почуял, будто родился заново. Боброк, не обманывая себя, понял, зачем к
нему, в мале дружине, прискакал великий князь, коего следовало успокоить
во что бы то ни стало. Бок о бок, почти сталкиваясь стременами, подъехали
к берегу. Растесненные по сторонам пешцы дали дорогу. И вот он, тот берег,
чужой и враждебный, медленным отлогим скатом подымающийся вверх.
отставал от зятя, молчал. Немногие детские ехали - по знаку Боброка -
далеко сзади. Темное поле все больше обнимало их пронзительною тревожною
тишиной. Степные некошеные, по грудь коню, уже приметно увлажненные росою
травы хлестали по сапогам. И так жутко было помыслить, что тут, именно тут
будут высить к завтрашнему вечеру груды трупов на истоптанной до черноты,
залитой кровью земле.
упрямый татарин в какой-то последний миг порешит окончить дело миром.
перешли Дон, ему не выступить - срам! Себя потерять! - Помолчал, прибавил:
- Того и жду!
Слышишь?
каркали ночные вороны, немолчно тараторили галки. С Непрядвы доносило
плеск и гомон обеспокоенных уток и лебедей.
ухом к земле. - Послушай, княже! - позвал вскоре Дмитрия. Подскакавший
детский принял повод коня. Дмитрий тяжело слез, лег на землю. С той,
ордынской, стороны доносило по степи глухой гул бредущего шагом войска, и
еще что-то словно гудело или стонало в глубине.
наших! Много ратных падет! - Помолчал, добавил, уже принимая повод от
своего стремянного: - По то здесь и станем, на стечке рек! Мамаевых сил
поболе, чем наших. Ему, чаю, здесь и полки не развернуть! Пойдут кучей...
за Доном над русским станом.
надвое, но в стороне татарского стана сильней!
оставленный, берег Дона, поднял и повел в засаду полки, посеяв в душе
Дмитрия прежнюю ревнивую неуверенность. Но уже подскакивали воеводы, уже
сплошным потоком шли, шурша и шаркая, пешцы, положившие на плечи древки
долгих рогатин и копий. Кругом теснились рынды, детские, стратилатские
чины, вестоноши. Выводили расчехленное червленое с золотом знамя. Бренко
подъехал, сверкая начищенными доспехами. В густом предутреннем тумане
выстраивались полки. Где-то коротко проигрывали дудки. Воеводы, каждый,
отъезжали к своим полкам, а он был один - опять один! - затерянный в этой
толпе...
окоем. Идти куда-то сейчас в этой колыхающейся бело-розовой мгле нечего
было и думать. Полки строились, ожидая, когда утренник разгонит плотную
завесу, разделяющую два войска. Что татары тоже идут, узнавалось по звуку
татарских дудок, по далекому ржанью коней. Но тоже, верно, остановили и
ждали, пережидая туман.
ни другое войско. И тут вот, когда уже стало редеть и возможно стало
разглядеть верстах в трех впереди бесконечные ряды татарской конницы,
Дмитрий медленно отстегнул запону княжеской алой ферязи и бросил ее в руки
Бренка, приказавши:
рукою в перстатой, шитой серебром рукавице остановил готовых двинуться за
ними детских.
Дмитрий тронул коня (за ним ехали лишь стремянный и кучка оружных
холопов), он углядел краем глаза рванувшихся было к нему младших воевод.
Вздернул подбородок, глянул грозно. Пусть только посмеют остановить! Он
готов был сейчас любого бить, резать, грызть зубами. И бояре, испуганные,
раздались посторонь. Ни Боброка, ни Владимира Андреича, ни Микулы, ни
прочих воевод, кто мог бы и смел остановить великого князя, не было. Все
они разъехались по своим полкам. И, поняв это, почуяв, что его уже не
остановят, Дмитрий глубоко, облегченно вздохнул и сжал в руке своей
граненый, писанный золотом шестопер. Подумал, прояснев взором, оборотился
к стремянному:
перечить своему господину.
но уже прояснело, что не вернут, что наконец он свободен, свободен! И
будет биться сам, и разить врагов, как когда-то мечтал еще в детстве! И,
уже ликуя, уже раздувая ноздри в предвкушении того, чего ему не хватало
всю жизнь, князь, горяча коня, наддавал и наддавал ходу...
знаменем и, сузив глаза, глядел вперед, на дальние ряды татар, на своих и
на удаляющуюся от него маленькую, уже ничтожную среди тьмочисленных ратей
фигурку всадника. Смотрел и гадал, кого из них, его или князя, нынче убьют
на бою. И почему-то знал, что убьют и что так или иначе, но видит Дмитрия
он последний раз в жизни. Рынды у него за спиною замерли, оробев. Младшие
воеводы, мало что понимая, глядели смятенно на Бренка, над головою
которого реяло багряно-золотое знамя, и ждали теперь от него тех приказов,
которые должен был бы подавать им великий князь.
многих сил, сущее свое ничтожество? По-видимому, никогда. Мамай даже и за
мгновения до своей жалкой гибели в Кафе не чуял, не понимал ничего,
по-прежнему считая себя властелином полумира, которому лишь временно
изменила судьба. И скажем еще: поражения в Куликовской битве Мамай не
предвидел даже в бреду, даже в полном угнетении духа, каковые бывают и у
ничтожных правителей.
превосходящую Батыеву. Он и самих фрягов ведет с собой на Москву! Весною,
запрещая своим татарам сеять хлеб, он был уверен в русской добыче. Этот
гурген, зять покойного изверга Бердибека, всю жизнь изворачивался и
хитрил, отлично постигнув мерзкую науку власти: знанье того, когда и кому
надобно вонзить в сердце кинжал или напоить ядом, какую голову следует
отрубить и кого задавить, закатавши в кошмы, чтобы не лишиться власти. Но
он не ведал главного, того, что подобная власть некрепка уже потому, что
лишает себя сильных, талантливых и смелых сподвижников. Этого он не
понимал совершенно, как не понимал того ни Калигула, ни Нерон, ни Тиберий,
ни, все прочие, несть им числа, сатрапы и диктаторы, до Ивана Грозного и
до недавних российских генсеков, которые все делали одно и то же:
изничтожали живые силы страны до тех пор, пока корабль государственности
не переворачивался, а ежели и спасались, то не благодаря, а вопреки своей
<деятельности>, спасались помощью еще не уничтоженных, еще не расхищенных
национальных сил.
на Русь, а не против Синей Орды, откуда пришла и шла уже на него сущая
погибель? Или и он, этот коварный славолюбец, в тайная тайных души жил
иллюзиями? Да не в самом ли деле восхотел он сравниться с Батыем?!
Тогда... Но тогда его можно лишь пожалеть! В одну и ту же реку нельзя
ступить дважды. Изменилась и Русь, и степь, причем изменились настолько,
что вспоминать события полуторастолетней давности и вовсе не стоило.
Нельзя жить мечтою о прошлом. Нельзя, опираясь на то, что было и
невозвратно прошло, пытаться творить грядущее. Грядущее всегда иное. И
какое оно, нам не дано узнать. При этом гибнут и те, кто хочет возродить
угасшее, но гибнут и разрушители, пытающиеся воздвигать свои дворцы на
развалинах уничтожаемого величия. Где та грань, где та нить, связывающая
<оба полы сего времени>, из прошлого подающая руку грядущим векам? Где
она? Но она есть. И побеждает тот, кто находит этот по острию приятия и
отрицания проходящий средний путь. Покойный митрополит Алексий был один из
тех немногих, кто угадал, и угадал верно. И страна, поднявшаяся к Куликову
полю, выполняла - все еще - волю покойного создателя своего...
Глянул белыми от ярости глазами, глянул так, что воины попадали во прах.
рабам?! Я прикажу отрубить вам головы! Я сниму с вас кожу живьем, дабы
научить, вас мужеству! - Носком мягкого узорного, с загнутым носом,
татарского сапога он бил по склонившимся лицам, кричал, брызгая яростною
слюной. Наконец побитых воинов уволокли, дабы наказать палками. Мамай пил,
крупно глотая, пенистый кумыс и не мог напиться.
Херберт Фрэнк
Русанов Владислав
Афанасьев Роман
Пехов Алексей
Афанасьев Роман
Маккэфри Энн