Чтение 82–й страницы книги ~Дети ночи~

vezeto.

Eейт свернула направо, на шоссе номер 14. На сером от сажи указателе
просматривались черные буквы: СИБИУ 43 KM. РЫМНИКУ-ВЫЛЧА 150 KM.

Eак только машина выехала из Копша-Микэ, Кейт остановила дворники, но
включила фары. Несмотря на ранний час, уже темнело.

Сны крови и железа

Трудно представить что-нибудь более унизительное, чем положение патриарха
без власти, оказавшегося в руках собственной Семьи. События развиваются
своим чередом, хотя уже очевидно, что мое последнее появление перед Семьей
будет обставлено как чисто церемониальный проходной эпизод в запутанной
интриге борьбы за власть Раду Фортуны.

Раду... Я вспоминаю своего брата Раду, мальчика с длинными ресницами,
который стал возлюбленным не одного султана. Мальчика, который рос для того,
чтобы предательством и вероломством лишить меня трона. Люди называли его
Раду Прекрасным и радовались его обходительности после суровых лет моего
правления.

Глупцы.

Для меня Раду всегда оставался безмозглым, бесхребетным содомитом, У
султана Махмуда не было никаких хлопот с Валахией и Трансильванией при Раду:
одному Богу известно, сколько раз султан дергал за ниточки свою марионетку.

Я, Владиславе Драгвилиа, громил турок с гораздо большей решительностью,
чем кто бы то ни было из христианских правителей; именно я прогнал султана,
бежавшего, поджав хвост, обратно в Константинополь, именно я отвоевал
свободу для моего народа. Но народ оставил меня.

Султан посадил свою куклу Раду в Валахии, чтобы тот переманивал моих
бояр, подтачивал нерушимость их вассальских клятв. Потерпев неудачу при
дневном свете на поле битвы, султан и Раду гораздо успешнее проявили себя в
темных лабиринтах закулисной дипломатии. И вот, когда я ценой собственной
крови даровал свободу Семи Городам, бояре этих германских оплотов выступили
против меня и заключили секретный договор со змеенышем Раду.

К середине лета 1462 года мое положение стало, как выражаются нынче
политики, несостоятельным. Я разгромил турок везде, где только мог их найти,
но за спиной у меня мое войско таяло, как кусок сахара во рту. Я собрал
немногих, наиболее преданных бояр, самых свирепых и умелых воинов и бежал. Я
бежал в свой замок на реке Арджеш.

Народное предание так рассказывает о моих последних часах в Замке
Дракулы.

Турки подошли ночью и установили свои пушки на полях возле деревни
Поенари на обрыве противоположного берега Арджеша. Утром они пошли на
приступ крепости. Затем, как говорится в легенде, один мой родственник,
много лет назад захваченный турками, но помнивший мои благодеяния и
сохранивший любовь к Семье, забрался на высокое место и запустил стрелу с
предупреждением в единственное освещенное окно моей башни. Легенда
утверждает, что стрела была пущена так метко, что загасила свечу, возле
которой читала моя наложница.

Девушка находилась в комнате одна. Прочитав привязанное к стреле
предупреждение о турецком штурме, она разбудила меня, выкрикнула, что пусть
лучше ее тело съедят рыбы в Арджеше, чем к нему прикоснется рука турка, и
бросилась со стены, с высоты тысячу футов, в реку. И по сей день в память об
этом предании реку называют Riul Doamnei - Река Княгини.

Все это выдумки.

На самом деле не было никакого родственника, никакой стрелы с
предупреждением, никакого самоубийства. А правда такова.

Два дня мы наблюдали из крепости, как Раду и турки подходят к Поенари и
обрывистым берегам. Еще два дня они беспокоили нас обстрелом, хотя вреда от
их деревянных пушек было немного: во время строительства я приказал обложить
башни несколькими слоями кирпича и камня, слишком толстыми, чтобы
разрушиться под воздействием столь ничтожного оружия.

Однако мы знали, что наутро конница Раду форсирует Арджеш и пройдет по
долине на высоты, позади замка, в то время как турецкие пехотинцы, тупые и
бесстрастные, как бревна, будут сотнями умирать в попытках забраться по
утесам на стены крепости. Но они одержат победу. У нас слишком мало воинов,
а замок слишком одиноко стоит на утесе, чтобы можно было ожидать иного,кроме
поражения господаря Дракулы, исхода. Той ночью я был занят приготовлениями к
побегу, когда моя наложница по имени Войча затеяла спор. Женщины вообще не
чувствуют переживаемого момента, и если им надо спорить, то они будут делать
это, не обращая внимания на происходящие вокруг действительно важные
события.

Мы с Бойчей прохаживались в темноте по крепостной стене, и она все
говорила и говорила плачущим голосом. Речь шла не о турецком штурме и не о
моем негодяе братце Раду, а о будущем наших сыновей, Влад а и Михни.

Должен сказать, что я любил Войчу, по крайней мере настолько, насколько
может себе это позволить человек, который держит в руках судьбы каждого и
всех вместе. Она была невысокой, темноглазой и смуглой, но со светлым
сердцем и повиновалась мне во всем. До этой ночи.

Михня родился вполне обычным ребенком, но его годовалый брат Влад был
поражен той же болезнью, что и мой отец, и я. Тайное Причастие Влад получил
лишь несколько дней тому назад. Теперь его глазки лучились здоровьем, и я
знал, что мальчик, подобно своему отцу, в течение всей последующей жизни
будет нуждаться в Причастии.

И надо же было Бойче выбрать именно эту ночь, чтобы воспротивиться такому
будущему нашего ребенка Я объяснил ей, что ни ребенок, ни я не имеем выбора:
если ему суждено остаться в живых, то он будет пить кровь. Это расстроило
Войчу. Мать ее была тайным вампиром и окончила свою жизнь после пыток и
обвинения в колдовстве, а Войчу я встретил, когда она предстала перед моим
судом и ее ожидала та же участь. Но Войча ни разу не пробовала Причастия.
Вместо того чтобы приказать сжечь ее или посадить на кол, я взял ее во
дворец, одарил своей благосклонностью и позволил ей стать матерью моих
детей. А теперь она отблагодарила меня, расхаживая вместе со мной по стене и
требуя, чтобы юному Владу было позволено расти без Причастия. Она называла
это святотатством и колдовством. Она сказала, что я такой же стригой, как и
ее мать.

В течение нескольких минут я пытался ее урезонить, но приближался час
нашего отъезда Я объявил разговор законченным.

Войча всегда была чрезмерно эмоциональной женщиной, склонной к
мелодраматическим эффектам. Вероятно, это было такой же привычкой, как и
пристрастие ее матери пить кровь из трупов, что и привело Войчу ко мне в
цепях. Теперь она дала волю своим чувствам, вскочила на парапет с обоими
детьми в руках, угрожая броситься в пропасть, если я не уступлю ее желанию,
Утомленный ее истерикой, подгоняемый необходимостью покинуть крепость до
восхода луны, я запрыгнул на невысокую стену и вырвал детей из ее рук. И тут
она потеряла равновесие. Какое-то мгновение мне казалось, что это тоже
входит в разыгранное ею представление, но потом я увидел в ее глазах
настоящий страх и, перебросив Влада в ту же руку, которой держал Михню, я
протянул ей другую.

Кончики наших пальцев соприкоснулись. Она упала назад без единого звука,
исчезнув в кромешном мраке, как русалка, нырнувшая в глубину. На мокром
камне остался один из ее башмаков Я хранил его у себя на протяжении трех
веков, пока мне не пришлось спасаться из горящего дома во время восстания
черни в Париже.

В ту ночь я взял с собой детей и оставил в замке всех остальных. Их
преданность ничего не значила для меня. Они ничего не значили для меня.

Одной из причин, по которым я выбрал для своих целей крепость Поенари,
было ее месторасположение: она возводилась поверх двух разломов в скале,
ведущих вниз на глубину более тысячи футов к пещере, где протекала подземная
река. Первая расщелина имела лишь несколько дюймов в поперечнике, но она
служила колодцем для забора свежей воды даже во время осады. По второму же
разлому, расширенному с помощью работников, умерших вместе с боярами,
перестраивавшими Замок Дракулы в ту давнюю Пасху 1456 года, мог пробраться
взрослый мужчина, держась за стальные тросы и ступеньки.

Внизу, в потаенной пещере, выходившей к берегу Арджеша на расстоянии,
превышавшем милю, ожидали семь добринских братьев с лошадьми, подкованными
задом наперед, чтобы сбить с толку погоню. Добринцы провели меня нехоженой
долиной, а потом - тайными проходами и опасными снежными полями в горах
Фэгэраш на север. Если бы не разгар лета, то отход в Трансильванию оказался
бы невозможным.

Когда я спустился в саму Трансильванию в диких горах к югу от Брашова, я
потребовал пергамент из кроличьих шкурок и отписал все земли к северу и
западу, насколько хватало взгляда, туповатым добринским братьям. Никто из
последующих правителей.

Валахии, Трансильвании, а теперь - Румынии, не посмели ослушаться того
указа. Даже Чаушеску, охваченный страстью к систематизации и
коллективизации, не тронул этот кусок частной земли своими социалистическими
безумствами.

Такова истинная история, хоть я и не представляю, кого она может
заинтересовать, включая Семью, забывшую о том, что патриарха нужно уважать и
подчиняться ему. Даже несмотря на то, что многие из них - последователи
молодого Влада, которого я спас от смерти в ту ночь.

Шум от прибывающих членов Семьи прервал мою полудрему. Сейчас они
поднимутся по лестнице, чтобы обмыть меня, нарядить в изящные льняные
одеяния и повесить на шею цепь ордена Дракона.

Последняя Церемония, финальное действо в качестве патриарха.

Глава 37

Кейт и Лучам ехали через Сибиу в угасающем свете дня. Узенькие
средневековые улочки выходили на мощеные площади, окруженные домами с
подслеповатыми чердачными окошками.