- Или вот, например, еще один... малозначащий факт, - продолжал директор. -
Из Чечни взлетает самолет Як-40 и посыпает Краснодарский край фальшивыми
деньгами. Я узнаю об этом от министра внутренних дел. Почему? Где была ваша
хваленая "Молния"?
И снова закружилась голова: кажется, "брандмайор" тихой сапой, кружным
путем подводил его к черте, переступив которую заставил бы рассказать о
делах Кастрата в Чечне, а главное, о способе его вербовки. Учитывая же
вольную или невольную утечку оперативной информации, на которую жаловался
даже сам Комендант, раскрывать эти подробности было опасно. Поэтому Сыч все
весьма важные документы изымал из папок делопроизводства и хранил в
специальном тайнике, а вместо них вкладывал несколько измененные копии, на
случай, если руководство затребует отчета.
Это новшество - двойная бухгалтерия - только добавляло головной боли...
- "Молния" была на месте, товарищ генерал, - ответил Сыч. - Самолет был
отработан в аэропорту Северный, засекли погрузку коробок с деньгами. Я
лично связывался с погранкомендатурой округа и просил помощи.
- Вот как? - изумился "брандмайор". - Почему же раньше молчали?
- Вы поручили мне вести операцию "Дэла", - отчеканил он. - И отвечаю я за
конечный ее результат. Сейчас весьма ответственный период, отвлекаться на
побочные дела - значит потерять основной смысл задачи. А обстановка с
каждым днем обостряется! Директор отчего-то не услышал его, покачал головой
и пристукнул кулаком по парапету:
- Ну каков... ловкач, а?! Ничего не упустит! Чужие заслуги присвоил и
глазом не моргнул! - Он взглянул на Сыча с прежним изумлением. - Участковый
сегодня сидел рядом со мной и докладывал "Шварцкопфу" про этот самолет. Все
себе приписал!.. Запомните, Николай Христофорович, точно так же будет и с
Чечней. Наша "Молния" проведет операцию, а лавры достанутся Мерседесу или
Участковому!
- Запомню, - проговорил Сыч, глядя в пол. В этот момент он не испытывал
больше никаких чувств, кроме стыда, и знал, что сейчас краснеет, словно
девица. И чувство это, как и высота, было для него губительным, ибо
казалось непреодолимой бездонной пропастью, тупиком, откуда нет выхода. В
ушах метрономом стучала кровь, и это был единственный звук, слышимый в тот
момент, звук своего сердца.
В подобные мгновения жить становилось невыносимо.
6
На чердаке заброшенного колхозного коровника Глеб Головеров пролежал
четверо суток. Позиция была хорошая, дорога возле фермы шла в гору и с
поворотом, так что все поднимающиеся автомобили подставляли под огонь
сначала лобовые стекла, затем борта и, наконец, спускаясь с горы,
показывали "хвост". Отсюда можно было расстрелять небольшую колонну и
успеть уйти незамеченным по дну глубокого сухого оврага.
Он позволял себе спать всего лишь два-три часа перед утром, когда движение
на дороге полностью замирало, и просыпался от гула двигателя первой машины,
ползущей в гору. Вода была рядом, в коровнике, где уже пахло перепрелым
навозом, густо росли шампиньоны, однако при этом работали автопоилки. За
все эти дни к ферме ни разу никто не приблизился, хотя бывший колхоз
находился всего в километре, и по утрам и вечерам, когда становилось тихо,
отчетливо доносилась гортанная чеченская речь, крик петухов и лай собак. За
селом, в бывшем пионерском лагере, располагался учебный центр подготовки
командного состава вооруженных сил режима, оттуда иногда слышалась стрельба
из всех видов оружия.
Сюда и должен был приехать Диктатор... В руках у Глеба оказался примерный
график посещения "Главкомом" всех крупных частей и отрядов своей армии.
Вместе с введением военного положения после переговоров с Мерседесом он
начал свои инспекторские поездки, но, вероятно, воспитанный в советской
системе, он никак не укладывался в план и сильно опаздывал. А возможно, с
целью безопасности, изменил маршруты, и можно было пролежать теперь на
чердаке не одну неделю. Однако Глеб впервые за последнее время никуда не
спешил и мог ждать хоть месяц. Диктатор же обязательно приедет сюда, если
не инспектировать учебный центр, то в гости, поскольку здесь его родное
село и живут люди тейпа, к которому он принадлежит. Потому он открыл тут
училище, чтобы всех мужчин своего племени сделать офицерами. Это было, по
расчетам Глеба, самое надежное место, а кроме всего, угадывался символ:
пусть же Диктатор умрет там, где ему резали пуповину. Пусть же уйдет в свою
землю джинн, выпущенный когда-то из нее неосторожной рукой природы.
Наконец-то перед ним была задача, конкретная и ясная, поставленная самому
себе, и выполнение ее ни от кого не зависело, кроме него. Ну, еще от
жертвы, которую он поджидал. Глеб подстегивал свое воображение внезапной
смертью араба Абделя Кендира - вот как следует работать! У "Моссада"
оказалась не просто длинная, но еще стремительная и жесткая рука. Там давно
уже не думали о законности и благородстве и террориста расстреляли на
следующий день после того, как поступила информация от российской ФСК. Акт
возмездия свершился средь белого дня, у порога собственного дома.
Стрелявший, естественно, скрылся, и то, что мгновение назад было
террористом, наводившим ужас, как некое таинственное существо, теперь
открылось взору и лежало жалким окровавленным комом на асфальте.
Телесообщение длилось всего шесть секунд, в общем потоке прочих убийств,
трагедий и катастроф более жутких, однако именно оно было замечено всеми
российскими программами новостей, и в течение дня этот кадр не сходил с
экрана. Почему смерть арабского террориста так поразила "четвертую власть",
оставалось загадкой, но Глеба она толкнула к конкретным действиям.
Первое покушение на Диктатора осталось только попыткой. Тогда была выбрана
неплохая позиция, на чердаке многоэтажного дома, откуда в оптику хорошо
просматривался вход в президентский дворец. Правда, пути отхода не очень-то
нравились Глебу, после теракта уйти бесшумно, пожалуй, не удалось бы,
пришлось бы прорываться из города сквозь заслоны и патрули, наводнившие
Грозный. Здесь он пролежал три дня, на голодном пайке и почти без воды.
Диктатор не входил и не выходил из здания, скорее всего, при военном
положении в городе пользовался специально отрытыми подземными ходами,
охраняемыми снаружи, потому что по ночам в бывшем кабинете первого
секретаря обкома, где теперь заседал президент, сквозь светомаскировку
иногда пробивался луч: черные занавесы всхлопывали, когда открывали дверь.
Глеб все равно дождался бы своего момента, бдительность Диктатора и его
охраны скоро притупилась бы, возникла бы привычка к новому положению,
ощущение безопасности и однажды в спешке он подъехал бы напрямую к
центральному входу, как делал всегда... На случилось то, чего и опасался
Головеров: люди из госбезопасности режима начали проверку всех домов,
откуда просматривался дворец. Это могло означать, что проводятся плановые
мероприятия, однако Глеб сразу же подумал о Кастрате. Этому новому агенту
нельзя было доверять с самого начала, даже когда он прибежал на встречу с
выпученными глазами, услышав сообщение об убийстве Абделя Кендира. На его
мерзкой роже было написано, что он станет вертеться между двух огней,
работать на два фронта, и неизвестно, в чью пользу потом сведется счет. Он
относился к той породе людей, которые даже на плахе станут уговаривать
палача не, рубить ему головы, и самое главное, что уговорят и сойдут с
помоста невредимыми. Собственно, из-за него и начался весь сыр-бор с дедом
Мазаем...
Генерал напрочь отвергал все доводы Глеба и как-то по-стариковски
радовался, что с таким блеском завербовал, подцепил на крюк скользкого
депутата Госдумы. Головерова начала раздражать эта самоуверенность, а
особенно надежды деда через агента влияния, каковым Теперь являлся Кастрат,
спасти положение, воздействовать на политическую ситуацию в Чечне,
скомпрометировать Диктатора в глазах собственной команды и тем самым лишить
его поддержки среди народа. А его мечты взрастить оппозицию, способную
свергнуть режим и взять власть, казались Глебу бессмысленным фантазерством.
Это привело бы лишь к смене одного режима другим, возможно, более жестоким
по отношению к России. Да и сплотить оппозицию в один кулак никогда не
удастся, в первую очередь из-за национального характера, из-за
разрозненности по тейпам, каждый из которых мнит себя главенствующим,
каждый втайне стремится заручиться поддержкой российской власти...
Головеров пока молчал, не противился своему командиру, скрывал
недовольство; а критическая масса его медленно накапливалась и делала
собственную жизнь бесполезной.
Служба безопасности режима чистила дома от подвала до чердака, постепенно
приближаясь к тому, где находился Глеб. Всех русских выселяли насильно, без
вещей - доносился крик, плач, забористый мат, а иногда и выстрелы. Люди
уходили от своих домов пешими, с легкими чемоданами и сумками, с детьми и
стариками. Несколько раз Глеб выцеливал из "винтореза" фигуры бойцов
национальной гвардии с зелеными повязками на головах и давил не спуск, а
свое желание выстрелить. К вечеру третьего дня они вошли в подъезды дома,
предварительно оцепив его со всех сторон, и начали сортировать население.
Головеров укрылся за кирпичной трубой вентиляции, чтобы сохранить
Шилова Юлия
Контровский Владимир
Маркелов Олег
Ильин Андрей
Роллинс Джеймс
Шилова Юлия