смертной казни.
Болдвуда нельзя было считать морально ответственным за его поступки. Факты,
установленные еще до суда, неоспоримо это доказывали, однако на суде они не
были признаны достаточно вескими, даже не нашли нужным исследовать
умственные способности Болдвуда. Но теперь, когда у него стали предполагать
душевное расстройство, начали припоминать необычайное множество случаев, все
эти факты можно было объяснить только его сумасшествием, - хотя бы взять
проявленную им прошлым летом неслыханную небрежность в отношении хлебных
стогов.
факты, на основании которых, по-видимому, можно было хлопотать о пересмотре
приговора. Правда, на этой бумаге, против обыкновения, не было
"многочисленных подписей" жителей Кэстербриджа, так как у Болдвуда почти не
имелось друзей из числа лавочников. Лавочники считали, что человек,
покупающий все необходимое у себя в деревне, подрывает благосостояние целого
края, ибо господь создал села, дабы поставлять городам покупателей, и такой
человек, естественно, плохо разбирается в десяти заповедях. В роли
просителей выступило несколько сострадательных людей, принявших, быть может,
слишком близко к сердцу недавно обнаруженные факты; после этого ходатайства
стали собирать свидетельские показания, и можно было надеяться, что с точки
зрения моральной ответственности преступление будет рассматриваться не как
преднамеренное убийство, а как проступок, совершенный в состоянии
умопомешательства.
Приговор должны были привести в исполнение в субботу в восемь часов утра,
через две недели после суда, а в пятницу к вечеру еще не было получено
ответа. Как раз в это время Габриэль вышел из здания кэстербриджской тюрьмы,
куда он ходил прощаться с Болдвудом, и свернул на боковую улицу, чтобы не
проходить через центр города. Миновав последний дом, он услыхал стук
молотков, поднял голову и оглянулся назад. Над трубами домов вставало здание
тюрьмы, ярко освещенное заходящим солнцем; перед входной аркой двигались
какие-то фигуры. Это плотники устанавливали вертикально столб на обнесенной
перилами площадке. Оук быстро отвел глаза и ускорил шаг.
поселян была на ногах, все ожидали его.
надежды. Я пробыл с ним больше двух часов.
спросил Смолбери.
потолкуем после. Что с хозяйкой? Никаких перемен за нынешний день?
насмарку, - у нее почти такой же вид, как на рождество. То и дело
спрашивает, не вернулись ли вы, не слыхать ли чего нового, - так что мы
устаем отвечать. Пойти сказать, что вы пришли?
оставаться в городе, повидался с ним и отправился домой... Вот Лейбен...
Лейбен здесь?
девять часов и ждите там известий; вы воротитесь часам к двенадцати. Ежели
ничего не будет получено к одиннадцати часам, то, говорят, больше не
остается надежды.
она тоже помешается. Бедняжка! До чего она страдает! Ну, как ее не пожалеть!
не узнать, - отвечала Лидди. - Глаза у нее такие печальные, - ну, совсем
другая женщина. Еще два года назад она была этакой веселой, резвой девушкой,
- а теперь что с нею сталось!
вперед по кэстербриджской дороге, ожидая его возвращения, среди них был Оук
и почти все работники Батшебы. Габриэль, высоко ценивший достоинства
фермера, от всей души желал, чтобы Болдвуду даровали жизнь, хотя в глубине
его сознания гнездилась мысль, что он должен умереть. Наконец, когда все уже
утомились, издали донесся топот коня.
людей.
будет угоден ее величеству.
дьявола!
ГЛАВА LVI
находилась после изнурительной лихорадки, стала заметно ослабевать, когда
окончательно рассеялась всякая неопределенность.
в лучшем случае выходила в сад. Она избегала людей, даже Лидди, ни с кем не
была откровенна и не искала сочувствия.
свежем воздухе и начала по необходимости вникать в хозяйственные дела, хотя
никогда не выезжала, как прежде, на место работ и сама ничем не
распоряжалась. Однажды в августе, в пятницу вечером, она решила немного
прогуляться по дороге и вошла в селение - в первый раз после рокового
события, случившегося на рождество. В ее лице не было ни кровинки, глубокий
траур подчеркивал мраморную бледность, которая казалась прямо
сверхъестественной. Дойдя до лавки, находившейся на краю селения почти
против кладбища, Батшеба услышала голоса, доносившиеся из церкви, и
догадалась, что там происходит спевка. Она перешла через дорогу, открыла
калитку и вошла на кладбище. Окна в церкви были расположены так высоко, что
стоявшие внутри певчие никак не могли ее увидеть. Она тихонько проскользнула
в тот уголок кладбища, где в свое время трудился Трой, сажая цветы на могиле
Фанни Робин, и остановилась у мраморного надгробия.
тихое удовлетворение разлилось по ее лицу. Сперва шли слова самого Троя:
Она обогнула храм, легкими шагами вошла под портик и стала слушать. Двери
были заперты, певчие разучивали новый гимн. В душе Батшебы вдруг пробудились
чувства, которые долгое время она считала умершими. Высокие, приглушенные
голоса детей четко выводили слова, непонятные им и не доходившие до их
сознания.
поддавалась настроению. Клубок подкатился у нее к горлу, слезы подступили к
глазам, и она почувствовала, что сейчас заплачет. И вот слезы полились,
полились безудержно, и одна слеза упала на каменную скамью возле нее.
Заплакав, сама не зная отчего, она уже не могла остановиться из-за
нахлынувших на нее слишком знакомых мыслей. Она отдала бы все в мире, чтобы
стать такой, как эти дети, не вникавшие в смысл гимна, невинные существа,
которым не приходилось переживать подобных чувств. Все окрашенные страстью
сцены ее недавнего прошлого в эту минуту ожили перед нею, даже картины, в
которых не участвовало чувство, теперь ее волновали. И все же горе пришло к
ней скорее как щедрый дар, чем как бич, карающий за былое.
неспешно вошел под портик; увидев ее, он сделал движение, как бы собираясь
удалиться, потом остановился и стал на нее смотреть. Некоторое время Батшеба
не поднимала головы, а когда поглядела вокруг, лицо у нее было мокрое, а
глаза затуманены слезами.