю я этого. Жизнь
прожить по-человечески не получилось - так хоть помру с чистой совестью.

- Как знаешь, - сказала Ратникова. - Я тебя предупреждала как могла.

Она вдруг осеклась, будто поняв, что сказала что-то непоправимо страшное,
качнулась было к Андрею, но натолкнулась на его взгляд и остановилась,
уронив руки. Обнорский молча смотрел на женщину, которую когда-то спас,
которой еще совсем недавно чуть было не объяснился в любви и которая только
что пыталась вербовать его в свою контору, угрожая в случае отказа
"непоправимыми последствиями". И не дай бог никому, даже не самым хорошим
людям, хоть в малой мере испытать то, что чувствовал Андрей, глядя на Лену
Ратникову...

Обнорский медленно подошел к двери и, уже взявшись за ручку, обернулся -
в глазах Ратниковой стояли слезы, которые она как-то умудрялась сдерживать.

- Жаль мне тебя, Лена, - сказал Андрей спокойным тоном смертельно
уставшего человека. - Сука ты дешевая.

Открыв дверь, он вышел из домика и уже не услышал рыданий оставшейся в
комнате женщины.

Выйдя из ворот виллы, он столкнулся с прогуливавшимся по улице
"комбайнером", который, увидев лицо Андрея, даже не попытался снова
изобразить из себя доброго весельчака. Обнорский вздохнул и спросил его:

- Ну, что теперь?..

"Комбайнер" пожал плечами и ответил вопросом на вопрос:

- Куда тебя отвезти?

Андрей настолько растерялся, что даже усмехнулся:

- А ты не знаешь?

- Куда скажешь - туда и отвезу, - ответил парень.

- Ну, тогда поехали в гостиницу, - хмыкнул Обнорский. - Куда мне еще
ехать-то... Жаль, старина, кабаков здесь нет. Ох, и наебенился бы я
сегодня...

Всю дорогу до гостиницы никто в машине не проронил ни слова. Лишь когда
они уже въехали в Хай аль-Аквах, "комбайнер" повернулся к Андрею и негромко
сказал:

- На всякий случай... Ты, конечно, парень и сам неглупый, но "директор"
попросил еще раз напомнить: будет много проблем, если ты начнешь что-нибудь
рассказывать, и у тебя, и у тех, кому расскажешь... Так что не надо, ладно?

Обнорский вымученно улыбнулся и спросил:

- О чем рассказывать-то?

- Вот и я говорю - не о чем, - подхватил провожатый.

Обнорский потер рукой левый висок и кивнул:

- Пусть ваш "директор" не волнуется. Некому мне рассказывать. Да и кто
поверил бы? Так что не переживайте.

- А никто и не переживает, - улыбнулся "комбайнер". - Наше дело -
предупредить...

Андрей поднялся на свой этаж, открыл дверь квартиры и прошел в свою
комнату, не зажигая света. Там он прямо в одежде лег на кровать и закрыл
глаза. Больше всего на свете ему хотелось уснуть и хоть на несколько часов
оторваться от своей боли и памяти... И сон сжалился над ним...

Следующим днем была пятница - выходной во всех мусульманских странах. На
завтрак Обнорский не пошел и пролежал чуть ли не до полудня на кровати,
бездумно глядя в потолок, пока к нему в комнату не ворвался Шварц, тараща
крупные черные глаза:

- Палестинец! Дрыхнешь, что ли? Слышал, что случилось-то? "Я хуею, Клава,
в этом зоопарке".

Андрей сел на кровати и равнодушно взглянул на Вихренко, потирая рукой
левый висок.

- Ты что, пил вчера, что ли? - удивился Сергей, посмотрев на его
всклокоченные волосы, помятое угрюмое лицо и покрасневшие глаза.

- Нет, - качнул головой Обнорский. - Просто нездоровится... Что
стряслось? Американцы десант высадили?

- Круче! - возбужденно ответил Шварц, засовывая в рот сигарету. - В
контингенте за одно утро два ЧП сразу: Кирилл помер и хабира одного,
гиушника, ливийцы застрелили, представляешь? Все на ушах - два трупа сразу,
прикинь? И оба - по пьянке. Выродин где-то с утра спиртягой насосался и к
Завьяловым поперся - догоняться, не иначе. До квартиры не дошел, с лестницы
ебнулся и все, затылком о ступеньку. Прямо на глазах у двух хабиров-моряков
- они как раз в подъезд зашли. Ну, конечно, "скорую" вызвали - все без
толку... А с гиушником, майором этим, Демин вроде его фамилия, - целый
детектив. Он еще ночью где-то нажрался в три пизды - и на подвиги его
потянуло, и занесло на какой-то охраняемый объект около резиденции Каддафи.
Часовой ему крикнул - тот прет вперед, ничего не соображая, ну солдатик и
пальнул... Представляешь, что сейчас в Аппарате творится? Главный, говорят,
весь белый: гиушник-то еще ладно, а вот Киря... Самого зятя товарища
генерала Шишкарева не уберегли... Теперь можно тотализатор устраивать, кого
раньше снимут - Плахова как главного и отвечающего за все или замполита -
как недоглядевшего и упустившего... Меня Петров видел - просил передать,
чтобы мы Кирюхины вещи собрали - в Союз отправлять будут вместе с цинком.

- Да, - сказал Обнорский и тоже полез за сигаретой, - действительно
дела...

Он не сомневался, что вскоре и сам отправится вслед за Кукой и Зятем, -
контора полковника Сектриса (хотя какой он, к чету, Сектрис!) работала
серьезно, а позицию Андрея до "директора" уже, несомненно, довели...
Обнорский вспомнил свой последний разговор с Леной и даже чуть застонал, но
не от страха или сожаления за сказанные Ратниковой слова, а от душевной
муки, которая жгла его изнутри. И он подумал - хорошо бы, если бы все
кончилось побыстрее...

- Ты чего стонешь-то, Палестинец? - встревожился Вихренко. - Вправду, что
ли, заболел?

- Нет, - ответил ему Андрей. - Ничего страшного. Съел вчера что-то не то.

- А ты суп вчера в столовой ел? - спросил Шварц.

- Вроде ел, - пожал плечами Обнорский.

- Вот им и траванулся, - убежденно кивнул Вихренко. - Я как вчера на него
глянул - все понял. Не суп, а похлебка из семи золуп. Совсем говном кормить
стали. Зато прапорюгу этого, Маскаленко, завстоловой, из отпуска встречать в
аэропорт генеральский "вольво" ездил... Давай я тебе интестопанчику принесу
- патентованное средство, от живота великолепно помогает, опробовано...

Андрей вздрогнул и внимательно посмотрел Сергею в глаза. Похоже, Шварц
предлагал таблетку вполне искренне, но Обнорский все же покачал головой:

- Спасибо, Сережа, не надо. Я полежу, может, и само пройдет...

К его глубокому удивлению, с ним ничего не случилось до следующего утра,
и Андрей засобирался на работу. Лежать в комнате, обливаясь холодным потом
от каждого стука или шороха, было уже просто невмоготу...

В пехотной школе он узнал еще одну новость: оказывается, у полковника
Сектриса минувшей ночью был сердечный приступ, его возили в госпиталь,
делали кардиограмму, нашли там что-то очень нехорошее и срочно собирались
отправлять в Союз по состоянию здоровья. Никто из преподавателей и
переводчиков по этому поводу, правда, особенно не горевал...

Прошло еще две недели, за которые Обнорский совсем уже дошел до ручки: он
похудел килограммов на десять, курил по две пачки в день и почти не выходил
из гостиницы. Сначала Андрей пытался что-то придумать, в его голове
рождались фантастические планы побега... Но куда убежишь из Триполи без
документов, с одной только битакой наемника, без денег и оружия? До Италии
шестьсот пятьдесят километров морем, на юг - сплошная мертвая пустыня,
дороги на Тунис и Египет перекрыты патрулями... К тому же Обнорский ни на
мгновение не сомневался в том, что за ним постоянно присматривают, и он не
хотел развлекать контролеров бессмысленными, однозначно обреченными на
неудачу попытками спастись. Андрей не желал уподобляться загнанной в угол
крысе, визга и метаний от него не дождутся... Он заставлял себя держаться,
но сил с каждым днем оставалось все меньше, нервы у него все же были не
железные...