- Выходит - за войну?
- Выходит - да...
И, ощутив подступившее желание немедленно закурить, наводчик потянулся
к кисету. Как раз в эту минуту загудел зуммер. Оба посмотрели друг на друга
вопросительно. Комбат с опаской взял трубку.
Звонили с дивизионного узла связи, сказали, что будет говорить шестой,
согласно нехитрой конспирации - командир дивизиона. Комбат, быстренько
мобилизуясь, как это хорошо умеют облеченные ответственностью фронтовики,
подчас в усмерть пьяные, застегнул ворот и сел прямо, вытянув шею.
- Что поделываешь, капитан? - спросила трубка.
- Пока ничего, - отвечал комбат голосом трезвым, только излишне
громким. - Ну, то есть уже ничего, а до этого поделывал.
- И что же ты там поделывал?
- А все, что надо. Батарея приведена в походное положение. Дело только
за тягачами. Как придут тягачи - двинемся, задержки не будет.
- Люди твои - все на месте?
Комбат глубоко вдохнул и выдохнул медленно и бесшумно в сторону от
трубки.
- Н-никак нет, не все. Кой-кто в отлучке.
- А куда ж они отлучились? И кто это позволил? Праздник устроили!..
Командир дивизиона говорил так, как привык при грохоте пальбы, в тишине
это выходило излишне крикливо, и казалось, он сильно гневается.
- Мне, товарищ шестой, тягачи обещали не раньше пяти. Ну, позволил
людям друзей навестить - и своих тут, соседей, и в селе, у кого завелись.
Ведь столько тут стояли, надо же попрощаться по-человечески. Но - чтоб к
пяти ноль-ноль были бы, как штыки! Ну, отдохнуть же надо, понимаете?
Командир дивизиона был из тех, кто понимал.
- Не хотелось тебя дергать, капитан, поскольку ты с позиции снимаешься,
я Шурупову звонил - он лыка не вяжет. Ты тоже хорош, хотя на ногах, я
чувствую, стоишь.
Комбат при этих словах привстал с табуретки. Наводчик смотрел на него
пристально и с яростной надеждой, что не придется никуда идти.
- И вот думаю, - продолжал командир дивизиона, - бывают же чудеса,
вдруг ты мне боевую задачу сумеешь выполнить...
- Почему это не сумею? Минимум людей у меня имеется.
- Ну, раз так - переводи батарею в положение боевое. Тут, понимаешь,
сообщают о прорыве большой группы. Из окружения, понимаешь. Захватили
машины, понимаешь, носятся по нашим тылам, нападают, стреляют. Надо пресечь.
От тебя тоже потребуется огневой налет. Всеми орудиями. Задачу понял?
К унынию, к великой досаде, комбат себе представил, что его людям,
которые уже зачехлили орудия, свели станины и взяли их на передки, долго и
нудно перетягивали стволы в заднее, походное положение, все это укрыли
маскировочными сетями, плащ-палатками, еловым лапником, теперь предстоит эта
работа в обратном порядке, а потом, по выполнении огневой задачи, все опять
начинать сначала. Когда же они поспят до пяти?
- Так точно, товарищ майор, - сказал комбат, вытягиваясь и упираясь
головою в бревна потолка. Оправляя гимнастерку под ремнем, он прижимал
трубку к уху плечом. - А кто у меня глазами будет?
Он имел в виду корректировщика огня.
- Будет офицер один, ты его не знаешь. Он к тебе обратится по-старому.
Не забыл, как в последний раз тебя звали?
- Это... Как его?.. Резеда.
- Помнишь хорошо. Глаза будут нормальные, он дело знает. Сейчас он туда
выехал, позвонит тебе на батарею, укажет координаты цели.
- Все понял, иду на батарею, - сказал комбат. И, положив трубку,
поглядел с сожалением на оставляемый столик. - Вот, никогда за войну пить не
следует. Тут она как тут.
Покуда наводчик надевал шинель - так размашисто, что занимал этим
надеванием три четверти землянки, - и покуда нахлобучивал ушанку, задевая
локтями потолок, комбат связался с батареей и объявил боевую готовность.
Потом комбат надевал шинель и ушанку, занимая три четверти пространства, а
наводчик, локти расставя, оборонял от задева водку и закусь. Полминутки
помедлив, дав себе свыкнуться с неизбежностью, они вышли в ход сообщения.
Ход был капитальный, шириною двоим разойтись, с отлогими утрамбованными
стенками, а дно усыпано мелким речным песком, крахмально поскрипывающим под
ногами. И наводчик подумал, что хорошо бы стенки еще обложить, как у немцев,
аккуратно нарубленными и проволокой перевязанными ветками. У них и тропинки
между землянками и блиндажами выложены такой плетенкой, в любую непогодь
грязи в жилье не нанесешь. Но потом он подумал, не без грусти, что у немцев
времени много, вот они и возятся, а у нас, русских, его всегда не хватает,
очень уж часто приходится задумываться о разном, и куда-то оно девается
незаметно. И в утешение себе он решил, что если бы и впрямь ходы сообщения
были такие благоустроенные, так еще бы жальче было отсюда уезжать.
Огневая позиция батареи была расположена среди редколесья, орудийные
дворики хоть и разбросаны друг от друга в отдалении, но все проглядываемы
меж кустов и деревьев. В брезжившем свете луны, не видной за облаками, даже
приземистая серая туша последнего, четвертого, орудия виднелась отчетливо. А
от Днепра загораживала всю позицию плотная стена елей и берез, их вершинки
сейчас чернели на темно-синем, как острия частокола. Батарейцы, повыполз-шие
из своих землянок, хотя и в малом числе и довольно-таки замедленно,
шевелились уже при орудиях. Станины они развели, теперь только сошники
забивали в грунт, да из снарядных погребков подтаскивали ящики со снарядами
и зарядными гильзами.
Наводчик первого орудия к этим делам не прикасался. Первое орудие было
и основное, для него рассчитывались установки для стрельбы, по оси его
ствола, при надобности, строился батарейный "веер", с результатами его
пристрелочного огня согласовывали свою цифирь наводчики других орудий. И
наводчик номер один сразу же прошел к своему особому, привилегированному
месту - слева, перед самым щитом, - снял чехол с прицела, снял кожаную
крышечку с окуляра панорамы и положил в карман шинели, затем маховиком
подъемного механизма стал задирать уже перетянутый в боевое положение ствол.
Как по сигналу, толстые стволы других трех гаубиц тоже поднимались в ночное
небо, к плывущим лохмотьям облаков. Командир первого орудия отсутствовал, он
ушел в село попрощаться со своей двухмесячной зазнобой, "закруглить роман",
как он поведал всему огневому взводу, но он и не нужен был наводчику,
поскольку сам командир батареи расположился невдалеке, у хода сообщения,
накрытого плащ-палаткой. Там в нише сидел связист с телефонами дальней связи
и внутренней батарейной. Комбат сел около него на землю, подоткнув под себя
полы шинели и свесив ноги в окоп, и развернул на коленях свой координатный
планшет.
Было холодно, промозгло, и наводчик, вздрагивая под своей шинелькой,
согревался предвкушением, как они вернутся в теплую землянку. Наверное, и
другим номерам поредевших расчетов хотелось поскорее в свои норы, однако
стояли терпеливо и молча.
- Вас, товарищ капитан, - сказал связист и снизу, из-под плащ-палатки,
протянул ему трубку.
Комбат, пошатнувшись, наклонился и поймал ее.
- Поработаем, Резеда? - сказала трубка. Голос был незнакомый, какой-то
неуловимо наглый и заранее насмешливый, тотчас вызывающий раздражение. - Как
слышишь?
- Слышу, - сказал комбат. - Ты кто?
- А чего ты хриплый такой? - вместо ответа спросила трубка. -
Простудился? Или же сильно перебрал?
- Слышу, - повторил комбат, давая понять, что в эти "разговорчики" он
не вступает. - Спрашиваю, кто ты?
- Кто я? Тоже на "ры", только не Роза и не Ромашка, а - Ревень.
- Так это ж не цветок, - удивился комбат.
- Не пахнет, это верно, зато от запора помогает. Старички говорят. От
ревматизма тоже полезно. Ладно, что там у тебя пристреляно на рокаде - между
Озерками и Голубковым? Вот, около рощи... Как ты ее зовешь, роща Кудрявая?
- У меня много чего пристреляно, - сказал комбат обиженным тоном. - Так
это ж когда было! Больше двух месяцев...
- Но ты же свои таблицы не скурил, я надеюсь? Или ты их в печке сжег?
- Чего это мне их сжигать? - возмутился комбат.
- Ну, напрягись там. Усилься. Должен наизусть помнить.
- Пожалста... Выезд из рощи Отдельная, где развилка. Дальше влево - дуб
одиночный, от обочины метров сорок. Раскидистый такой... Не знаю, стоит он
там или уже нет...
- Не такой раскидистый, но есть. Ты по нему шмоляешь, и чтоб он тебе
все раскидистый был. Значит, репер номер один - развилка, репер номер два -
дуб одиночный, бывший раскидистый. Правильно я тебя понял?
В отуманенной голове комбата все происходило, как у сельского
киномеханика в потрепанном фильме. Одни кадры застывали надолго, потому что
лента рвалась и останавливалась, другие промелькивали стремительно, когда
она с места пускалась вскачь. И все же, как ни был силен хмель, а комбат
заподозрил, что с координатами цели что-то напутано. С какой такой стати
обстреливать ему рокадную шоссейку? Она звалась рокадой уже не потому, что
была параллельна фронту, который далеко от нее ушел, но параллельна Днепру.
И проходила она совсем близко от переправы. Можно сказать, глубокий тыл.
Неужели так много туда просочилось из Мырятинского то ли "мешка", то ли
"котла"? Он знал, что и по берегу Днепра идет охота на беглецов из
окружения, но действовали оперативные отряды, тяжелая артиллерия не
задействовалась. И даже такая несусветная мысль посетила его голову: а не
разыгрывает ли его этот Ревень?
Может быть, ни черта он там не корректирует, а сидит где-нибудь в
теплом укрытии, смотрит в карту-двухверстку и тычет пальчиком - где, по его
мнению, что-то должно быть. А хотя, черт его знает, ведь звонил же о нем
шестой...
- Э! - сказал комбат. - Ты там не ошибся, Ревень? Похоже, я по своим
ударю.
Шломо Вульф
Адамов Григорий
Прозоров Александр
Посняков Андрей
Сапковский Анджей
Сертаков Виталий