Стирфорта, Маркхем на вид совсем юный, я дал бы ему не больше двадцати лет.
Я заметил, что сей последний всегда говорил о себе неопределенно, в третьем
лице, и очень редко употреблял местоимение первого лица единственного числа.
Маркхем, разумея при этом самого себя.
ответил Маркхем. - Человек весь день голоден. Человек все время ест.
играть роль хозяина дома, я уговорил Стирфорта, когда доложили, что обед
подан, занять председательское место, а сам уселся против него. Все шло
превосходно, вина мы не жалели, а Стирфорт так блестяще исполнял свои
обязанности, что все веселились от души. Но, увы, мне не удавалось быть
таким добрым сотрапезником, каким мне хотелось, ибо мой стул находился
против двери и внимание мое отвлекал расторопный молодой человек, который
очень часто выходил из комнаты, и немедленно вслед за этим его тень
неизменно появлялась на стене передней с бутылкой у рта. "Молодая девица"
также причиняла мне некоторое беспокойство - она, правда, не пренебрегала
мытьем тарелок, но, к сожалению, их била. Ум у нее был пытливый, она не в
силах была сидеть безотлучно в кладовой (вопреки данным ей строгим
инструкциям) и то и дело заглядывала к нам, всякий раз пугаясь, что ее
заметили. Тут она пятилась, наступала на тарелки, которыми старательно
уставляла пол, и производила серьезные опустошения.
убрали скатерть и на столе появился десерт. Когда пирушка достигла этой
стадии, выяснилось, что расторопный молодой человек лишился дара речи. Отдав
ему потихоньку распоряжение присоединиться к миссис Крапп и увести с собою в
нижний этаж "молодую девицу", я предался веселью.
Воскресли в памяти всевозможные полузабытые события, о которых хотелось
потолковать, и я болтал без умолку, что было мне совсем несвойственно. Я
громко смеялся над своими собственными остротами и над остротами
собеседников, призывал к порядку Стирфорта, якобы медлившего передавать
бутылку, несколько раз клялся приехать в Оксфорд, возвестил, что намерен
еженедельно давать точь-в-точь такие же обеды, и в безумии своем взял такую
понюшку из табакерки Грейнджера, что принужден был удалиться в кладовку и
там, наедине с собой, чихал в течение десяти минут.
пробочник, чтобы откупорить новую бутылку задолго до того, как она могла
понадобиться. Я предложил выпить за здоровье Стирфорта. Я назвал его самым
дорогим моим другом, "покровителем моего детства и товарищем моей юности".
Сказал, что с восторгом предлагаю тост за него. Сказал, что перед ним я в
неоплатном долгу и восхищаюсь им больше, чем могу выразить словами. Закончил
я возгласом:
заключение еще одну. Обходя вокруг стола, чтобы пожать ему руку, я разбил
свою рюмку и пробормотал, заикаясь:
Маркхем, он пел: "Когда на сердце заботы бремя" *. Пропев ее, он предложил
нам выпить "за женщину". Против этого я возразил, этого я не мог допустить.
Я заявил, что предлагать такой тост неучтиво и я никогда не разрешу
провозглашать подобные тосты в своем доме, где можно пить только "за леди".
Я говорил с ним очень резко, вероятно потому, что видел, как Стирфорт и
Грейнджер смеются надо мной, а может быть, над ним или над нами обоими. Он
заявил, что человеку нельзя приказывать. Я сказал, что можно. Он возразил,
что в таком случае человека нельзя оскорблять. Я сказал, что на сей раз он
прав: человека нельзя оскорблять под моей кровлей, где лары священны, а
законы гостеприимства превыше всего. Он сказал, что человек не унизит своего
достоинства, если признает, что я чертовски славный малый. Я тотчас же
предложил выпить за его здоровье.
дрожью. Стирфорт произнес в мою честь речь, которая растрогала меня чуть не
до слез. Я ответил благодарственной речью и выразил надежду, что все
присутствующие будут обедать у меня завтра и послезавтра, - словом, каждый
день в пять часов, дабы мы могли наслаждаться весь вечер беседой и обществом
друг друга. Тут я почувствовал потребность провозгласить за кого-нибудь тост
и предложил выпить за здоровье моей бабушки, мисс Вечен Тротвуд, лучшей из
представительниц ее пола.
холодному каменному карнизу, чувствуя, как - ветерок обвевает его лицо. Это
был я сам! Я называл себя "Копперфилдом" и говорил:
силу.
опять-таки я. В зеркале я был очень бледен, глаза блуждали, а волосы -
только волосы! - казались пьяными.
дребезжащими стаканами... Лампа... По правую мою руку Грейнджер, по левую
Маркхем, напротив Стирфорт - все сидят, окутанные дымкой, где-то очень
далеко. В театр? Ну, конечно! Превосходно! Пошли! Но пусть меня извинят: я
выйду последним и потушу лампу, во избежание пожара!
ощупью разыскивал ее в оконных занавесках, когда Стирфорт, смеясь, взял меня
под руку и вывел из комнаты. Один за другим мы спустились по лестнице. На
последних ступенях кто-то упал и скатился вниз. Кто-то другой сказал, что
это Копперфилд. Меня рассердила такая ложь, но вдруг я почувствовал, что
лежу на спине в коридоре, и стал подумывать, что, пожалуй, тут есть доля
правды.
фонарей. Шел бессвязный разговор о том, что на улице сыро. А я считал, что
подмораживает. Стирфорт смахнул с меня пыль под фонарем и расправил мою
шляпу, которая удивительным образом появилась неведомо откуда, потому что
раньше ее на моей голове не было. Потом Стирфорт спросил:
кого-то деньги, осведомился, принадлежу ли я к компании джентльменов, за
которых сейчас платят, и, помнится, когда я мельком на него взглянул, он как
будто колебался, брать ли за меня деньги. Вскоре после этого мы очутились
очень высоко, в театре, где было очень жарко, и мы смотрели вниз, в
преисподнюю, которая словно дымилась: людей, которыми она была набита до
отказу, едва можно было разглядеть. Еще была внизу большая сцена, казавшаяся
очень чистой и гладкой после улицы, а на сцене были люди, которые о чем-то
говорили, но ничего нельзя было разобрать. Сверкало множество огней, играла
музыка, а внизу в ложах сидели леди, и еще что-то там было, не знаю что. На
мой взгляд, весь театр имел диковинный вид, как будто он учился плавать, как
ни старался я его удержать.
глазами проплыли разодетый джентльмен, развалившийся на диване с биноклем в
руке, а также моя собственная особа, отраженная во весь рост в зеркале.
Затем меня ввели в одну из лож, и, усевшись, я начал что-то говорить, а
вокруг кричали кому-то: "Тише!" - и леди бросали на меня негодующие взгляды,
и... что это? Да! - передо мною, в той же ложе, сидела Агнес с леди и
джентльменом, которых я не знал. Мне кажется, сейчас я вижу ее лицо яснее,
чем видел тогда, лицо и этот незабываемый взгляд, выражающий жалость и
изумление и обращенный на меня.
публике. Смотрите на сцену!
прислушаться к тому, что там происходит, но ничего из этого не вышло. Вскоре
я снова взглянул на Агнес и увидел, что она сидит съежившись в углу ложи и
прижимает ко лбу руку, затянутую в перчатку.
вы скоро уйдете отсюда?
проводить ее. Вероятно, я кое-как выразил свою мысль, потому что Агнес,
пристально посмотрев на меня, как будто поняла и тихо сказала:
очень важно. Уйдите сейчас же, Тротвуд! Уйдите ради меня и попросите ваших
друзей проводить вас до дому!
влияние, что, хотя я и сердился на нее, мне стало стыдно, и, бросив короткое
"с-спок... нок" (я хотел сказать: "спокойной ночи"), я встал и вышел.
Приятели последовали за мной, и прямо из ложи я шагнул в свою спальню, где
был один только Стирфорт, помогавший мне раздеться, а я то уверял его, что
Агнес - моя сестра, то принимался умолять принести штопор, чтобы откупорить
еще бутылку вина.
бессвязно повторял снова все, что было сделано и сказано, а кровать была
бурным морем, не утихавшим ни на минуту. И когда этот кто-то медленно
Василенко Иван
Василенко Иван
Свержин Владимир
Каргалов Вадим
Лукин Евгений
Херберт Фрэнк