занятий, даже если за ним пошлют всех чиновников Виллета. Он не сдвинется с
места, даже если его призовут король, кабинет и парламент вместе взятые.
долг призывали его немедля и буквально исполнить то, чего от него хотели;
поэтому я молча выжидала, не обращая никакого внимания на его слова. Он
спросил, что еще мне нужно.
подоконнике. Он проводил это дерзкое поползновение взглядом, безусловно,
удивленный и опечаленный моей наглостью.
до его фески - пусть сама ее и надевает, превращаясь для такого случая в
garcon'a, и смело идет вместо него в Атеней.
мне кисточкой.
уклоняясь от неизбежного.
руке. Она скользнула по гладкой наклонной крышке полированного, не покрытого
сукном стола, увлекла за собою легкие, в стальной оправе "lunettes", и -
страшно сказать - они упали на эстраду. Сколько раз видела я, как они падали
благополучно - но теперь, на беду злополучной Люси Сноу, они упали так, что
каждая ясная линза превратилась в дрожащую бесформенную звезду.
этим "lunettes"; у мосье Поля был особый трудноисправимый недостаток зрения,
а эти очки выручали его. Я слышала, как он называл их своим сокровищем; рука
моя дрожала, подбирая бесполезные осколки. Я ужаснулась того, что наделала,
но раскаяние мое, кажется, было еще сильнее испуга. Несколько секунд я не
решалась взглянуть в лицо обездоленному профессору; он заговорил первый.
мадемуазель Люси признает, что вполне заслужила веревки и виселицы; и
трепещет в ожидании своей участи. Какое коварство! Вы решили воспользоваться
моей слепотой и беспомощностью!
расплывшуюся улыбку, светившую, как в тот вечер на улице Креси. Он не
рассердился - даже не опечалился. На настоящую обиду он отвечал терпимостью;
действительный вызов он принял кротко, как святой. Происшествие, которое
меня так напугало и лишило было всякой надежды его уговорить, вдруг как
нельзя лучше помогло мне. Непреклонный, когда за мной не было никакой вины,
он вдруг чудесно преобразился, когда я стояла перед ним, сокрушаясь и
раскаиваясь.
petite cassetout"*, - он объявил, что не смеет ослушаться той, которая явила
образец столь опасной доблести; так же точно "великий император" разбивал
вазу, чтобы внушить страх. Наконец, он водрузил на голову феску, взял у меня
разбитые "lunettes", примирительно пожал мне руку, поклонился и в самом
лучшем расположении отправился в Атеней.
день я снова поссорилась с мосье Полем; но делать нечего, это правда.
вечерам, всегда a l'improviste*, без предупреждения, в часы, когда мы тихо
готовили уроки, и тотчас брался распоряжаться нами и нашими занятиями:
заставлял отложить книги, достать рукоделие и, вытащив толстенный фолиант
или стопку брошюр, заменял сонную воспитанницу, уныло произносившую "lecture
pieuse"**, и читал нам трагедию, прекрасную, благодаря прекрасному чтению,
либо огненную, благодаря огненности исполнителя, драму, в которой я,
признаться, чаще всего не видела прочих достоинств, но для мосье Эманюеля то
был лишь сосуд, и он наполнял его, как живой водой, собственной энергией и
страстью. Или, бывало, он заносил в наш монастырский мрак луч иного яркого
мира, знакомя нас с современной словесностью; читал отрывки чудесной повести
либо свежую остроумную статью, смешившую парижские салоны, всегда
безжалостно выбрасывая из трагедии, мелодрамы, повести или эссе всякий
пассаж, выражение или слово, по его мнению, неподходящее для ушей "jeunes
filles"***. Не раз замечала я, что если сокращение вело к бессмысленным
зияниям или портило текст, он мог выдумать, да и выдумывал на ходу целые
куски, силою не уступавшие их целомудренности; диалог или описание, привитые
им к старой лозе, часто оказывались куда лучше срезанных.
ученицы за книгами, учительницы за работой. Помню, что я работала; одна
причуда занимала меня; я кое-что задумала; я не просто коротала время: я
собиралась подарить свою работу, а случай приближался, надо было торопиться,
и пальцы мои трудились без устали.
слуху шаги; едва раздалось хором: "Voila Monsieur!"* - как двустворчатые
двери распахнулись (они всегда распахивались при его появлении: неторопливое
"отворились" здесь не годится), и вот он уже стоял среди нас.
столом висела лампа; ближе к лампе друг против друга сидели учительницы;
девушки устраивались по правую и по левую руку от них; кто постарше и
поприлежней - ближе к лампе, к тропикам; ленивицы же и те, кто поменьше,
располагались у северного и южного полюсов. Обыкновенно мосье вежливо
подвигал стул одной из учительниц, чаще всего Зели Сен-Пьер, старшей
наставнице; потом он садился на освободившееся место, пользуясь, таким
образом, ярким светом Рака или Козерога, в котором нуждался вследствие своей
близорукости. Вот Зели, как всегда проворно, вскочила и улыбнулась своей
странной улыбкой до ушей, обнажающей и верхние и нижние зубы, но не
порождающей ни ямочек на щеках, ни света в глазах. Мосье не то не обратил на
нее внимания, не то просто решил ее не замечать, ибо он был капризен, как,
по общему мнению, бывают капризны одни женщины; вдобавок "lunettes" (он
раздобыл новые) служили ему оправданием мелких оплошностей. Как бы то ни
было, он прошел мимо Зели, обогнул стол и, не успела я вскочить и
посторониться, пробормотал: "Ne bougez pas"*, - и водворился между мною и
мисс Фэншо, вечной моей соседкой, чей локоть я чувствовала постоянно, как ни
упрашивала я ее то и дело "убраться от меня подальше".
освободить ему место и еще просить подвинуться учениц. Джиневра "грелась",
как она выражалась, возле меня в зимние вечера, докучала мне вознею и
вынуждала меня порой закалывать в пояс булавку для защиты от ее локтя; но,
очевидно, с мосье Эманюелем так обращаться не следовало, и потому я отложила
работу, очищая место для его книги, и отодвинулась сама - не более, однако,
чем на метр: всякий разумный человек счел бы такое расстояние достаточным и
приличным. Но мосье Эманюель вовсе не был благоразумен: трут и огниво, вот
что он был такое! - и он тотчас высек пламя.
des airs de caste; vous me traitez en paria, - сказал он мрачно. - Soit, je
vais arranger la chose*. - И он принялся за дело. - Levez-vous toutes,
Mesdemoiselles**, - возгласил он.
особой касте, а я пария для вас. Что ж, посмотрим (фр.).
меня на краю лавки и, аккуратно передав мне мою корзинку, шелк, ножницы -
все мое имущество, - уселся на противоположном конце.
дорого обошелся этот смех. Что же до меня, я отнеслась ко всему совершенно
хладнокровно. Я сидела в одиночестве, лишенная возможности общения,
занималась своим делом, была покойна и ничуть не печалилась.
moi je n'y ai pas mis la main*.
Ильин Андрей
Сертаков Виталий
Круз Андрей
Панов Вадим
Никитин Юрий
Плотников Александр