больше еще большего счастья, а вовсе не болезнь, не старость и не страдания
в Проклятой Земле Грем. Эгин отвернулся. Подглядывать за счастливыми людьми
-- это все равно что подглядывать в щели нужника.
никто ничего не понимал. Даже Снах и его приближенные, поднаторевшие в
варанском говоре за последнюю неделю, не понимали ничего кроме отдельных
слов. (Правда, когда звучало имя Лагхи, а оно звучало с той же частотой, что
и слова "жрать", "хорошо" и "счастье молодоженам!", они заметно оживлялись
-- за гнорром здесь определенно скучали). А во-вторых, потому что перед тем,
как привести на гулянье в развороченную Ваю Детей Пчелы, Хена недвусмысленно
дала понять им, что если они вынесут свой воровской кодекс доблестей за
пределы своей кедровой рощи, то она будет очень на них сердита. А потому все
до единого горцы, сидящие за столом, были озабочены решением головоломной
задачи. Как украсть что-нибудь, что само просится в руки и при этом не
рассердить Сестру Большой Пчелы. Да и возможно ли это в принципе?
варанский флот под предводительством Альсима. Правда, он прибыл, мягко
говоря, к шапочному разбору, даже к самому окончанию шапочного разбора, то
есть через неделю после десанта южан и выхода девкатра, и никакой "подмоги",
воспетой Сорго, из себя не представлял. Но чего только не наплетешь в
хвалебной оде, которую ты посвятил самому гнорру Свода Равновесия? Как
сказал по этому поводу Альсим, "История еще оценит нас как победителей
девкатра, спасителей Медового Берега и усмирителей Юга" и, похоже, был прав.
Тенденция имелась. Но не было за столом ни Альсима, ни Лагхи, чтобы
разделить с Эгином эти соображения.
самое беззащитное, мягкое подбрюшье его души острейшей ледяной иглой, ибо в
нем, словно маленькая шкатулка в большой, содержалось другое имя -- Овель. И
с этого момента Эгин уже не слушал ни поэтических всхлипываний Сорго, ни
собственных мыслей, ибо они пустились бешеным галопом вслед кораблям Свода,
прямо по морю. Пустились в столицу, где Овель, незабытая чужая жена,
прогуливается по Террасам, вышивает крестом, беззастенчиво лопает сладкий
щербет и, возможно, иногда вспоминает о нем.
что ради этого "иногда", ради этого "возможно", нетрудно пройти весь путь от
Медового Берега до Пиннарина пешком, с посохом и переметной сумой на плече.
Что ради него можно инкогнито вернуться в столицу и простоять на краю скалы
с видом на "Дикую Утку", место замужнего заточения Овель, сутки, двое,
неделю. Что ради этого можно научиться летать и принимать облик Лагхи
Коалары, разыскать ключи от империи сна, чтобы властвовать хотя бы над ее
ночами. Что для того, чтобы отобрать у гнорра эту каштанововласую тень, чьи
глаза вмещают в себя море Фахо так, что еще хватает места для зимнего неба,
не жаль трех, пяти, десяти лет.
который был разбит выше по течению Ужицы -- поближе к Большому Суингону,
горцам и их медку -- отходили ко сну лучницы, заступали на посты ночные
дозоры, в объятиях своего странного мужа постанывала, должно быть,
любвеобильная Куна-им-Гир, военный комендант Медового Берега. Мысль об
аютцах, которые наверняка арендовали это проклятое, увы, место из-за меда,
вернула Эгина к реальности.
Авелиру. Завтра он, Эгин Светлый, должен идти и искать. Искать точный венец
Черного Цветка, искать его силу и слабость, искать, как искоренить его.
Впрочем, он, Эгин Светлый, уже слишком многое понимает, чтобы тратить дар
Пестрого Пути на искоренение. Черному Цветку можно уготовить иную судьбу...
Авелир был бы доволен.