но и довольство, растущее с каждым шагом. Перемог-таки! Совладал!
десяток и медведей, и лосей, бил вепрей, но такой оплошки, кажись, еще и
не случалось с ним - чудом остался жив!
том, что назавтра на месте боя найдет уже разве крупные кости зверя да
рога, все остальное обожрут серые тати, и, подгоняемый настойчивым волчьим
воем, прибавлял и прибавлял шагу.
багряный огонек в оконце (скорее щели меж двух бревен), закрытом пластиною
льда, показал ему, что Ванчура не спит и ждет отца. (Ванчуре, третьему по
счету сыну Онисима и Таньши, шел десятый год, и отец уже не впервой берет
парня в лес, на охоту, вместе с собою.)
потом начал заносить мясо в клеть. Отволокли туда же и шкуру. Кровавую
волокушу Онька обтер снегом, приставил к стенке плоско крытой накатником
охотничьей избы. Только опосле всего, тем же снегом оттеревши кровь с лица
и рук и, сколь мочно, с одежды, Онька вступил, пригнувшись, в низкую
лесную хоромину, где пляшущий огонек сальника освещал грубую, из валунов и
глины, черную печь, полати и развешенные и распяленные по всем стенам
сохнущие шкуры зверей.
Онька бросил на лавку кусок печени. Наткнувши на прут и скупо посолив,
сунул в горку горячих углей. Сытный дух жарящегося мяса наполнил избушку.
Ели молча. Только уж приканчивая трапезу и срыгнув, Онька выговорил
безразлично:
вот! - И усмехнул, завидя опасливое восхищение, вспыхнувшее в сыновьих
глазах. Знал бы ты, сын, как твой батька струхнул ноне!
покряхтывая, достал барсучьего сала, смазал все свои ушибы и ссадины,
натер и кобелька, где мог. После повалился на полати, на старую лосиную
шкуру, обнявши одною рукой Ванчуру, а другою натягивая на себя овчинный
зипун.
елей, и волчьи всхлипы, визг и рычание невдали от избушки, над лосиными
останками. Вновь, тихою жутью, напомнился давешний бой со зверем. Федьку
альбо старшего Прошку взять с собою на друголетошнюю путину? А кто будет
ладить упряжь, готовить дровни, сохи и бороны к весне, к страде?! -
окоротил он сам себя. Подумалось еще, перед тем как окончательно провалить
в сон: <Неужто старею?> Какой-то, верно, запоздалый волк завыл совсем
близь, почитай, под окошком избушки, и под его голос Онисим уснул.
наутро ладом, Онька задавил вчерашнюю ослабу свою, раздумав тут же
устремить домой, как ни болело тело после драки с лосем.
волосяных петлях глупых куроптей. Двух-трех объела лиса. Онька ругнулся
про себя, потом, подумав, насторожил капкан и разбросал приманку. Лисьи
шкуры хорошо шли у волжских гостей, на них почасту и соль давали, так же,
как на бобра или соболя.
ластился, повизгивая.
кобеля за ушами.
вчера свою кровавую трапезу, отошли. Ванчура начал жарить лосятину.
Помощник! Шестеро их - четверо сынов да две дочери, - и старший, Прошка,
который приедет в конце недели на коне забрать шкуры и мясо, уже женат.
Ему по осени порешили ставить отдельный терем. Таньша все не ладит с
независимой остроносой снохой, Проськой, женою старшего сына.
тут поначалу, схоронив деда, вдвоем с Колянею (Коляня сейчас тоже во своем
тереме, выделен, жена, три дочери, сын - все как у людей!). И третий
подселился к ним, Недаш. Недашевых, никак, одиннадцать душ. Вот поставим
терем Прохору, и станет в деревне четыре двора, как было когда-то, до
разоренья етого, до Щелкановой рати...
заглядывая ему в глаза. - Расскажи, как тебе князь Михайло терем срубил!
Ванчуру лизнуть своим теплым, трепетным языком. Сто раз рассказано! Уже,
поди, кажное слово затвержено наизусть! И как вышел молодой князь в
цветных сапожках во двор, и как прошал: <Хошь, оженю? Невеста-то есь ле?>
тяжелая на руку, когда подшлепнуть которого, а тогда была... Как мылись в
первой бане своей, и стояла голая и желанная у каменки, выжаривая вшей из
ихних, просоленных потом портов... Того сыну не расскажешь! И как он,
схоронив непутевую мать, сидел в бане, ожидая черной смерти, того тоже
лучше не сказывать детям!
города совсем было подавили его. А князя не видал с тех самых пор. Только
на княжой двор и поглядел в отдалении.
поставим, столько рыл!> И бояре рубили?
прикидывает Онька, всегда путавшийся в счете лет. Время виделось по
подрастающим детям, по новым хоромам, по меняющемуся лицу жены... Хоша,
вон! У Прошки уже и сын народился, Якуня, двухгодовалый сейчас, а у Таньши
младшему, Степко, тоже два лета. Вместях играют внук и сын, дядя с
племянником!
терема! Высят над речкою! За добрым князем, да без ворога, да на своей
земле жить можно, мочно жить!
У его ить тыщи народу! Поди-ко, всех и не упомнить ему!
обещано. Повестили, что в деревню нагрянули данщики и торопят, боятся
застрять в распуту.
грузили сани, увязывая шкуры, укладывая в рогожные кули мясо и потрошеные
тушки куроптей. Кобеля, что уже начал привставать на задние ноги
(<Отойдет!> - окончательно поверил Онька), уложили в лыковую коробью, тоже
привязали к возу. Ванчуру усадили возчиком на первые сани. Онька с
сыновьями, одев широкие, подшитые лосиною шкурой лыжи, шли следом вторых
саней, и было славно, радостно было от румяных рож сыновей, от их
ухватистой поступи, от смеха, шуток, звона молодых голосов.
второй воз. Прохор с Федюхой бежали следом, стараясь догнать друг друга.
Лес стоял в серебре своих драгоценных уборов, в голубых сверкающих
жемчугах, недвижный, но уже как бы и приготовивший себя к бурному таянью
снегов, когда рухнут пути и вскроются реки, к чуду новой весны, к радости
пробуждения.
Тысячи раз подъезжал он так вот к родимому дому, созданному им из ничего,
на пепелище пустом! И тысячи раз отепливало радостно сердце: свой дом!
Пашня, свое место жизни на этой земле!
взошел в горницу. Данщики, двое, встали, поклонили ему. Онька потоптался,
посопел, излишне долго вешая шапку и зипун на спицу. Потом присел к столу.
Таньша, поглядывая на хозяина своего со значением, стала вместе с Мотрей,
старшею дочерью (давно пора замуж отдавать девку!), доставать из печи и
ставить на стол мясную уху, кашу и рыбники.
квасом, обтерев пальцы о рушник и срыгнув, Онька возвел глаза на данщика,
ожидая слова.
и не выбраться тогды!
просил мужиков серебром (<Или шкурами!> - торопливо подсказал второй
данщик) рассчитаться за князев корм до конца года, а к осени созывал
смердов на городовое дело во Тверь.
почитай, за бесценок сейчас данщику, когда мочно бы было свезти в торг и
продать по хорошей цене ордынским гостям!)
Теперича, после Ольгердова нахоженья, великой князь московской едва ли
успокоится! А и не дай Бог, коли ратны на сю сторону Волги перейдут! До
сей поры от ентой беды миловал Господь!
ты, так и вси...
Панов Вадим
Маккэфри Энн
Ильин Андрей
Каменистый Артем
Глуховский Дмитрий