сурового лица. Однако все попытки, все догадки оставались равно бесплодны.
Взор Твердого Сердца был недвижен, спокоен и немного озабочен; но,
непроницаемый, он не отражал и тени каких-либо душевных движений. Вождь не
заговорил сам и, видно, не был расположен вызвать на разговор гостей.
Мидлтону ничего не оставалось, как поучиться выдержке у своих спутников и
ждать, когда объяснение придет своим чередом.
на открытом месте, выстроившись, как всегда, сообразно с возрастом и
положением каждого. В целом они составили круг, в центре которого сидело
человек десять - двенадцать главных вождей. Твердое Сердце, приблизившись,
взмахнул рукой и, когда круг раздвинулся, проехал в середину вместе со всеми
своими спутниками. Здесь они спешились, и, как только увели коней, чужеземцы
увидели вокруг тысячу смуглых лиц, важных, спокойных, но озабоченных.
возгласами не приветствовал его народ, с которым год назад он расставался с
сожалением. Его беспокойство, чтобы не сказать - опасение, разделяли и все
его спутники. Тревогу в их взглядах постепенно сменила суровая решимость;
каждый молча поправил свое ружье и проверил, в порядке ли прочее снаряжение.
Сердце кивком пригласил Мидлтона и Поля следовать за ним и подвел их к
группе людей, занимавший центр круга. Здесь они нашли разрешение загадки,
породившей в них столь естественные опасения.
прямое, но покойное положение, сидел траппер. С первого же взгляда его
друзья поняли, что старик призван наконец уплатить последнюю дань природе.
Глаза остекленели и казались незрячими, потому что в них не отражалась
мысль. Лицо несколько осунулось против прежнего, и резче заострились его
черты; но этим, если судить по внешним признакам, и ограничивалась как будто
вся перемена. Наступающую кончину нельзя было приписать какой-либо
определенной болезни: это было постепенное и тихое угасание физических сил.
Правда, жизнь еще не покинула тело, но временами она как будто уже совсем
готова была отлететь, а потом, казалось, опять возвращалась в недвижное
тело, не желая отступиться от прав на это свое вместилище, не подточенное ни
пороком, ни болезнью.
прямо на него, на его величавое лицо. Голова его была обнажена, и длинные
пряди поредевших седых волос развевались на вечернем ветру. На коленях у
него лежало ружье, а прочие охотничьи принадлежности размещены были рядом, у
него под руками. В ногах у него лежала собака, припавшая к земле головой,
как будто во сне. Поза ее была свободна и естественна, и только со второго
взгляда Мидлтон разобрал, что видит не Гектора, а его чучело, которому
индейцы искусно и любовно сумели придать совсем живой вид. Его собственная
собака играла поодаль с маленьким сыном Тачичены и Матори. Сама мать стояла
тут же, держа на руках второго своего младенца, который мог похвалиться
происхождением от славного корня, ибо его отцом был не кто другой, как
Твердое Сердце. Дед его, Ле Балафре, сидел близ умирающего, и весь его вид
говорил, что и ему уже недолго ждать конца. Все остальные в середине круга
были тоже глубокие старики, как видно подошедшие поближе, чтобы наблюдать,
как справедливый и бесстрашный воин отправляется в свой самый далекий поход.
нашел награду в мирной и тихой смерти. Силы, можно сказать, не изменяли ему
до самого конца. А их упадок, когда наступил, был и быстрым и
безболезненным. Всю весну траппер еще выходил с племенем на охоту, но к
началу лета ноги вдруг отказались служить. Его тело быстро слабело, а с ним
и умственные способности. Пауни думали уже, что скоро лишатся мудрого
советника, которого научились любить и уважать. Но лампада жизни, чуть
мерцая, все не хотела угаснуть. В утро того дня, когда прибыл Мидлтон, к
умирающему, казалось, вернулась вся его прежняя сила. Он, как бывало, не
скупился на полезные наставления и временами, узнавая, останавливал глаза на
ком-либо из друзей. Но это было как бы последнее прощание, с которым
обратился к миру живых тот, чей дух уже считали отлетевшим, хотя в теле еще
теплилась жизнь.
только для приличия, но и в искренней печали, - затем слегка наклонился и
спросил:
прозвучали с отчетливостью, от которой становилось страшно. - Я покидаю
селенье Волков и скоро буду так далеко, что твой голос не дойдет до меня.
Твердое Сердце, в искреннем горе забывая, что другие ждут, когда и им можно
будет обратиться к его названому отцу. - Сто Волков будут очищать его тропу
от терновника.
такою силой в голосе, что слушавшие встрепенулись, точно при звуке трубы,
когда ее призывы, сперва лишь еле доносившиеся из глухой дали, вдруг
свободно разнесутся в воздухе. - Как пришел я в жизнь, так я хочу и уйти из
жизни. Человеку моего племени не нужно ни коня, ни оружия, чтобы предстать
пред Великим Духом. Он знает, какого цвета моя кожа и сообразно с тем, как
был я одарен, будет он судить меня за мои дела.
какие совершал он дела доблести и справедливости, чтобы они научились ему
подражать.
возразил старик. - Великий Дух видел все, что я делал. Глаза его всегда
открыты. Что было сделано хорошо, он запомнил; неправые мои дела он не
забудет наказать, хотя наказывает он милосердно. Нет, сын мой, бледнолицый
не может петь перед богом хвалы самому себе и надеяться, что бог их примет.
пропуская к умирающему воинов, вновь прибывших. Мидлтон взял исхудалую руку
траппера и срывающимся голосом назвал себя. Старик слушал, как слушает
человек, чьи мысли заняты совсем другим предметом; но, когда дошло до его
сознания, кто с ним говорит, в его померкших глазах отразилась радость
узнавания.
заключение Мидлтон. - Мне было бы горько думать, что я не удержался в твоей
памяти.
завершения длинной череды тяжелых дней, но нет среди них ни одного, от
которого я хотел бы отвести глаза. Я помню и тебя, и всех твоих спутников. И
твоего деда, того, что был раньше тебя... Я рад, что ты вернулся в прерию,
потому что мне нужен человек, говорящий на моем родном языке, а торговцам в
этих краях нельзя доверять. Можешь ты исполнить одну просьбу умирающего
старика?
он говорил отрывисто, с остановками - не хватало сил и дыхания. - Путь
далекий и тяжелый, но доброту и дружбу забывать нельзя. Есть селение в горах
Отсего...
говорить. - Скажи, что нужно сделать.
проставлено на замке ружья.., один торговец вырезал мне буквы ножом..,
потому что я давно собирался послать другу.., в знак моей любви.
потому что он добр и верно держит слово. Пусть он станет предо мной.
зависимости от того, к кому обращал он свои слова, а иногда и в соответствии
с выражаемой мыслью, - есть обычай у моего народа, чтобы отец давал
благословение сыну, перед тем как закроет навеки глаза. Свое благословение я
даю тебе. Прими его. Потому что молитвы христианина никогда не сделают тропу
справедливого воина к блаженным прериям ни длинней, ни тернистей! Не знаю,
встретимся ли мы когда-нибудь вновь. Есть много различных преданий о месте,
где обитают Добрые Духи. Не пристало мне, хотя я стар и опытен, выставлять
свое мнение против мнения целого народа. Ты веришь в блаженные прерии, я
разделяю веру моих отцов. Если верно и то и другое, мы расстаемся навеки; но
если окажется, что под разными словами скрыт один и тот же смысл, то мы еще
будем стоять рядом, пауни, пред лицом вашего Ваконды, который будет не кем
иным, как моим богом. Можно многое сказать в пользу обеих вер, потому что
каждая, видно, хороша для своего народа, и это несомненно так и было
предназначено. Боюсь, я был не во всем таков, каким должно быть белому
человеку, - недаром мне жаль навсегда расстаться с ружьем и с радостями
охоты. Вся вина за это лежит на мне самом - потому что не он здесь в ответе.
Да, Гектор, - продолжал он, стараясь нащупать уши собаки, - наконец пришло
нам время разлучиться, песик, а охота будет долгая. Ты был честной и смелой
собакой - и верной! Ты не можешь, пауни, заколоть собаку на моей могиле,
потому что христианский пес где пал, там и лежать ему вовек, но из любви к
ее хозяину ты будешь добрым к ней, когда я умру.
почтительным жестом выразил свое согласие.
внимание того, что ему представлялось его собакой.
попробовал засунуть пальцы между холодных губ. И тогда правда молнией
пронзила его мысль, хотя обман еще не раскрылся ему во всей полноте.
Откинувшись в своем кресле, он поник головой, как под тяжелым и веакданным
ударом. Пока он был в забытьи, два молодых индейца поспешили унести чучело с
той тонкостью чувства, которое толкнуло их на благородный обман.
Посняков Андрей
Корнев Павел
Конюшевский Владислав
Флинт Эрик
Афанасьев Роман
Громыко Ольга