вышел на середину.
выпрямился.
ты - комсомолец, командир и колонист? Говори.
скупился на удальство, размах и "на все наплевать", но, в сущности, всегда
был осторожным и хитрым дипломатом. Колонисты это хорошо знали, и поэтому
покорность Опришко в совете командиров никого не удивила. Жорка Волков,
командир седьмого отряда, недавно выдвинутый вместо Ветковского, махнул
рукой на Опришко и сказал:
показывать.
за себя не отвечает.
воображаешь, что не отвечаешь. Выгнать его из колонии - и все. И каждого
выгнать, если выпьет... Беспощадно!
на улице...
а вы к нему пристали с советом командиров! - Осадчий с откровенной иронией
рассматривал добродетельную физиономию Опришко.
Опришко другого куркуля ищет?
ошибся, правда, так он еще исправится. А нужно принять во внимание, что
они влюблены с Маруськой. Надо им помочь как-нибудь.
исправляться? Он колонист.
этом героическом отряде. В восьмом отряде были богатыри типа Федоренко и
Корыто. Возглавляемые Карабановым, они прекрасно притерли свои угловатые
личности друг к другу, и Карабанов умел выпаливать ими, как из рогатки, по
любому рабочему заданию, а они обладали талантом самое трудное дело
выполнять с запорожским реготом и с высоко поднятым знаменем колонийской
чести. Шнайдер в отряде сначала был недоразумением. Он пришел маленький,
слабосильный, черненький и мелкокучерявый. После древней истории с Осадчим
антисемитизм никогда не подымал голову в колонии, но отношение к
Шнайдеру енще долго было ироническим. Шнайдер действительно иногда смешно
комбинировал русские слова и формы и смешно и неповоротливо управлялся с
сельскохозяйственной работой. Но время проходило, и постепенно вылепились
в восьмом отряде новые отношения: Шнайдер сделался любимцем отряда, им
гордились карабановские рыцари. Шнайдер был умница и обладал глубокой,
чуткой духовной организацией. Из больших черных глаз он умел спокойным
светом облить самое трудное отрядное недоразумение, умел сказать нужное
слово. И хотя он почти не прибавил роста за время пребывания в колонии, но
сильно окреп и нарастил мускулы, так что не стыдно было ему летом надеть
безрукавку, и никто не оглядывался на Шнайдера, когда ему поручались
напряженные ручки плуга. Восьмой отряд единодушно выдвинул его в
командиры, и мы с Ковалем понимали это так:
карабановская школа для него даром не прошла: он обнаружил намерения не
только украшать, но и держать; и Федоренко, привыкший к громам и молниям
Карабанова, так же легко стал привыкать и к спокойно-дружеской выволочке,
которую иногда задавал ему новый командир.
нельзя простить ни в коем случае. Опришко показал, что ему на коллектив
наплевать. Вы думаете, это он показал в последний раз? Все знают, что нет.
Я не хочу, чтобы Опришко мучился. Зачем это нам? А пускай он поживет без
нашего коллектива, и тогда он поймет. И другим нужно показать, что мы
таких куркульских выходок не допустим. Восьмой отряд требует увольнения.
отряде почти не было новеньких. Командиры посматривали на меня, и Лапоть
предложил мне слово:
дипломатическую сдержанность:
нету? Я и в Харьков поеду...
вернешься в колонию и будешь у нас жить с полным правом. Тебе будет
хорошо, хорошо.
командир!
головы пригласил Опришко к двери.
состоялось между нами соглашение - не знали, но ребята утверждали, что все
дело решала Маруська.
полагающиеся по календарю неожиданные все-таки весенние ванны, потому что
древние стихийные силы сталкивали их в штанах и "куфайках" с самоделковых
душегубок, льдин и надречных веток деревьев. Сколько полагается, отболели
гриппом.
"куфайки" брошенными посреди двора и устраивал обычный весенний скандал,
угрожая трусиками и голошейками на две недели раньше, чем полагалось бы по
календарю#26.
их десятому отряду в откормочное отделение. Было хорошо, что они не
гордились перед колонистами своими студенческими особенностями. Карабанов
не успел даже со всеми поздороваться, а побежал по хозяйству и мастерским.
Белухин, обвешанный пацанами, рассказывал о Харькове и о студенческой
жизни.
вопросами колонии. Карабанову очень не нравились наши последние события.
Он говорил:
что ему тут не нравится, так поступили правильно: иди к чертям, шукай себе
кращего. И Опришко - куркуль, это понятно, и пошел в куркули, так ему и
полагается. И Опришко - куркуль, это понятно, и пошел в куркули, так ему и
полагается. А все-таки, если подумать, так оно как-то не так. Надо что-то
думать. Мы вот в Харькове уже повидали другую жизнь. Там другая жизнь, и
люди многие.
смотрите ж кругом - куркульни с каждым днем больше. Разве здесь колонии
можно жить? Тут або зубами грызть, або тикать.
должны. Это особое дело. Не в том суть. А в том, что в колонии делать
нечего. Колонистов сто двадцать человек, силы много, а работа здесь какая:
посеял - снял, посеял - снял. И поту много выходит, и толку не видно. Это
хозяйство маленькое. Это хозяйство маленькое. Еще год прожить, хлопцам
скучно станет, захочется лучшей доли...
наш народ, беспризорный, как это называется, так он пролетарский народ,
ему дай производство. На поле, конечно, приятно работать и весело, а
только что ж ему с поля? На село пойти, в мелкую буржуазию, значит, -
стыдно как-то, так и пойти ж не с чем, для чего этого нужно владеть
орудиями производства: и хату нужно, и коня, и плуг, и все. А идти в
приймы, вот как Опришко, не годится. А куда пойдешь? Только один завод
паровозоремонтный, так рабочим своих детей некуда девать.
командиров с изысканною вежливостью назначал их командирами сводных.
Карабанов возвращался с поля возбужденным:
толку с этой работы, хай вона сказыться. От було б хорошо б так:
поробыв в поли, пишов косыты, а тут тоби - манафактура растеть, чоботы
растуть, машины колыхаются на ныви, тракторы, гармошки, очки, часы,
Адамов Григорий
Контровский Владимир
Лондон Джек
Шилова Юлия
Лукьяненко Сергей
Витковский Евгений