интересна. Буду вызван, извещение получу дополнительно.
Кате, мы опять расставались. Это было нелегкое дело. Бабу на чайник? Но у
нее не было чайника. Платье? Но я никогда не мог отличить креп-сатэна от
фай-дешина. Лейку? Лейка была бы ей очень нужна, но на лейку не хватало
денег.
Арбате Валю. Он стоял у окна книжного магазина и думал - прежде я бы
безошибочно определил: о зверях. Но теперь у него был еще один предмет для
размышлений.
с утра - я все забегал к ней то домой, то на службу. Мы расставались
ненадолго: в августе она должна была приехать ко мне в Заполярье, а я
ждал, что меня вызовут еще раньше - быть может, в июле. Но все-таки мне
было немного страшно - как бы опять не расстаться надолго...
совершенно так же, как я написал, только в одном месте исправлен стиль, а
вся статья сокращена приблизительно наполовину. Но выдержки из дневника
были напечатаны полностью: "Никогда не забуду этого прощанья, этого
бледного вдохновенного лица с далеким, взглядом. Что общего с прежним
румяным, полным жизни человеком, выдумщиком анекдотов и забавных историй,
кумиром команды, с шуткой подступавшим к самому трудному делу. Никто не
ушел после его речи. Он стоял с закрытыми глазами, как будто собираясь с
силами, чтобы сказать прощальное слово. Но вместо слов вырвался чуть
слышный стон, и в углу глаз сверкнули слезы..."
волосы касаются моего лица, и чувствовал, что она сама чуть сдерживает
слезы.
какому-то Павлу Петровичу из зверового совхоза: "Фу, черт! И доктору! Чуть
не забыл!", пока Кира не вернулась и не увела его за руку. Мы остались
одни. Ох, как мне не хотелось, чтобы Саня уезжал!
не только глаза, в которые я смотрела: он стоял без фуражки и был такой
молодой, что я сказала, что ему еще рано жениться. В форме он казался
выше, но все-таки был маленького роста и, должно быть, поэтому иногда
невольно поднимался на цыпочки - и сейчас, когда я обернулась. Он был
подтянутый, аккуратный, но на макушке торчал хохол, который удивительно
шел ему, особенно когда он улыбался. В эту минуту, когда мы обнялись и я в
последний раз обернулась с площадки, он улыбался и был похож на того
решительного, черного, милого Саню, в которого я когда-то влюбилась.
спускалась с площадки. Ох, как мне не хотелось, чтобы он уезжал!
все говорила: "Да, да".
говорил о Сане.
самолюбивая, и первое время вы будете ссориться. Ты, Катя, вообще его
почти не знаешь.
потому что это пылкая душа, у которой есть свои идеалы.
заметить.
совсем другая. А он - вспыльчивый. Ты вообще подумай о нем, Катя.
хороший, чтобы о нем думать и думать.
Валя с Кирой в кино, а Александра Дмитриевна в какой-то клуб - читать
литмонтаж по Горькому "Страсти-мордасти", который она сама составила и
которым очень гордилась, а я долго сидела над своей картой, а потом
бросила ее и стала думать.
представляется тот мальчик в куртке, который когда-то ждал меня в сквере
на Триумфальной и все ходил и ходил, пока не зажглись фонари, пока я вдруг
не решилась и не пошла к нему через площадь. Тот мальчик, которого я
обняла, несмотря на то, что три школы - наша, 143-я и 28-я - могли видеть,
как мы целовались! Но тот мальчик существовал еще только в моем
воображении, а новый Саня был так же не похож на него, как не похож был
наш первый поцелуй на то, что теперь было между нами.
тем миром мыслей и чувств, который я знала прежде, в нем появился еще
целый мир, о котором я не имела никакого понятия. Это был мир его
профессии - мир однообразных и опасных рейсов на Крайнем Севере,
неожиданных встреч со знакомыми летчиками в Доме пилота, детских восторгов
перед новой машиной, мир, без которого он не мог бы прожить и недели. Но
мне в этом мире пока еще не было места. Однажды он рассказывал об опасном
полете, и я поймала себя на очень странном чувстве - я слушала его, как
будто он рассказывал о ком-то другом. Я не могла вообразить, что это он,
застигнутый пургой, только чудом не погиб при посадке, а потом трое суток
сидел в самолете, стараясь не спать и медленно замерзая. Это было глупо,
но я сказала:
Вышимирским. Но он попросил Ивана Павловича. Он почувствовал, что дело
совсем не в том, что он лично оказался прав. Здесь была не личная правда,
а совсем другая, и я должна была выслушать ее именно от Ивана Павловича,
который любил маму и до сих пор одинок и несчастен. Я знала, что в этот
вечер Саня ждал меня на улице, и нисколько не удивилась, увидев его у
входа в садик на углу Воротниковского и Садовой. Но он не подошел, хотя я
знала, что он идет за мной до самого дома. Он понял, что мне нужно побыть
одной и что как бы я ни была близка к нему в эту минуту, а все-таки
страшно далека, потому что он оказался прав, а я - не права и оскорблена
тем, что узнала от Кораблева...
Москве. Он пришел очень усталый, и Александра Дмитриевна сейчас же ушла,
хотя ей хотелось рассказать нам о том, как трудно выступать перед публикой
и как непременно нужно волноваться, а то ничего не выйдет. Солнце
садилось, и узенький Сивцев-Вражек был так полон им, как будто оно махнуло
рукой на всю остальную землю и решило навсегда поместиться в этом кривом
переулке. Я поила Саню чаем - он любит крепкий чай - и все смотрела, как
он ест и пьет, и, наконец, он заставил меня сесть и тоже пить чай вместе с
ним.
раз на катке поцеловал меня в щеку и что "это было что-то страшно твердое,
пушистое и холодное". А я вспомнила, как он судил Евгения Онегина и все
время мрачно смотрел на меня, а потом в заключительном слове назвал Гришку
Фабера "мастистый".
читал"?
"Орлеанская девственница". У нас в Заполярье, в библиотеке, почему-то
много книг Вольтера.
Роллинс Джеймс
Шилова Юлия
Каргалов Вадим
Никитин Юрий
Контровский Владимир
Сертаков Виталий