же с братом что-то стряслось и вот теперь он сообщает об этом ему первому?
себя, то есть не все про себя. И в пустой курятник мне пока тоже лезть
незачем, тут, брат, другое. На жизнь я оглядываться стал. Ведь чем я все
время себя тешил? Что все это у меня еще впереди, и это так... временное,
я, мол, еще покажу, каков я таков. Ведь я писатель, черт возьми! Творец! У
меня не только следственный корпус со смертниками, но еще и творчество. Я
не только "Ромка-Фомка - ласковая смерть", как меня тут зовут мои
покойнички, но и еще кто-то. Ведь вот выйду я из этих серых стен, пройду
два квартала, и сразу друзья, поклонники, поклонницы, актрисы одна лучше
другой. Они же все таланты, красавицы, умницы. Но вот понимаешь, смотрю я
на этих своих друзей-писателей, гигантов мысли, и думаю: кем бы я хотел
быть из них? Да никем! Смотрю на своих красавиц и думаю, какую бы я из
этих стерв хотел бы в жены? Да никакую! А вот с некоторого времени запала
у меня другая мысль. А что, если бы меня полюбила хорошая молодая девушка?
С кудряшечками? Такая, чтоб я в ней был уверен! Знал бы, что она не
перебежит! А главное, в случае чего, будет меня помнить! Не вспоминать, а
именно помнить. Ах, какое это великое дело, брат, чтоб тебя помнили! Это
все, все! Меня тут один случай потряс. И случай-то такой пустячный.
Понимаешь, арестовали органы одного газетчика, из таких - штаны клеш, из
молодых, да ранний. Ну что про него сказать? Я таких видел-перевидел:
Фрейд, Джойс, Пикассо, Модильяни, театр "Кабуки" и все такое. И знает, что
нельзя трепаться, а трепется же, болван. Ну а дальше все понятно: лучший
дружок и сдал, а органы тоже не поскупились, отсыпали червончик, там папа
у него еще какой-то не такой был, так вот уже и за папу. Отправили в
Колыму, литера ТД - троцкистская деятельность, - понятно, что это такое? И
вот когда ко мне пришла его жена, такая тоненькая, беленькая, в кудряшках,
видать, хохотунья, заводила, я посмотрел на нее и сказал - не-не-не! не по
обязанности, не мое это дело, а так, по-доброму, по-хорошему: "Выходите-ка
вы, дорогая, замуж. А с разводом поможем". И знаешь, что она мне ответила:
"А что вы с моим вторым мужем сделаете?" И ушла! Ушла, и все.
Валахернской, под насыпью. Тело изломало, изрезало, а голову отбросило в
кусты. Мне фотографию принесли. Стоит голова на какой-то подставке,
чистая, белая, ни кровинки, ни капельки, стоит и подмигивает. Вот тогда
меня как осенило. "Вот какую мне надо! Ее! С ее смешком и кудряшками! Но
где ж мне такую взять? Разве у нас на наших дачах такие водятся?" Да, вот
так я, брат, подумал, и стало мне очень невесело.
компания есть, друзья, женщины. Так неужели они...
понял! Пишу! Я пишу, а ты вот монеты собираешь, - крикнул он вдруг, - ты
вон ведь сколько их насобирал! Ученым хотел стать, да? Так что ж не стал
ученым-то? А? Что помешало? Почему ты не этот самый... как его? Не
нумизмат, а? Что тебе помешало?
когда учился на историческом, я собирал монеты, а потом...
к чему, а следователю-то они зачем? Так? Ну, так? - Он спрашивал яростно,
настойчиво, так, что Яков неохотно ответил: "Ну, положим, так, но что ты
из этого..." - Ага, ни к чему, вот ты и бросил собирать и правильно
сделал! И я вот правильно сделал, что свое настоящее писанье бросил! Я
теперь случаи из практики описываю, "Записки следователя", и все охают.
Такой гуманный! Такой человечный! Такой тонкий! И монета кругленькая идет!
Еще бы - "Записки следователя"! Это же все равно что мемуары бабы-яги. Все
хотят знать, как там у нас кипят котлы чугунные. Вот и покупают. И издают!
И переиздают! И во всех газетах рецензии!
все теперь пишут! Мы самый пишущий наркомат в Союзе! Да нет - в мире! Мы
все мастера психологического рисунка! Мы психологи, мать вашу так! У нас и
наивысшее начальство сочиняет драмы в пяти актах для МХАТа. И чем
начальство выше, тем психологичнее у него выходит. - Он засмеялся. - А
что? "Слабо, не отработано, вот возьмите почитайте рецензию и подумайте
над ней, а потом поговорим". Нет, это не для нас! Это к черту! У нас такие
номера не проходят! Какая там, к дьяволу, рецензия и черта ли мне ее
читать! Ты сядь, отредактируй, допиши - на то ты редактор или режиссер, за
то тебе, олуху, и деньги государство платит! А мое дело дать материал и
протащить его где надо, вот и все! А в театре аншлаг. Билеты в драку, все
пропуска отменены. Сидят в проходах. Вот как! Да ты что, не видел сам, что
ли! Неужели у вас в Алма-Ате не то же самое?
удивляюсь почему. Ведь все эти драмы-то, по совести...
Так читай Фадеева и Федина! Нет, ты в другой конец смотри - вот свет
погас, занавес взвился, и открылось тайное тайных, святая святых - кабинет
начальника следственной части НКВД. За столом полковник, вводят шпиона.
Часы на Спасской башне бьют полночь. Начинается допрос. "Кем и когда вы
были завербованы гестапо? Ну?!" От одного этого у зала душа в пятки ушла.
Ведь этого ни одна живая душа не видела и не слышала, а если видела, то
она уж и не живая. И потому это вовсе не литература, а акт
государственного доверия советскому человеку! Психологи называют это
эффектом присутствия. От этого самого эффекта у зрителей зубы мерзнут.
Посмотри, как они расходятся! Тихо, тихо! А буфет торгует коньяком в два
раза больше, чем, скажем, на "Ревизоре". Наши психологи и буфет точно
засекли! Так вот я и без этого эффекта проживу. Потому что я настоящий
писатель. Вот! Я когда еще бегал по нашему двору и играл с тобой в
расшибалочку (никогда не бегал Роман по двору и не играл с ним в
расшибалочку), чувствовал в себе этот огонь.
настроениями я уехал отдыхать. И встретил одну беспартийную особу. И, как
говорят наши социально близкие друзья-уголовники, упал на нее. Потому что
смертельно она мне понравилась.
этого до ужаса много, брат! Вот я и заметался, и затосковал. Вообще-то,
говоря по совести, я сейчас понимаю, что все это было вроде как гипноз.
"Амок" - слышал такое слово? Это когда с ума сходят. Так вот и со мной
случился амок. Но, получив отказ, я пришел к себе, рухнул на постель и
подумал уже по-умному, по-трезвому: ну вот она сказала "нет", а если бы
сказала "да", тогда что? Как бы я ее потащил на себе, с собой? С ее
остротой, холодком, свободой, ясностью, с эдакой женской терпкостью? Как
кто-то из них сказал, "с муравьиной кислинкой". Как бы я мог присвоить все
это себе? Она и я - ведь это же бред! Бред же это собачий, и все! Первое,
что случилось бы, - это бы мы смертельно возненавидели друг друга, не так,
как я свою Фаину ненавижу - я ее спокойно, равнодушно, даже порой любовно
ненавижу, - а остро, до тошноты, до истерики! И тогда бы она попыталась
свернуть мне шею! Потому что перевоспитать меня - пустой номер, не такой я
товарищ. Значит - катастрофа. И погибла бы, конечно, она, а не я.
Понимаешь?
вот что не могу понять: если ты все это хорошо знаешь и предвидишь, зачем
же...
амок, - досадливо поморщился Роман, - амок, и все. Или еще, по-нашему,
солнечный удар. Есть у Бунина такой рассказ. А точнее сказать, конечно,
все дело в моем настроении. Ух, какой я тогда был разнесчастный! Какие у
меня в душе кошки скреблись! А вот встретился с ней, и все прояснилось: и
мир стал хорош, и люди хороши, да и сам я ничего.
Она там с одним фертом ходила, знаешь, из этаких, из свободных художников?
А я с ним как раз случайно познакомился дней за десять до этого, то есть
встретились мы тогда случайно, но я его сразу узнал, как только он
заговорил со мной: вызывал я его свидетелем лет семь тому назад по одному
скандальному делу. Тоже с выкидончиками тип! Я его по этим выкидончикам и
запомнил, а он меня нет. Так вот он мне первый на пляже и закричал спьяна:
"А, мой полночный друг, докучный собеседник! Один? Ну-ка идемте,
познакомлю с интересной женщиной!" Ну мы целый день и прошатались, в
развалюху одну зашли, вино пили, я один целый кувшин выдул. Ну и вино! Ох
и вино! Умирать буду, не забуду! Вспомнишь - до сих пор скулы сводит. Я
ведь, знаешь, насчет вина и вообще-то не больно... а тут такое попалось!
Это на жаре-то, после трех часов ходьбы!
брат! Какой же тут, к дьяволу, амок? Тут пьяная башка, жара да усталость.
Вот и все. Есть о чем говорить!
никак не хотел. Я, понимаешь, и выпил только потому, что она на меня
смотрела. Я как-то вдруг случайно поднял на нее глаза, поглядел да чуть и
не рухнул: такая она сидела передо мной. И вдруг я почувствовал, как бы
тебе это объяснить, - высокое освобождение!! Освобождение от всего моего!!
От моей грубости, грузности, недоверчивости и уж не знаю от чего! Она
Свержин Владимир
Орловский Гай Юлий
Прозоров Александр
Афанасьев Роман
Зыков Виталий
Распопов Дмитрий