с какими людьми ты встречаешься.
по приемам, где все время стоишь, а вокруг такой шум, что собственного
голоса не слышно. Мы бываем на торжественных обедах, сидим на сквозняках,
слушаем длинные напыщенные речи. Мы действительно очень заняты. Но только
в Париже мы жили куда веселее, когда ты швырял в меня ботинками и обзывал
потаскухой.
рассердился:
определенное положение в обществе, определенные обязательства и,
следовательно, определенные обязанности. - Он повернулся к Стефену. - А
вот ты... ты ведешь неправильный и притом вредный для тебя образ жизни. Мы
должны вытащить тебя на свет божий.
это приметесь?
бы стукнул его по уху. Мне не нужен успех. У меня нет на это времени.
Успех, особенно успех у публики, сковывает дух. Я же могу всецело отдаться
моей работе, потому что уже не жажду его.
подойдем к этому вопросу разумно, без излишней горячности. Оставим публику
в покое... никто не намерен принуждать тебя писать в угоду публике. Но
неужели ты хочешь сказать, будто тебе безразлично, что думают о твоей
работе люди, действительно в этом понимающие, например твои собратья по
искусству?
или хотя бы одобрение своих коллег. Его работы должны прежде всего
удовлетворять его самого.
славы. Сейчас же мне это безразлично. Я не хочу ничего продавать. Я люблю
свои картины, мне доставляет удовольствие иметь их под рукой, перебирать
их, трогать. Достаточно того, что я сам знаю, чего они стоят.
преклонение перед красотой делает его самым суровым критиком своих работ.
И не ругай меня за эти слова. Их сказал не я, а Ките.
набивать трубку. Однако, раскуривая ее, он дал себе слово не отступаться
от своего намерения и непременно выполнить его. И уже другим, более мягким
и примирительным тоном сказал:
совсем отшельником. Нехорошо человеку подолгу быть одному.
разных местах. Это не всегда удобно, но ничего не поделаешь. И, откровенно
говоря, мне это стало даже нравиться. Вечером я встречаюсь со своими
коллегами у Фраскати, заглядываю в "Гаррик-клуб", посещаю заседания
академических комиссий. Мне кажется, тебе давно пора выбраться из твоей
норы. У меня как раз есть два билета в "Ковент-Гарден". Там в четверг дают
"Дон Жуана". Мне прислала их мадам Леман - помнишь, я писал ее портрет в
прошлом году. Пойдешь со мной?
показалось ему неуместным и обидным.
будет для тебя приятным отдыхом.
раздражения: видно было, что он дороже всего ценит свою свободу, что
малейший намек на принуждение, на необходимость терпеть чье-то присутствие
выводит его из равновесия. Он слишком хорошо знал себя, свои вечные
опасения и страх перед неизвестным, подстерегающим его за углом, и искал
спасения в этом затворничестве, за которое его так порицал Глин, забываясь
в работе, в счастливой безвестности своей жизни вдвоем с Дженни. Он уже
готов был отказаться от приглашения, но сегодня он особенно хорошо
потрудился, и редкостное удовлетворение работой, желание доставить
удовольствие жене и Глину побудили его отступить от своих правил.
2
оперы на прохладный свежий воздух. Для Стефена, так редко выбиравшегося из
дому, этот вечер и в самом деле оказался приятным развлечением: его не
столько пленили изящные мелодии Моцарта - ибо, как человека чисто
зрительного восприятия, его почти не трогала музыка, - сколько увлекли
наблюдения за ее "облагораживающим" влиянием на Глина: подмечая, что в
антрактах публика поглядывает на него и узнает, он держался, несмотря на
живописную богемную внешность (а был он в плисовой куртке, серой рубашке и
красном галстуке - одеянии, резко выделявшемся среди окружающих черных
фраков и белых манишек), с достоинством академика, который может
потребовать пятьсот гиней за поясной портрет и настоять, чтобы его работы
на выставках висели на видном месте. Перемены, которые произвела слава в
могучей личности Ричарда, были не слишком печальными, но они были налицо.
Оксфорд-стрит.
будут для тебя интересные новости.
но, как и все предыдущие, он, видимо, не дошел до сознания Стефена. И все
же Ричард считал, что известный сдвиг сделан.
противоположную сторону. И чуть не столкнулся с женщиной, выходившей из
театра. Он машинально отступил, пробормотав какое-то извинение, и в ту же
секунду узнал Клэр.
понял, как мучительна ей эта встреча; они неподвижно стояли рядом на почти
безлюдной улице, молча глядя друг на друга, словно две восковые фигуры из
расположенного неподалеку заведения мадам Тюссо. Именно это сравнение и
пришло в голову Стефену, но, прежде чем он успел положить конец нелепому
молчанию, Клэр заговорила - торопливо, сбивчиво:
что встречу вас здесь! Вы были в опере?
появившееся на ее лице, и взгляд, который она бросила на синюю лампочку
полицейского участка напротив, побудили его добавить:
сюда довольно часто.
радостью, а скорее утешением; о том же говорило и скорбное лицо, которое,
утратив краски и мягкие очертания юности, стало почти угловатым, под
глазами залегли тени, нос словно бы удлинился, а подбородок вытянулся.
Черное платье, хотя и сшитое с превосходным вкусом, однако лишенное
каких-либо украшений, равно как и черный кружевной шарф, который она
накинула на голову, придавали ей не просто строгий, а почти суровый вид.
мы стоять так на улице. Я живу совсем рядом, на Найтс-бридж.
он все же кивнул в знак согласия, возможно, правда, его заинтересовала
происшедшая в ней перемена. Ее машина - темно-синий открытый "даймлер" -
стояла неподалеку, и через несколько минут они уже быстро катили на запад
по пустынным улицам.
получше вашей старой "де дион".
собственной. Я беру ее из гаража. По вечерам я вполне могу обойтись и
метро. А днем пользуюсь ею... езжу на работу и с работы.
тоне. К чему эта поза мученицы, добровольно обрекшей себя на неудобства
лондонского метрополитена? Но он спросил лишь: