– Шани родилась на следующее утро. Я мало что помню, по правде говоря. Была сильная потеря крови… И Тарн говорил с моими служанками, требовал от них помощи. Он думал, что я умру. Я тоже так думала. Но он оставался со мной. Он присутствовал при ее рождении.
– В Арамуре я грезил о тебе, – признался Ричиус. – Я не знал, жива ты или умерла, но больше ни о ком думать я не мог. Я не мог простить себе, что оставил тебя, подвел, не сдержал слова. И когда Аркус сказал, что посылает меня обратно в Люсел-Лор, я подумал: может быть, ты еще там и я смогу тебя найти и увезти домой. – Он засмеялся. Все это казалось ему таким жалким. – Боже, какой я глупец!
– Нет, – возразила Дьяна, – ты сделал больше, чем можно было себе представить. Но теперь все кончено, Ричиус. Жизнь нас разлучила. Я – трийка, ты – нарец, и мы оба не свободны.
– Да, – сказал он, – женаты.
Он вспомнил о своей молодой жене, оставшейся в Арамуре. Она будет ждать его, тревожиться. Он понимал, что не достоин Сабрины – так же как она ничем не заслужила проклятие в виде нелюбящего мужа. Но их судьбу решил Аркус, так же как отец Дьяны определил ее будущее, когда она была еще девочкой. Они все были фигурами, которые недовольно передвигались по доске – и не могли остановить руки своих хозяев. Он уныло уставился в пол, пытаясь найти ответ, которого не было.
– Что мне делать? – тихо спросил он.
– Оставь нас, – твердо сказала Дьяна. – С нами здесь все будет в порядке, даю тебе слово. Тарн добрый. И он обо мне заботится. Ты должен вернуться домой, в Арамур. Ты должен сделать то, о чем просит Тарн. Ты можешь это сделать? Можешь остановить эту войну?
– Нет, – признался Ричиус, – император не станет меня слушать.
Дьяна бросила на него странный взгляд.
– Я не понимаю. Ты сказал Тарну, что мог бы ему помочь.
– Тарн считает, раз я один из королей Нара, то Аркус прислушается к моим словам. Он ошибается. Заставить Аркуса передумать невозможно.
– Но ты попробуешь, да?
Ричиус молчал. Он стремительно превращался в шлюху Тарна, и от одной только мысли, что он будет помогать этому чокнутому святоше, его тошнило. Но теперь ему придется принимать в расчет Дьяну и свою дочь. Все изменилось – как и предвидел Тарн.
– Ричиус, – молвила Дьяна, – Тарн очень мудр. Он не просил бы тебя об этом, не будь это так важно. Он принес в Люсел-Лор мир. Он…
– Пожалуйста, прекрати! – воскликнул Ричиус, закрыв уши руками. – И ты тоже! Я этого не вынесу. Все убеждены, что он – великий человек. Прости, но я этого не вижу.
– Он не великий, но он хороший. Ты его не знаешь, Ричиус. Он изменился, даю тебе слово. Он стал таким, каким был раньше, когда мы были детьми. Он заботится о своем народе. Мы для него все.
– Люсилер говорит, что Тарн полагает, будто его обезобразили боги. Я считаю, он просто болен. А что думаешь ты?
– Я думаю, что он получил дар Небес, – ответила Дьяна. – По-моему, боги отметили его. И мне кажется, он это знает – и это заставило его осознать свои слабости.
Ричиус удивленно покачал головой. У него сложилось впечатление, что все здесь страдают от какого-то заразного слабоумия. Неужели прошлое для них ничего не значит? Он медленно поднялся и снова заглянул в колыбель. Малышка беспокойно двигалась.
– Моя дочка, – печально промолвил он. – Как я могу ее оставить? Ты хочешь от меня невозможного, Дьяна.
– Но именно так все должно быть. Мне хотелось бы отыскать другой путь, но…
Она замолчала, не договорив, и передернула плечами.
– Я понимаю.
Ричиус опустил руку и нежно прикоснулся к крошечной пушистой головке Шани, изумляясь своим ощущениям. В этот миг она представлялась ему удивительнее башен Нара, древних лесов Арамура или сверкающей цитадели Фалиндара. Ради нее он готов был победить целую армию Тарнов, но у него не было оружия, с которым он мог вступить в этот бой. И он молча задвинул полог колыбельки.
– Я хочу перед отъездом еще раз ее увидеть, – сказал он, не оборачиваясь.
Дьяна подошла к нему.
– Значит, ты уедешь?
Он кивнул.
– Ты поговоришь со своим императором?
– Я уеду через несколько дней, – безнадежно произнес Ричиус. – Я хочу дать Тарну время, чтобы он обдумал мои слова.
– Ричиус, ты поговоришь с ним?
Он отвернулся и пошел к двери. Но, дойдя до нее, замер, не в силах переступить порог. Дьяна вопросительно смотрела на него.
– Ричиус?
– Я много месяцев думал о тебе, Дьяна, – тихо сказал он. – Я, так же как Тарн, одержим тобою. И не нахожу сил, чтобы тебя забыть.
– Ты должен.
– Не хочу. Я тебя люблю. Дьяна покраснела.
– Я понимаю, это глупо, – добавил Ричиус. – Но я все время надеялся при встрече с тобой услышать, что в эти прошедшие месяцы ты тоже обо мне думала. – Он попытался ей улыбнуться. – Ты обо мне вспоминала? Хоть изредка?
Дьяна отвернулась.
– Об этом говорить не следует, – ледяным тоном заявила она. – Я замужем за Тарном.
Это не было ответом, и ее уклончивость обнадежила Ричиуса. Он сделал шаг к ней.
– Может быть, хотя бы иногда?
Дьяна не повернулась к нему, но слегка понурилась.
– Когда я вынашивала Шани, Тарн все время был со мной. Он заботился обо мне, следил, чтобы у меня было все необходимое. Он был мне как настоящий муж. И когда я рожала, он помогал мне и держал меня за руку. Но Шани всегда заставляла меня думать о тебе, Ричиус. Даже когда еще была в утробе. – Дьяна наконец повернулась к нему, и ее взгляд был полон печали. – Тебя не так легко забыть, Ричиус Вентран.
Надежда мелькнула в его глазах
– Дьяна…
– Ты слышал мой ответ, – отрывисто сказала она. – Больше я ничего тебе сказать не могу. И если ты действительно любишь меня так, как говоришь, ты сделаешь это ради меня и нашего ребенка. Ты это сделаешь? Ты поговоришь со своим императором?
Ричиус ушел не ответив.
=30=
На голой скале Фалиндара, на обращенной к морю стороне был отвесный обрыв, который уходил вниз на тысячу футов, где об острые камни бился прибой. На обрыве почва была каменистой, почти лишенной растительности; вид на бескрайний океан ничем не ограничивался – если не считать одного древнего дерева, высокого и корявого. Кривые ветки никогда не сбрасывали с себя листву – даже зимой. Золотая и по-летнему зеленая листва меняла цвет в зависимости от времени года, а ствол заканчивался паутиной корней, вырывавшихся из земли, словно они задались целью разломать камни под собой. Никто не знал, как это дерево попало туда и каким образом получало питание из скудной почвы, но, по местному поверью, дерево было даром небесных духов, младших божеств трийцев, которые парили над землей, а порой поселялись на прекрасных горах. Из-за этого да еще из-за странных плодов, созревавших в начале весны, дерево славилось по всему Люсел-Лору. Оно считалось доказательством того, что боги существуют и что они любят своих детей-смертных.
Люсилер не знал, было ли это дерево даром Небес, или капризом природы. Он знал только, что любит его, что оно дарует ему утешение и заставляет думать. Накануне падения Фалиндара, в те дни, когда он был любимцем дэгога, он приходил к этому дереву, срывал похожий на цитрус плод и, наслаждаясь его вкусом, любовался на волны, бьющиеся о скалы. В те беззаботные дни ему приходилось думать только об охране дэгога и скучных повседневных делах. Тарн и его революция навсегда изменили его жизнь, но дерево по-прежнему оставалось на своем месте и плодоносило. И по-прежнему заставляло Люсилера размышлять о тайнах жизни.
Сегодня это дерево было ему необходимо.
Люсилер просунул руку между колючими ветками и сорвал спелый красный плод. Ветка откачнулась обратно, вспугнув дрозда, и он шумно взлетел к небесам. Утро было теплое – хорошее утро, чтобы насладиться безмятежностью горы. Он сел на камень, свесив ноги с обрыва, и начал не спеша счищать кожуру с плода. В лицо ударил фонтанчик сока, и он улыбнулся.
Затем принялся вкушать терпкий сок, высасывая его из долек плода, и смотрел на спокойную воду. Над морской гладью в лазурном безоблачном небе парили чайки, занятые непрерывным поиском пищи. Ветерок доносил до него свежий запах соленой воды, лучи солнца ласково прикасались к лицу, навевая дремоту. Но сегодня Люсилер пришел к дереву не для того, чтобы спать. Он пришел поразмыслить – ему было неспокойно, даже отменная погода не поднимала настроения. Он предал друга – и чувство вины его убивало.
Прошло два дня с тех пор, как он последний раз разговаривал с Ричиусом. Тарн сообщил им обоим порознь о своем решении, и теперь Ричиусу тоже предстояло решить, что он будет делать дальше. Узнав о существовании своей дочери, он стал холодным и неприступным. Не выходил к столу, ни с кем не разговаривал, не отвечал на стук в дверь. Запершись у себя в комнате, брал еду, оставленную для него в коридоре, только когда слышал удаляющиеся шаги Люсилера. Они все о нем тревожились – даже Тарн, и никто не догадывался о том, что происходит за дверью его спальни.
«Бедный мой друг, – печально думал Люсилер. – Мне так жаль!»
И он действительно искренне стыдился отведенной ему роли, которую вынужден был сыграть. Он мысленно перебирал все события последних недель, разбирая свою тактику и отыскивая ошибки. Больше всего он сожалел о том, что послушался эту женщину. Дьяна была не права, скрыв от Ричиуса свою новость, – теперь Люсилер это ясно видел. Ему следовало сказать другу о ее беременности, как только они встретились на дороге Сакцен. Но Дьяна очень надеялась, что Ричиус вообще не поедет в Люсел-Лор. Она убедила Люсилера в том, что нет смысла рассказывать ему о ребенке, если он примет решение не возвращаться за ней. Это известие только разожжет его стремление приехать – а здесь для него ничего нет.
Люсилер хмурился, пережевывая мякоть плода. В тот момент эти доводы казались ему убедительными. А теперь Люсилер не сомневался, что Ричиус чувствует себя оскорбленным.
– Проклятие! – прошептал он.
Ему не следовало этого делать. Теперь он лишился друга – прекрасного, незаменимого друга. Загладить свою вину он не сможет – обман ничем нельзя стереть. В долине Дринг у них был кодекс чести, и, следуя ему, они спасали друг другу жизнь. Он нарушил этот кодекс. Ему будет очень не хватать Ричиуса.
И тут он услышал его, словно шепот морского ветерка. Люсилер повернул голову – Ричиус стоял всего в нескольких шагах от него. Его руки бессильно висели вдоль тела. Люсилер облизал липкие губы и помахал другу.
– Садись, – сказал он, когда тень Ричиуса упала ему на спину.
Тень помедлила несколько секунд, но потом зашевелилась. Ричиус небрежно сел на обрыв, спустив ноги, и мрачно уставился на горизонт.
– Почему ты мне не сказал?
Он не повернул лицо к Люсилеру, а задал свой вопрос ветру.
– Теперь я и сам толком не знаю, – пожал плечами Люсилер.
– Такой ответ меня не устраивает. Дьяна призналась, что просила тебя ничего мне не говорить. Это правда?
Триец кивнул.
– И ты ее послушался? Почему, Люсилер? Как ты мог скрыть от меня такое?
– Я уже сказал: не знаю. Она меня попросила, и я выполнил просьбу. Возможно, это было неправильно.
– Это было совершенно неправильно.
Люсилер повернулся к другу. Ричиус выглядел намного старше. Трехдневная щетина скрывала лицо, непричесанные волосы засалились. Одежда была сильно смята, а в глазах застыла печаль. Он сидел, сгорбленный, со скрещенными на животе руками, и рассеянно покачивался на ветру.
– Хорошо, – согласился Люсилер, – это было неправильно. И мне очень жаль. Я хотел сделать как лучше. Дьяна надеялась, что ты не вернешься, а если б я сказал тебе о ребенке, ты поехал бы обязательно.
– Но ты-то ведь знал, что я все равно поеду. Вы с Тарном все для этого сделали.
– Это не так. – Люсилер помотал головой. – Я никогда тебе не лгал.
Ричиус наконец повернулся и посмотрел ему в глаза.