бурности я мигом перехожу в недвижимость, замкнутость, стало быть, блажен
есть и ох как худо могу кончить по этой причине земной путь; отколовшись от
артели, я бродил по лесу или сидел на обдуве у реки, бросал камни в воду,
глядел в заречные дали, думал о всякой всячине, напевал что-нибудь, чаще
просто так сидел, слушал шум кедров за спиной, смотрел, как безостановочно
катятся беляки по Енисею, как дымит пароход в волнах, как бегут по небу
растеребленные облака, как мотает ветром чаек, и они, взойдя в высоту, не
шевелят крыльями, а, вытаращив круглые глаза, лишь подергивают вытянутой
шеей, ровно бы глотками схлебывая воздух. Дозором явится на реку парочка
гагар, полетают возле берега, покружатся-разведаются, повернут "домой" -- к
лесным озерам, возмущенно крякая, и, плюхнувшись на воду, застонут в лесу,
жалобно извещая, что непогода продлится еще не один день.
бездельную пору я неожиданно отыскал озерцо и замер, обвороженный. Со дна
озерца струил холодную воду кипун, шлифуя его круглое зеркало. Обметанное у
берегов стрелолистом, кугой, расцвеченное экономно и красиво лилиями и
кувшинками, озеро так ловко пряталось в гуще самосевной травы, стлаников,
вербача и ольхи, что его не угадать было, а из-за гнуса в сросшийся вертеп
никто не совался. В какие-то далекие-предалекие времена был страшный ледоход
на реке, может, тогда еще и названия не имевшей, натолкало на мыс каменные
глыбы, запрудило родник, и, пока он искал выхода, пока точил себе щель, его
забросало песком, меж каменьев проросли дудки высоких пиканников, ползучие
нити пырея, цепкой осоки, меж собой спеленывались лозы тальника, нити
повилики и всякой ползучей твари довершили дело, сделали непролазной забоку,
скрыли наполненную водой лагуну. В парной теплыни напревал комар, мухота,
мизгири, метлячки, блошка лесная, нужная птице и рыбам. Птицы занесли в
лагуну рыбью икру, семена водяных цветов, и украсилась жучками-водомерами
лагуна, сделалась живым озером, вокруг которого в камнях и зеленых крепях
охотно селились птички. Отороченное с тундряной стороны пояском белых мхов
озеро, и без того нарядное, еще и форс какой-то легкий, глаз не режущий,
имело: красная брусника, сизый гонобобель рассыпались по пояску мхов; листья
осинников, еще только чуть подрумяненные первыми иньями, гоняло от берега к
берегу по высветленной до дна воде.
размышлениям: "В таком озере должна быть тьма рыбы!" -- и тотчас заметил
едва заметные кружки в "окнах" меж листьев лилий, кувшинок и в прибрежных
водорослях. Такие кружки бывают от малой рыбехи -- гальяна. Но в прибрежном,
да еще таком светлом озерце гальяну несдобровать -- приест его рыба, да и
любит северный гальян воду, густую от тины и торфа, где много корма и худо
его видать. Обмозговав все это, я хотел уж подаваться домой, заказав себе
молчать согласно старорежимному правилу: нашел -- не показывай, потерял --
не сказывай, да на грех и беду мою, подле круглых листьев еще так недавно
светло сиявшей кувшинки мягко чмокнуло, расплылся кружок, пузыри вспухли в
середко его, как у подкипевшего на сковороде блина, и долго плавали, не
лопаясь.
плеснув неповоротливым боком, выдохнув пузырьками воздух, плавится карась. Я
присел на камень, утих -- по всему озеру запричмокивало, чудилось: всюду
лопались вешние почки. Зеркало озера сплошь покрылось тонкими кружками,
ровно бы какой-то забывшийся ученик, балуясь, легко, быстро рисовал
карандашом кружки на чистом листе, и только пузырьки, прозрачные пузырьки,
катающиеся по воде, мгновенно возникающие и так же мгновенно гаснущие,
свидетельствовали о том, что в воде идет жизнь, играет там и кормится рыба,
много рыбы карася. Я, наверное, мог бы просидеть возле того озера сутки, да
зараза-то, комар-то, разве позволит? Вытурил, выжал меня на берег, на обдув
от так украдчиво и красиво живущего в заувее озерца, которое сделалось мне
чем-то родным.
Только я подумал насчет деда -- тут же вместо одной нашей лодки увидел --
две, во второй лодке тонкой былкой торчала парусная мачта. Лодку
захлестывало волнами. Подле нее будоражился невысокий человек, узкая полоска
светилась на его лице. "Дед!" -- обрадовался я, поспешил скорее к лодке, без
приветствий и объятий включился в дело, помогая деду выбрасывать на берег
манатки, весла и для начала был тут же обруган за допущенные оплошности.
деду.
Под парусом, будто архангел по небеси! Перло! Того гляди в Карско море
выкинет! За весло поймался, трубку зажечь моменту нет -- во катил!..
законный промысел по договору, ему никакой рыбнадзор нестрашен. Чтоб рыбаки
были к нему благосклонней, привез дед спирту. Давно "не причащавшиеся"
мужики посулили деду всякое содействие в промысле, поменяли его одряхлевшие
сетчонки -- для отчета годилась и рухлядь, -- на что дед, само собой, и
рассчитывал. Я видел, как дед спрятал под баней литр спирта, чтобы после
"под магарыч" обменять черную рыбу: налима, окуня, щуку на стерлядей и
осетра.
и черную рыбу, а я подбивал его поставить сети на открытом мною озере. Дед
россказням моим не верил. "Отвяжись, хлопуша!" -- кричал даже и топал па
меня ногами. Но сопротивление его постепенно слабело, потому что ловилось в
его мережки плохо -- лето перешло за середину, вода укатилась "в трубку", то
есть межень наступила. Рыба отваливала в прохладные глуби. Ставить паромы
дед не умел и не смог бы их один поставить. Артель ему помогать не могла --
некогда, и дед начал делать крен в сторону озерного лова, а, как известно:
"Телушка стоит полушку, да перевоз дорог" -- вытаскивать с озер рыбу по
болотистому вертепу, да еще в пору самого лютого гнуса -- адова работа.
удача. Раззудил его на ту удачу опять же я, ничего, кроме добра, деду не
желавший. Справляя какое-нибудь дело на берегу, замечал я в тихую погоду на
реке, за ближним каменистым мыском, движение и тень огромной рыбины,
осторожно скользящую в глуби воды, пробитой закатным светом. Блазнится,
думалось поначалу. Вовлек в союзники Гришку. Он чуть ума не решился, увиден
"водяного". В один из вечеров залегла вся бригада за лодкой, высматривая
чудище речное. Терпенья у степенных мужиков мало, гордости и дел много. Они
собрались было отругать нас с Гришкой за понапрасну погубленное время, но в
тот миг топляком легла на дно рыбина и принялась трепать набросанные в воду
лоскутья потрохов, рыбью обрезь, прелых заглотышей.
вжалась в глубь и растворилась в ней.
должно! Вот на дохлятину и переметнулась...
но, прослышав про "водяного", не устоял, сотворил жерлицу -- удилище в
оглоблю, леску в мизинец толщиной, на конце вдвое проволока и уда, что
поддевный крюк. На уду дед вздел сорожину, навалил на удилище кучу пудовых
валунов и с берега удалился. Весь вечер мужики подначивали деда, измывались
над его жерлицей, но какое изумление охватило всех нас, когда, спустившись к
Енисею наутре, мы увидели леску с рогульки снятой и туго-натуго натянутой.
Дед раскатал каменья, схватился за удилище и туг же с берега исчез:
бултыхается у приплеска, ругаться пробует, удилище из руки упустил!
им совладать с артелью, к тому же в такой задор вошедшей! Далеко от берега
догнали мы удилище, то уходившее под воду, то вехой появлявшееся наверху.
Схватили жердину, сгоряча пробовали вываживать рыбину, и она шла, уморенная,
послушная, но, как завидела лодку, мокрого одноглазого деда, такого козла
сделала, что лодка черпанула бортом, и мы едва не высыпались из нее.
удилище за борт: -- Пущай повозит! Пущай уторкается!
грудное раскрылье поддевный кованый крюк. Перевалив щуку за борт, мы сдуру
принялись ее лупить чем попадя, дед ссадил до крови кулак о шучью башку.
же дорого, как в страду на пашне. Все же упросили мужиков взвесить
"водяного", и они завалили его на весы -- тридцать три кило с гаком! Лежит
щука на рыборазделыюм столе, пастью шевелит, морда ее источена пиявками,
червяками и водяными клопами. На широком и уже тупом носу что-то вроде мха
наросло, кость повсюду острая выступала.
орали, чего да как было. Дед Павел штаны отжимал, простуженно пошмыгивал
носом, умственно шевелил усами, и не зря шевелил. Вечером он вынул из-за
бани литр спирта и выморщил у мужиков двух осетров, по весу равных одной
щуке. Чтоб мужики не передумали, он той же ночью собрался улизнуть в город.
Но удача, она же страшная зараза! Она же слепит, разжигает ту самую выть, то
есть аппетит, о которой поминал Высотин. Вспомнив, что карась в особом
почете в семье доктора Питиримова, да и переселенцы из среднерусских мест
ценят его, костлявого, тиной воняющего, вровень со стерлядью, дед решил
черпануть и карася на мной открытом озере. Если карася доплавить свежим в
город, соображал дед, да загнать потихонечку, глядишь, разживется
деньжонками хорошо, "сямой" отвалит и еще раз, совсем уж последний раз,
попытает счастья в картах...
Русанов Владислав
Орлов Алекс
Прозоров Александр
Ильин Андрей
Журавлев Владимир
Посняков Андрей