его объятия, нет, у меня был и другой, еще более важный, еще более мате-
ринский долг - вырвать Альберта из круга узких суеверных представлений,
которыми его пытались опутать. Мне надо было завладеть его воображением,
доверием, умом, всей его душой. Я думала, что он ревностный католик, и в
этот период он как будто и был им. Он неукоснительно соблюдал все обряды
католического богослужения. Лица, сообщавшие Маркусу эти подробности, не
знали, что таилось в сердце Альберта. Не больше знали и его отец с тет-
кой. Они могли упрекнуть его лишь в чрезмерно строгом выполнении долга,
в чрезмерно наивном и пылком толковании Евангелия. Они не понимали, что
благодаря своей строгой логике и полному чистосердечию мой благородный
сын, упорно стремившийся исповедовать истинное христианство, уже был
страстным, неисправимым еретиком. Меня немного пугал приставленный к не-
му гувернер-иезуит. Я опасалась, что, подойдя к сыну, буду сразу замече-
на этим неутомимым аргусом, что он будет чинить мне всевозможные пре-
пятствия. Но вскоре я убедилась, что недостойный аббат*** не заботился
даже о здоровье Альберта и что мой сын, не видевший ухода также со сто-
роны слуг и не любивший отдавать им распоряжения, был предоставлен само-
му себе во всех городах, где проводил по нескольку дней. С тревогой сле-
дила я за каждым шагом Альберта. В Венеции, остановившись в той же гос-
тинице, что и он, я наконец увидела его одного. Задумавшись, он спустил-
ся с лестницы, миновал коридор, вышел на набережную. О, можете себе
представить, как забилось при взгляде на него мое сердце, как забурлили
во мне все чувства, какие потоки слез хлынули из моих изумленных и вос-
хищенных глаз. Он показался мне таким красивым, таким благородным и,
увы, таким печальным! А ведь это было единственное существо, которое мне
дозволено было любить на этой земле. Я осторожно пошла за ним. Вечерело.
Он вошел в церковь святого Ийанна и святого Павла - в суровый храм со
множеством гробниц, который вам, конечно, хорошо известен. Он опустился
на колени в углу храма. Я прокралась туда и спряталась за одним из надг-
робных памятников. Церковь была пуста, мрак сгущался с каждой минутой.
Альберт был неподвижен, как статуя, но, казалось, он не молился, а ско-
рее размышлял о чем-то. Светильник на алтаре слабо озарял его лицо. Оно
было так бледно, что я испугалась. Остановившийся взгляд, полуоткрытые
губы, отчаяние, сквозившее в его позе и выражении лица, надрывали мне
сердце. Я дрожала, как колеблющееся пламя светильника. Мне казалось,
что, если бы я открылась ему сейчас, он упал бы без чувств. Я вспомнила
все, что говорил мне Маркус о его болезненной впечатлительности, о том,
как опасны для этой нервной организации всякие внезапные волнения. И,
чтобы не поддаться порыву моей любви, я вышла из церкви и стала ждать
его у входа. На свое платье, правда, очень скромное и темное, я еще
раньше набросила коричневый плащ с капюшоном, закрывавшим лицо и прида-
вавшим мне вид итальянки из простонародья. Когда он вышел, я невольно
шагнула ему навстречу. Он остановился и, приняв меня за нищенку, наугад
вынул из кармана золотую монету и протянул ее мне. Ах, с какой гор-
достью, с какой признательностью приняла я это подаяние! Взгляните, Кон-
суэло, это венецианский цехин. Я велела просверлить в нем дырочку, вдела
в него цепочку и всегда ношу на груди как драгоценность, как реликвию. С
тех пор этот подарок, освященный рукой моего сына, никогда меня не поки-
дает. Не совладав со своим волнением, я схватила эту дорогую руку и при-
жала ее к губам. Он с испугом отдернул руку - она была влажной от моих
слез.
отдался в самой глубине моего сердца. - Почему благословляете меня за
столь ничтожный дар? Должно быть, вы очень несчастны - ведь я дал вам
так мало. Что нужно сделать, чтобы вы перестали страдать? Скажите. Я хо-
чу утешить вас и надеюсь, что это будет в моих силах".
нужно".
торых я задыхалась. - Значит, у вас есть горе, которому бессильны помочь
мои деньги?"
той монеты! О, человеческая нищета! Женщина, прошу тебя, возьми все,
только не плачь от радости. Подумай о твоих братьях-бедняках. Их так
много, они так унижены, так жалки, а облегчить участь всех я бессилен".
Свое золото он оставил на камне, словно стремясь поскорее избавиться от
него. Я подняла монеты и опустила в кружку для милостыни, чтобы испол-
нить благородное желание моего сына. На следующий день я опять подсте-
регла его и увидела, как он вошел в собор святого Марка. Я решила быть
более сильной и спокойной, и это удалось мне. Мы опять оказались одни в
полумраке церкви. Он опять долго размышлял, а потом, поднимаясь с колен,
вдруг прошептал: "О Христос! Каждый день своей жизни они распинают те-
бя!"
ясь взглянуть, кто же произнес эти слова, тихо сказал:
нит меня, что в его сердце сохранилась сыновняя любовь. Но страх повре-
дить его рассудку, и без того сильно возбужденному, снова остановил ме-
ня. Я опять вышла и стала ждать его у входа, а когда он прошел мимо, не
двинулась с места, радуясь уже тому, что видела его. Однако он сам заме-
тил меня и отступил в страхе.
просите милостыню? Неужели это и в самом деле ремесло, как уверяют без-
жалостные богачи? Разве у вас нет семьи? Разве вместо того, чтобы, как
привидение, бродить по ночам около церквей, вы не можете позаботиться о
ком-нибудь? Неужели того, что я вам дал вчера, не хватило на ночлег се-
годня? Или вы хотите захватить ту долю, которая могла бы достаться вашим
братьям?"
для бедных, все, кроме одного цехина - этот я хочу сохранить из любви к
тебе".
ет меня до глубины души. Мне кажется, что я знаю вас. Откройте ваше ли-
цо!.. Впрочем, нет, я не хочу его видеть, вы внушаете мне страх".
благоразумии. - Значит, и ты... ты тоже боишься меня?"
говения:
осторожности, - но мне известно твое имя, потому что оно уже знакомо
беднякам. Чем я так испугала тебя? Как видно, твоя мать умерла?"
снилось ее лицо, сто - нет, тысячу раз".
мере и устрашило меня. Я увидела в нем признак душевного расстройства. И
поборола свою нежность, чтобы успокоить его.
давно поручила мне поговорить с вами о ней, поговорить в тот день, когда
вы будете достаточно взрослым, чтобы понять меня. Я не та женщина, какой
кажусь. Вчера и сегодня я ходила за вами следом лишь для того, чтобы
найти случай поговорить с вами. Выслушайте же меня спокойно и не подда-
вайтесь суеверным страхам. Согласны вы пойти под аркады Прокураций -
сейчас они пустынны - и побеседовать со мной? Достаточно ли вы спокойны,
достаточно ли сосредоточены для этого ваши чувства?"
о себе! О да, говорите, говорите! Вот видите - я не ошибся, внутренний
голос предупредил меня! Я почувствовал, что в вас есть что-то от нее.
Нет, я не суеверен, не безумен, просто сердце у меня более чувстви-
тельно, более восприимчиво к иным вещам, которых многие другие не
чувствуют и не понимают. Вы поймете это - ведь вы знали мою мать. Расс-
кажите же мне о ней, расскажите ее голосом, ее словами".
начала расспрашивать о его детстве, воспоминаниях, о принципах, в кото-
рых его воспитали, о том, как он относится к взглядам и убеждениям своей
матери. Мои вопросы показали ему, что я посвящена во все семейные тайны
и способна понять его сердце. О дочь моя! Какой восторг, какая гордость
овладели мною, когда я увидела горячую любовь ко мне моего сына, его
уверенность в моем благочестии и добродетели, его отвращение к суеверно-
му ужасу, который внушала моя память католикам Ризенбурга, когда я уви-
дела чистоту его души, величие его религиозных и патриотических чувств,
наконец - все те благородные инстинкты, которые не смогло в нем заглу-
шить католическое воспитание! И в то же время какую глубокую скорбь выз-
вала во мне преждевременная и неизлечимая печаль этой юной души и
борьба, котарая уже готова была ее надломить, как некогда пытались над-
ломить мою душу! Альберт все еще считал себя католиком. Он не осмеливал-
ся открыто восстать против законов церкви. У него была потребность ве-
рить в догматы общепринятой религии. Образованный и не по годам склонный
к размышлению (ему едва исполнилось двадцать), он глубоко задумывался
над длинной и печальной историей различных ересей и не мог решиться осу-
дить некоторые из наших доктрин. Однако под влиянием историков церкви,
которые так преувеличили и так извратили заблуждения сторонников нового,
он не мог поверить им и был полон сомнений, то осуждая бунт, то прокли-
Махров Алексей
Шекли Роберт
Доставалов Александр
Суворов Виктор
Посняков Андрей