знать, я считаю, что с нашей стороны было бы непростительной ошибкой
отказать в помощи Рыбтресту, который несет большие убытки.
усталость, которую ему, очевидно, не хотелось преодолевать ради меня, и
мрачная ирония, за которой сквозило глубокое равнодушие. Но то, что он
смотрел на меня не моргая, с пристальным выражением, видимо обдумывая
что-то, было особенно неприятно.
оскорбило меня, - очевидно, мы с вами держимся разных точек зрения на цели
нашей работы. Я ни на минуту не забываю о том, что наш институт по своему
характеру должен определять новое направление в науке. А вы увлечены идеей
помощи различным организациям Наркомпищепрома. Вам не кажется, что именно
там вы и могли бы найти наилучшее применение своим дарованиям?
потянулся к графину с водой.
предложение подать заявление об уходе? Но поскольку наш спор имеет
принципиальный характер, я считаю своим долгом довести его до сведения
парткома.
меня и заставил вернуться.
иронии, спокойно и твердо сказал он. - Поверьте, что меньше всего я думаю о
том, чтобы ограничить ваши научные интересы. Все, чего мне хотелось, - это
предупредить вас, что нет ничего легче, как согласиться на узко-практическое
предложение и одновременно потерять основную цель - сделать нечто
прогрессивное в науке. Мне казалось, что вам не следует разбрасываться, а
ведь у вас есть к этому склонность.
пристальным, думающим выражением.
с представителями Рыбтреста.
консервации зернистой икры, и мы расстались дружески... Настолько дружески,
что он даже напомнил мне, что сегодня вечером мы встретимся на пятничном
чаепитии у Заозерских.
и представляли собой как бы дружеский обмен мнениями о том, что было сделано
за неделю. Здесь в Москве хозяйничал не Николай Васильевич, а его жена
Серафима Андреевна, и все было совершенно иначе: чтобы не давать мужу
"замыкаться в науку", в пятницу приглашались артисты - и всякий раз другие,
незнакомые, вносившие какую-то неловкость в эти милые вечера.
Украину. Андрею хотелось пойти со мной, но он узнал, что будут Митя с
Глафирой Сергеевной, и передумал.
людях... Нет, иди одна!
весь вечер он не сказал ни слова.
мне и, шутливо оглянувшись по сторонам, расцеловал в обе щеки.
Извините, что он не пришел. У него неотложное дело.
видом предложил мне руку.
на камине, - как всегда у Николая Васильевича, стояли цветы. Дед, которому я
от души обрадовалась, сидел в кресле за письменным столом и неторопливо
рассказывал что-то о своей поездке на канал Волга-Москва. Лавров и
незнакомая молодая женщина слушали его с интересом. У другого стола, на
котором всегда лежали в полном беспорядке новинки медицинской литературы,
ожесточенно спорили Рубакин и пожилой, подтянутый военный врач - это был
Малышев, один из руководителей Санитарно-эпидемического управления
Наркомздрава.
вытянув ноги, и Николай Васильевич шепнул мне, что это бас из Большого
театра.
немного поговорили в стороне, между книжными полками - у Николая Васильевича
полки стояли поперек комнаты, как в библиотеках.
я виделась бы с ним раз в месяц? И ведь вы же любите друг друга?
всегда был заметен контраст между определенными линиями нижней части лица и
мягкими, рассеянными глазами. Теперь твердые, решительные черты как бы
стушевались, лицо стало мягче, проще. В каждом его слове чувствовалось, что
он подавлен, расстроен, недоволен собой...
как он ни сердился, как ни теребил бородку, обводя стол умоляющим взором, а
одну речь ему все-таки пришлось выслушать.
которую Мечников основал в 1886 году. Однажды на эту станцию явился некий
студент в клетчатых панталонах, потребовавший, чтобы его провели к доктору
Никольскому.
отдать все свои силы науке". Я ему говорю: "Но вы, по-видимому, франт? Это
плохо вяжется с наукой". А он: "Если вы имеете в виду эти брюки, доктор, так
они принадлежат не мне, а моему товарищу Строгову. В моих брюках меня бы к
вам не пустили". Этот юноша в клетчатых панталонах и был Николай Васильевич
Заозерский...
кухню. Старушка-домработница - я это знала - терялась, когда было много
гостей. Я помогала ей чем могла и возвращалась в столовую, где у меня была
другая забота. Митя пил - мне еще не случалось видеть, чтобы он пил так
много! Я тихонько отодвигала от него бутылки...
шарады. Сегодня он был угрюм, молчалив, бледен.
голос, когда раздался звонок и в передней послышались голоса - пришли еще
какие-то опоздавшие гости. Я была занята - собирала грязные тарелки - и не
сразу поняла, почему за столом вдруг наступило молчание. Николай Васильевич
поспешно встал, вышел, и слышно было, как неискренним голосом он сказал
кому-то в передней:
Крамов, - и слышу за собой легчайшие шаги. Обгоняет интересная дама! Только
что приосанился, подтянул галстук, поправил шляпу, смотрю - Глафира
Сергеевна!
рассказал Рубакину и Малышеву, которые слушали его, напряженно улыбаясь. Он
был смущен и, хотя держался самоуверенно-ловко, все же было видно, что он
очень смущен. Глафира Сергеевна была еще в передней - пудрилась,
подкрашивала губы. Никто не смотрел на Митю.
что старушка была в отчаянии - потеряла соусник. Потом соусник нашелся, но
появилась новая забота - какие-то перья, которые надо было приладить к
разрезанной, лежавшей на блюде куропатке. Я приладила перья и вернулась. В
столовой все уже было так, как будто ничего не случилось. Глафира Сергеевна
сидела рядом с Митей. Неловкая минута прошла.
большими, неподвижными глазами, она молчала; когда-то это обмануло даже
Рубакина. Но в этот вечер! Как будто одно лишь ее появление должно было
заставить всех бросить свои ничтожные разговоры и смотреть только на нее,
заниматься только ею - так она вела себя в этот вечер.
брови, и пил так, что даже сдержанный Малышев поглядывал на него с
беспокойством. Она произносила тосты и говорила, к моему удивлению, легко,
непринужденно.
низкий лоб, глаза, мрачневшие, когда она улыбалась. Но в этот вечер она
держалась уверенно, свободно. Нежное лицо порозовело, зубы поблескивали.
Точно что-то подняло и понесло ее куда глаза глядят... Мне уже случалось
видеть Глафиру Сергеевну в такие минуты.
Корнев Павел
Буркатовский Сергей
Шилова Юлия
Круз Андрей
Володихин Дмитрий
Посняков Андрей