- Вы можете остаться со мной, - вынес наконец решение Илайас. - С нами.
Брови Эгвейн взлетели вверх, а у Перрина упала челюсть.
- Ну что может быть безопаснее? - спросил Илайас. - Троллоки не упустят
случая, если появится возможность убить попавшегося им одинокого волка, но,
чтобы избежать встречи со стаей, они свернут, со своего пути на мили в
сторону. Да и об Айз Седай можете не тревожиться. В эти леса они забредают
нечасто.
- Даже не знаю. - Перрин старался не глядеть на волков, лежащих по обе
стороны от него. Одним из них была Пестрая, и он чувствовал на себе ее
взгляд. - Вообще-то говоря, дело не в одних троллоках.
Илайас холодно усмехнулся.
- Я видел, как стая набросилась на одного Безглазого. Было потеряно
полстаи, но, раз учуяв его запах, они не отступят. Троллоки, Мурддраалы -
волкам все едино. На самом деле им нужен ты, мальчик. Они слышали о других
людях, которые могут разговаривать с волками, но ты - первый, кого они
встретили, если не считать меня. Тем не менее они примут и твою подружку
тоже, и здесь вы оба будете в большей безопасности, чем в любом городе. В
городах есть Друзья Темного.
- Послушайте, - с настойчивостью в голосе произнес Перрин, - мне бы
хотелось, чтоб вы перестали говорить об этом. Я не могу... делать то... то,
что вы делаете, то, о чем вы говорите.
- Будь по-твоему, мальчик. Валяй дурака, если так решил. Тебе не хочется
оказаться в безопасности?
- Я себя не обманываю. Мне не в чем себя обманывать. Все, что мы хотим...
- Мы идем в Кэймлин, - громко и твердо заявила Эгвейн. - А потом - в Тар
Валон.
Закрыв рот, Перрин сердито посмотрел на девушку и наткнулся на ее гневный
взгляд. Он понимал, что она подчинялась его главенству, только когда ей того
хотелось, только лишь тогда, но все-таки она могла бы позволить ему ответить
за себя.
- А как ты, Перрин? - произнес он и ответил сам себе: - Я? Ну, дай-ка
подумаю. Да. Да, я решил идти. - Юноша повернулся к девушке с кроткой
улыбкой. - Это касается нас обоих. Поэтому-то я иду с тобой. Только вот
хорошо бы обсудить все, прежде чем принять решение, правда?
Эгвейн вспыхнула, но ее плотно сжатые губы не смягчились.
Илайас хрюкнул.
- Пестрая сказала: именно так ты решил. Она сказала: девушка прочно вросла
корнями в человеческий мир, в то время как ты, - он кивнул на Перрина, -
стоишь на перепутье. В сложившихся обстоятельствах, я полагаю, нам лучше
пойти на юг с вами. А то, глядишь, вы еще с голоду умрете, или потеряетесь
где-нибудь, или...
Вдруг Паленый встал, и Илайас повернул голову к большому волку. Мгновением
позже поднялась и Пестрая. Она придвинулась теснее к Илайасу и тоже встретила
пристальный взгляд Паленого. На несколько долгих минут эта живая картина
застыла, потом Паленый круто развернулся и исчез в ночи. Пестрая
"ab`oe-c+ al, затем вновь легла, плюхнувшись на землю, будто ничего не
произошло.
Илайас поймал вопросительный взгляд Перрина.
- Пестрая - вожак стаи, - объяснил он. - Кое-кто из самцов может, вызвав ее
на бой, взять в схватке верх, но она умнее любого из них, и всем волкам об
этом известно. Она не раз выручала стаю. Но Паленый считает, что стая зря
теряет время с вами тремя. Для него самое важное - ненависть к троллокам, и,
раз здесь, так далеко к югу, есть троллоки, он хочет отправиться убивать их.
- Нам его чувства вполне понятны, - сказала Эгвейн, в голосе ее звучало
облегчение. - Мы и сами можем отправиться своей дорогой... имея какие-то
указания, конечно, если вы их нам дадите.
Илайас махнул рукой.
- Разве я не сказал, что Пестрая ведет эту стаю? На рассвете я отправлюсь
на юг с вами, и то же самое сделают они.
Лицо у Эгвейн было таким, будто девушка услышала совсем не самую радостную
для нее весть.
Перрин же сидел, отгородившись от всех молчанием. Он чувствовал, как
удаляется Паленый. И не одного его, матерого самца со шрамом, - дюжину
других: все - молодые самцы, они вприпрыжку бежали за Паленым. Перрину
страшно хотелось верить, что все это - игра воображения, навеянная словами
Илайаса, но убедить себя ему не удавалось. Прежде чем уходящие волки исчезли
из разума Перрина, юноша почувствовал мысль, которая, как он понял, пришла от
Паленого, такую же отчетливую и ясную, словно она была его собственной.
Ненависть. Ненависть и вкус крови.
Где-то вдалеке капала вода, приглушенные всплески многократно отдавались
эхом, существуя как бы сами по себе, оторвавшись от своего источника. Везде,
куда бы ни падал взгляд, висели каменные мосты и ничем не огражденные
переходы, словно выросшие из широких уплощенных верхушек шпилей, гладкие,
элегантные, в красно-золотую полоску. Во мраке, уровень на уровень, уходя
вверх и вниз, раскинулся лабиринт, в котором не видно было ни начала, ни
конца. Каждый мост вел к шпилю, каждый переход - к другому шпилю, другим
мостам. Куда бы ни посмотрел Ранд, везде, насколько хватало глаз, насколько
можно было различить в тусклом свете, - везде было то же самое, и внизу, и
наверху. Скудный свет не позволял ясно видеть окружающее, чему Ранд был почти
рад. Некоторые переходы оканчивались площадками, которые наверняка нависали
над другими. Он не видел, на что они опирались. Он торопился, стремясь
вырваться на свободу, зная, что это - иллюзия. Все вокруг было иллюзией.
Он узнал это видение: оно посещало его слишком часто, чтобы его не узнать.
Как бы далеко он ни уходил, вверх или вниз, в любую сторону, там его окружал
один лишь отполированный камень. Камень, а еще - разливающаяся в воздухе
тьма, тьма глубокой, только что вспаханной земли и тошнотворно-сладкий запах
разложения и тлена. Запах разрытого кладбища. Ранд старался не дышать, но
запах заползал ему в ноздри. Словно масло, лип к коже.
Глаз Ранда уловил движение, и он замер на месте, пригнувшись за глянцевитым
поребриком вокруг верхушки одного из шпилей. Это и укрытием-то не было. Любой
увидел бы его из тысячи мест. Воздух заполняла тень, но нигде тени не были
настолько глубокими, чтобы в них можно было спрятаться. Ни ламп, ни фонарей,
ни факелов; свет просто был, сам по себе, словно светился сам воздух. Чтобы
видеть, света вполне хватало; и его вполне хватало, чтобы увидели тебя. И
неподвижность защищала мало.
Вновь возникло какое-то движение, и теперь Ранд отчетливо увидел его. По
отдаленному переходу вверх широко шагал мужчина, не обращая внимания на
отсутствие перил и не опасаясь возможного падения вниз, в ничто. От
величественной поспешности по его плащу пробегали волны, голова мужчины, что-
то высматривая, поворачивалась из стороны в сторону. Расстояние до идущего
было слишком велико, чтобы Ранд смог разглядеть в сумраке больше, чем
очертания этой фигуры, но ему вовсе не нужно было подходить ближе, чтобы
c'- bl: у плаща красный, как брызнувшая из раны кровь, цвет, а настойчиво
ищущие глаза пылают, точно два раскаленных горна.
Ранд попытался проследить взглядом по лабиринту, чтобы определить, сколько
переходов нужно пройти Ба'алзамону, чтобы настичь его, но потом отказался от
этого бесполезного занятия. Расстояния здесь обманчивы - таков был другой
урок, который Ранд уже успел усвоить. Казавшееся далеким могло очутиться
рядом, стоило только повернуть за угол, казавшееся близким могло быть
недосягаемым. Единственное, что оставалось делать, - продолжать идти, как он
и шел с самого начала. Идти и не думать. Думать, как он уже знал, было
опасно.
Тем не менее, едва Ранд отвернулся от далекой фигуры Ба'алзамона, он не
удержался, чтобы не подумать о Мэте.
Интересно, Мэт тоже где-то в этом лабиринте? Или же есть два лабиринта, два
Ба'алзамона? Его мысли, словно вспугнутая птица, понеслись прочь от такого
предположения: размышлять об этом было слишком ужасно. Это как в Байрлоне?
Тогда почему он не может найти меня? Уже чуточку лучше. Слабое утешение.
Утешение? Кровь и пепел, в чем же тут утешение?
Здесь ему попадались раньше густые кусты, раза два или три, хотя он и не
мог отчетливо вспомнить их, но Ранд уже бежал и бежал, долго, очень долго, -
как долго? - а Ба'алзамон тщетно преследовал его. Похоже ли на то, что было в
Байрлоне, или же все просто кошмар, простой сон, какой снится людям?
Затем на миг - на краткий миг, в который уместился лишь вдох, - он понял,
почему опасно думать, что за опасность таится в мыслях. Как и раньше, каждый
раз, как он позволял себе подумать, что все окружающее его - сон, воздух
замерцал, в глазах помутилось. Воздух превратился в вязкий, неподатливый
студень. Только на миг.
От жара саднило кожу, в горле уже вечность как пересохло, а он все бежал по
лабиринту вдоль колючих изгородей. Сколько это уже продолжается? Пот высыхал
раньше, чем Ранд успевал его стереть, глаза жгло. Над головой - и не очень
высоко - бешено кипели серо-стальные, исчерченные черным облака, но в
лабиринте не чувствовалось ни малейшего дуновения ветерка. В голове у Ранда
мелькнуло, что в этом есть какая-то странность, но мысль испарилась в жаре.
Он уже долго пробыл здесь. Он знал: думать - опасно.
Гладкие камни, бледные и округлые, которыми была выложена мостовая,
наполовину зарылись в совершенно сухую пыль, которая взлетала облачками даже
от самых легких и осторожных шагов. От нее свербило в носу, хотелось чихнуть,
что угрожало неминуемо выдать его; когда Ранд попытался вдохнуть через рот,
пыль набилась ему в горло, и он чуть не задохнулся.
Место было опасным - это он тоже знал. Впереди Ранд различил три прохода в
высокой стене колючек, а потом тропинка исчезала из виду, свернув в сторону.
В этот самый момент к любому из этих углов мог уже приближаться Ба'алзамон.
Он сталкивался с ним уже, встречался неожиданно, два или три раза, хотя не
мог вспомнить ничего, кроме того, что они встречались и ему удалось
спастись... как-то. Слишком много размышлять - опасно.
Володихин Дмитрий
Мурич Виктор
Посняков Андрей
Прозоров Александр
Фазиль Искандер
Лондон Джек