сраме, неистовыми глазами глядя куда-то вверх и побелевшими пальцами
дергал колоду у себя на шее. И Онисим понял невысказанный крик князя: хоть
умереть без этого ярма! Он схватил меч и мечом начал разнимать склепанное
железными прутами дерево. Князь помогал, как мог. Меч гнулся и вдруг с
треском лопнул у самой рукояти. Онисим, озверев и обрезав руки, схватил
клинок, завернул в шапку и начал было клинком расщеплять колоду. Но он уже
не успел. Двери как вылетели. В вежу ворвалась толпа дикой сволочи -
именно так подумал Онисим, увидя эти взъяренные, нечеловеческие,
сладострастно-жестокие лица, нет, личины, хари, морды зверей - его
отбросило в сторону, и, падая под ударами, он успел увидеть, как огромный
косматый медвежеподобный мужик схватил Михаила за колоду, рванул, и голова
князя страшно мотнулась, словно уже полуоторванная от тела, рванул и
колодою ринул в стену вежи, проломив ее насквозь. Онисим пополз, царапаясь
и плюя кровью, волоча на себе каких-то вцепившихся в него двух убийц. Там,
за вежею, была свалка. Князь сумел вскочить и, невзирая на тяжелую колоду,
повалить двух-трех из наседавшей своры. Но тут его опять схватили за
колоду и начали валить. И, хрипя и храпя, страшно задирая голову, Михаил
упал в месиво тел, и тотчас сверху на него свалился тот огромный мужик -
это был беглый тверской мытник Романец - и, пока другие сапогами и пятками
топтали князя, извлек огромный ясский кинжал и всадил его справа в грудь
Михаилу. Онисим, доползший как раз до пролома в стене, увидел, как из кучи
тел брызнула фонтаном вверх горячая алая струя. Послышался сквозь вой,
визг и рев убийц глухой стон, и вслед за тем Романец, обагривший руки до
плеч, повращав ножом в груди князя, извлек красное, еще трепещущее сердце
Михаила и с торжеством поднял его в протянутой руке. Тут Онисим потерял
сознание и уже не видел, не чуял, как продолжался грабеж вежи, как
стаскивали, обнажая донага, порты с убитого, как ковали в железа и уводили
схваченных тверских бояр и слуг Михаила...
ждали, отослав убийц. Юрий был бледен и тяжко дышал, словно сам гнался, и
имал, и убивал своего врага. Они слышали крики и рев толпы и ждали, сойдя
с коней. Оба стояли, не подумав или не догадав присесть. Так прошло около
часу. Наконец показался бегущий к ним по снегу пеший татарин. Он косолапо
раскачивался на ходу и махал шапкой:
он по-русски из уважения к Юрию.
за ним Кавгадый. Минуя вежу, от которой оставались уже лишь прутяной остов
да клочья войлока, он в опор подскакал к тому месту, где лежал измаранный
кровью нагой труп с так и не снятою колодой на шее, и, сползши с коня,
остановился над ним. Тотчас подскакал и спешился Кавгадый.
ключицами, твердыми на взгляд и сейчас мышцами ног, с запавшим чуть не до
хребта животом, со страшно запрокинутою головою - борода торчала в небо,
обнажая обострившийся, недвижный кадык, - расхристанное, бесстыдно
брошенное в луже темнеющей крови, - было страшно. Юрий тупо смотрел на
него недвижным, белесым каким-то взглядом, и только пальцы рук у него
шевелились, как медленные толстые черви. Юрий был тоже страшен, еще
страшнее Михаила. Он напоминал сейчас не человека даже, а разъевшегося,
налитого кровью скотинного клеща, выпавшего на дорогу и медленно
шевелящего маленькими на безобразно раздутом теле крючками усиков-лап. И
Кавгадый вдруг первый не выдержал, дрогнул, шатнулся назад и крикнул
хрипло, почти ненавистно, в лицо Юрию:
старейший тебе, в отца место!
завидя одного из своих, кивнул ему. Тот неохотно, с сожалением снял с себя
катыгу и прикрыл нагое поверженное тело князя. Потом подошли татарские
каты и начали деловито расклепывать колоду на шее мертвеца.
подняли на нее тело князя и, обмотав веревками, положили вместе с доскою в
телегу. Лошадь, шарахающаяся от запаха крови, дергала постромки. И,
неровно расшвыривая снег, скрипя и тарахтя на выбоинах, покатила телега с
телом тверского князя за торг, к мосту и через мост, мимо слепленных из
глины мазанок, за реку Адеж, что, ежели перевести по-русски, означает
<горесть>.
мертвого, как Онисим (он очнулся в сумерках от холода и ползком выбрался с
торга), обнажив и ругаясь над ними, волочили по стану, избивали, хулили,
всячески глумились, после чего посадили всех в железа.
начался пир победителей. Собрались в шатре Юрия. Пили, неистово
паясничали, орали песни. Подымая чары, громко хвалились, кто какую хулу
изрек на покойного князя, кто и в чем овиноватил его на суде. И пил
Кавгадый, весь добродушно-масленый, словно сытый барс, и Юрий пил, бледнея
и молодея лицом, пил с безумным торжеством в очах, пил распахнувши платье,
плескал густой мед и вишнево-пурпурное фряжское вино, поил гостей, икал и
хохотал, сверкая зубами, закидывая хмельную голову, взмахивая рыжею
гривой, пускался в дикий непристойный пляс и вдруг застывал изумленно, еще
и еще раз понимая, что его враг, ненавистью к которому он только и жил все
эти долгие четырнадцать лет, наконец-то убит!
тайне - сходбище верных, тех, кто остался жив и на воле и не потерял друг
друга. Тут были битые, кое-как перевязанные бояре и слуги Михайловы, был
Викула Гюрятич, отец Александр с Кириллой Силычем, старый Онтипа Лукинич и
Онисим, которого уже за торгом подобрал знакомый купец и, перевязав и
накормив, привел сюда. Были тут несколько ясов, два-три касога, какие-то
армяне и один грек-лекарь. Сидели все в полутьме, при единой свече, так
что иных и лиц нельзя было рассмотреть, да и по именам Онисим знал лишь
немногих. Говорили об одном: как спасти тело князя, доставив его на Русь
невережено.
подвел итог сказанным речам Кирилл.
теперь сидел, тихо охая и изредка отплевывая кровь в большой пестрый плат.
- Пущай, а только тело поберечь надобно: бросили ить за рекою - звери
тамо!
жемчужною полоской зубов под черными усами. - Звэр не тронэт!
заспорили с ним. Оказывается, они знали некое тайное средство, какие-то
соскобы с пчелиного меда, которые было очень трудно доставать, но зато
сохранявшие любое мясо без гниения в самую сильную жару. У Онисима сильно
болела разбитая голова, и, когда он услышал слово <мясо> и вспомнил опять
голый труп князя на мерзлой земле, его едва не стошнило.
от трупа татар-сторожей. Викула с Кириллом уже стояли, затягивая пояса,
прямые, готовые на дело, сильные, несмотря ни на что, и Онисим, плохо
стоявший на ногах, невольно позавидовал их могутной твердости.
Онисим вздрогнул, оглянулся вокруг, потом вымолвил:
блаженного... для детей, для внуков, - сказал старик. Он, сам едва живой,
не унывал и всем, кажется, находил дело по талану и по плечу.
послышался середи вежи.
двор. Легкие перистые облака то затеняли, то вновь открывали холодный лик
ночного светила, и, казалось, не облака, а сама луна плывет, ныряя, словно
на волнах, по холодному темному небу, неуверенная, над неуверенной землей.
лицом вниз, одетый в порты. Последняя сошедшая кровь из груди омочила под
ним стылую землю. Правая рука Михаила была у него перед лицом, левая
подкорчена и прижата к язве. Казалось, князь сам, с вырезанным сердцем,
развязался и полз по земле.
не то испугались волчьего воя, не то некий темный ужас напал на них еще с
вечера...
начались толки и пересуды. Кто-то видел свет над телом. Убитого всерьез
начинали объявлять святым. В Мождежчарыке торговые гости хотели накрыть
покойника плащаницами и поставить в церкви. Приставленные сторожи не дали
сделать того, заперев тело в хлев, и всю ночь, говорили жители, на небе
стоял столп огнен, изгибающеюся дугою упиравшийся в крышу хлевины с телом
Михаила... Словом, начались чудеса и видения.
телом множество народа со свечами и призрачных всадников, что с фонарями
разъезжали по воздуху, сопровождая и охраняя князя. Уже в Бездеже, ночью,
когда один из сторожей лег сверху гроба, неведомая сила сбросила его
прочь, едва не убив до смерти.
на Русь. Его везли и везли, пока наконец не привезли в Москву и не
положили в монастыре у святого Спаса...
теперь уже никем не оспариваемый. Был принят Узбеком, обласкан и отпущен
Флинт Эрик
Шилова Юлия
Шилова Юлия
Бажанов Олег
Контровский Владимир
Журавлев Владимир