Чтение 83–й страницы книги ~Тишина~

его страх за Асю, с которым невозможно было жить.

"Вот и все, Костя..."

И, одним движением толкнув руку с "вальтером" в карман, глядя на дверь
в другой комнате, он крикнул:

- Кто?..

В дверь прекратили стучать. Шагов не было. И только возбужденный голос
сквозь дыхание:

- Константин Владимирович! Константин Владимирович!.. Вы спите? - Это
был голос Берзиня.

- Кто там?.. Вы, Марк Юльевич?..

- Константин Владимирович! Откройте! Вы слышали? Вы спите? Радио...
включите, пожалуйста, радио!

- Что? Какое радио?

С испариной на лбу, очнувшись, он застонал, протер лицо, словно
разглаживая на нем напряжение мускулов.

И после этого повернул ключ в двери.

- Радио... радио! Вы слышали радио? Это второе сообщение... Вы слышали?

Берзинь на коротеньких ногах вкатился в комнату, волосы встрепанно
торчали с боков лысины, подтяжки спущены, били по ягодицам, как вожжи.

В руках у Берзиня была мышеловка, и несоответствие этой мышеловки и
выражения несчастья в глазах его, во всей его фигуре удивило Константина.
Он, не понимая, выговорил едва:

- Вы что?

- Вы послушайте... послушайте! Вы не слышали? Не слышали? Передали о
Сталине... И сейчас передают. Вы спали, да? Вы не слышали? Включите радио!
Где у вас радио?

- Что - Сталин?

- Включите радио. Включите радио! - повторял Берзинь, бегая по комнате.
- Где, где у вас радио? Передают. Сейчас!

Константин вбежал во вторую комнату; дергая зацепившийся шнур, включил
репродуктор - он размеренно ронял чугунные слова:

- ...и Совет Министров Союза ССР сообщают о постигшем нашу партию и наш
народ несчастье - тяжелой болезни товарища Иосифа Виссарионовича Сталина.

В ночь на второе марта у товарища Сталина, когда он находился в Москве
в своей квартире, произошло кровоизлияние в мозг, захватившее важные для
жизни области мозга.

Товарищ Сталин потерял сознание. Развился паралич правой руки и ноги.
Наступила потеря речи. Появились тяжелые нарушения деятельности сердца и
дыхания...

На Горбатом мосту тихой канавы Константин нащупал "вальтер" во
внутреннем кармане и резко бросил его через железные перила в неподвижную
вечернюю, расцвеченную огнями воду.

И не расслышал булькнувший звук внизу. Вода поглотила пистолет без
всплеска - и не было кругов в масляной черноте под мостом.

"Почему я этого не сделал раньше? Надеялся на что-то? Ждал? Не верил?
Что ж - вот она, добренькая черта: сомневаться до последнего момента! И я
не верил, сомневался?.."

Потом, скользя по гололеду ступеней, Константин спустился на безлюдную
набережную - и тут сбоку раздался стеклянный приближающийся хруст ледка
под чьими-то ногами. Он со споткнувшимся сердцем глянул из-за поднятого
воротника. Темная фигура постового, незаметно дежурившего в тени дома,
солидно, неторопливо надвигалась на Константина, голос ударил, как
выстрел:

- А ну, что бросил, гражданин? Что в канаву бросал?

- Пистолет. Обыкновенный пистолет, - внезапно с отчаянным спокойствием
проговорил Константна. - Этого мало?

- Чего-о? Вы эти шутки бросьте. Вчера одна тоже бросила. Ночью. Утром
посмотрели - младенчик на камушках. "Пистоле-ет"! Проходите, проходите,
гражданин.

Ночью он сжег в печи том Брема, в котором было вырезано гнездо для
"вальтера".

- Ты не спишь, Костя?

- Нет. Не могу.

- Это ужасно.

- Скажи как врач, инсульт - очень серьезно? Это излечимо?

- Да. Но это второй инсульт. Главный врач нашей поликлиники сказал, что
это второй. Первый был в тридцатых годах. Мы не знали. Он без сознания.
Поражены важные центры.

- Странно. Не могу представить, чтобы он был без сознания. Мы всегда
думали, что он вечен...

- Когда я шла из поликлиники, на улице останавливались люди. Везде
включили радио. Все молчат. Никто не ожидал. Знает ли об этом папа... там?
И Сергей.

- Наверно.

- ...Письма, которые писал Сергей Сталину... Он писал о папе. Теперь я
не знаю, что будет.

- Ася! Тебе неудобно лежать?

- Нет, нет... Что-то стало душно. Горло перехватило.

- Дать тебе воды? Тебе что-нибудь нужно, Асенька?

- Не надо. Ничего не надо. Возьми только руку из-под головы. Не
обижайся... Я вот так лягу. И все пройдет.

- Ася!

- Что, милый?

- Ася, все прошло?

- Да.

- Ася... что ты сейчас чувствуешь?

- Этого не объяснишь. Маленького зайца. Лапками копошится за пазухой.

- Я люблю тебя. Одну. Единственную. Я никогда никого так не любил.

- Костя, глупый, ты так сказал? А он возится там и не знает - ни тебя,
ни меня. Ни то, что в мире. Он сейчас ничего не знает.

- ...Ничего не знает. Ни о тебе, ни обо мне, ни о своем деде. Все ему
не нужно будет знать. К черту ему знать это!

- Нет! Он должен знать все. Я не хочу, чтобы он вырос комнатным
цветком. Нет. Он должен уметь драться, защитить себя. Он не должен давать
себя в обиду.

- Я уверен, Ася, он все же будет жить при коммунизме. Кулаки необходимы
будут для спорта. Это нам нужны кулаки. Ася... тебе удобно лежать?

- Да, милый. Сколько сейчас времени?

- Два часа ночи.

- Два часа... Костя, ты не выключал радио?

- Нет, радио включено.

14

На следующий день перед сменой Константин увидел Михеева.

Помедлив, Константин вытащил сигарету, помедлив, чиркнул спичкой,
затянулся, потом аккуратно бросил спичку в металлическую бочку около входа
- ждал, пока пройдет первый порыв злой неприязни, возникшей сразу при виде
широкой шеи Михеева со щеточкой отросших волос, лежащих на воротнике
полушубка, его крепкой, тугой спины, его ватных брюк, заправленных в
бурки.

Боком к Константину Михеев стоял в толпе шоферов, собравшихся перед
линией в закутке курилки, щеки его темнели плохо выбритой щетиной, угрюмое
лицо было непроспанно, одутловато, с похмельной, казалось, желтизной.

"Он был у больной сестры или на дне рождения, кажется? - вспомнил
Константин недавние слова Акимова. - Он приезжает с линии раньше или позже
меня, избегает встреч со мной!.. Или той ночью он еще где был? Что ж, и
это похоже. О чем он думает сейчас?"

- А я тебе говорю - нет! Соображать надо! - донесся из закутка
рокочущий бас Плещея. - Слухи, брат, как мяч, скачут!..

И Константин догадался, о чем говорили там.

Все, что задумал он, как бы теряло сейчас свою значительность,
растворялось в неспокойной и сгущающейся обстановке, все как бы
утрачивалось в последних событиях и незаметно отдалялось в охлаждающий
туманец.

"Так что же?" - спросил он себя.

Константин зачем-то выждал минуту возле бочки с водой, отражавшей
сквозь нечистые стекла окон фиолетовое мартовское небо, подошел к закутку
курилки. Его никто не заметил; увидел один Сенечка Легостаев, как всегда,
топтавшийся чуть в стороне с бутылкой кефира; несмотря ни на что, он
закусывал перед сменой. Здороваясь, он открыл, криво улыбнувшись
Константину, стальные зубы, спросил:

- Слышал? Что происходит-то на белом свете?

И, большим глотком отхлебнув из бутылки, навалился на чужие плечи, стал
не без любопытства заглядывать в середину гудевшей толпы шоферов.

Шли разговоры.

- Что тут предполагать! Все может быть. Иногда и профессора ни шута не
могут! - выделяясь, звучал натянутый густой бас Плещея. - Здоровье тоже
было немолодое. Но надеяться надо - обойдется, может. Об этом и думать
надо. А не о том, что профессора плохие. Все козлов отпущения хотим найти!

- В войну ни одной ночи небось не спал - думал за всех. Вот тебе и
кровоизлияние в голову. Сам все!

- С ним враги не особенно... Боялись. И Черчилль сволочь! И Трумэн...
Всех держал. Надорвешь здоровье, поди! А тут еще в юбилей письма в
газетах: "Родной наш, любимый". Как сглазили!

- Да ты только, Семенов, ерунду не пори, моржовая голова! - раздраженно