папиросы... ой-ой-ой! Чего э мэнэ нэ спыталы, колы свит строили, подлюки?
и без того радостный для нас праздник.
бросалась на поля, не оглядываясь назад и не тратя энергии на анализ
жизни. Даже старые наши хвосты, такие, как Евгеньев, Назаренко,
Переплятченко, перестали нас мучить#28.
при этом очень бодрым - так, по крайней мере, казалось снаружи. Только
Чобот торчком стал в нашем движении, и с Чоботом я не справился.
батраков не имеет - середняк. Никакой помощи Чобот не просил у колонии, но
заговорил о наташе. Я ему сказал:
говорить, а не мне.
выходит.
видеть, какое впечатление произвело на меня его сообщение. Я не скрыл от
Чобота, что впечатление было у меня тяжелое:
моего существа и сказал хрипло:
или слякоть? Как тебе не стыдно?
невыразимо горестно и безнадежно. Я молча смотрел на него, положив руку на
его воспаленную голову. Он вдруг вскочил, взял меня за локти и залепетал
мне в лицо захлебывающиеся, нагоняющие друг друга слова:
сделать... Я видите, какой человек, вы же все видите и все знаете... Я на
колени стану... без Наташи я не могу жить.
немощность и бессилие. Я ему рассказывал о большой жизни, о светлых
дорогах, о многообразии человеческого счастья, об осторожности и плане, о
том, что Наташе надо учиться, что у нее замечательные способности, что
она и ему потом поможет, что нельзя ее загнать в далекую богодуховскую
деревню, что она умрет там от тоски, - все это не доходило до Чобота. Он
угрюмо слушал мои слова и шептал:
тормоза. На другой же вечер я пригласил к себе Наташу. Она выслушала мой
короткий вопрос одними вздрагивающими ресницами, потом подняла на меня
глаза и сказала чистым до блеска, нестыдящимся голосом:
она о настроении Чобота, но почему-то не спросил, а сказал только:
немного вкось.
заметив даже, как тихонько вышла Наташа из кабинета.
дом и явно поджидал меня. Я движением головы пригласил его в кабинет. Пока
я разбирался с ключами и ящиками своего стола, он молча следил за мной и
вдруг сказал, как будто про себя:
потери. Прислонившись одним плечом к двери, Чобот смотрел в верхний угол
окна и что-то шептал. Я крикнул ему:
и, не взглянув на меня, вышел неслышно и легко, как призрак.
Вечером я вызвал его командира, Шнайдера:
сейчас же скажите.
Встречаться со мной, видно, не хотел сознательно. Накануне праздника я
приказом поручил персонально ему прибить лозунги на всех зданиях. Он
аккуратно приготовил лестницу и пришел ко мне с просьбой:
говорил своему компаньону на другой лестнице:
Первого мая, потому что это весенний праздник. Но в этом году Первомай
проходил в плохом настроении. Накануне с самого утра перепадал дождик. На
полчаса затихнет и снова моросит, как осенью, мелкий, глуповатый,
назойливый. К вечеру зато заблестели на небе звезды, и только на западе
мрачнел темно-синий кровоподтек, бросая на колонию недружелюбную,
грязноватую тень. Колонисты бегали по колонии, чтобы покончить до
собрания с разными делами: костюмы, парикмахер, баня, белье. На
просыхающем крылечке белого дома барабанщики чистили мелом медь своих
инструментов. Это были герои завтрашнего дня.
производящие беспорядочную толпу звуков. Горьковские барабанщики недаром
ходили полгода на выучку к полковым мастерам, и только один Иван Иванович
протестовал тогда:
методе, заключающемся в прекрасной аллитерации, где речь идет о бабе,
табаке, сыре, дегте, и только одно слово не может быть приведено здесь, но
и это слово служило честно барабанному делу. Этот ужасный метод, однако,
хорошо делал свое воспитательное дело, и марши наших барабанщиков
отличались красотой, выразительностью. Их было несколько: походный,
зоревой, знаменный, парадный, боевой, в каждом из них были своеобразные
переливы трелей, сухое, аккуратное стаккато, приглушенное нежное
рокотанье, неожиданно взрывные фразы и кокетливо-танцевальные шалости.
Наши барабанщики настолько хорошо исполняли свое дело, что даже многие
инспектора наробраза, услышав их, принуждены были, наконец, признать, что
они не вносят в дело социального воспитания никакой особенно чуждой
идеологии.
празднику, и только одна деталь оказалась до конца не выясненной: будет ли
завтра дождь. Шутя предлагали отдать в приказе: предлагается дежурству
обеспечить хорошую погоду. Я утверждал, что дождь будет обязательно,
такого же мнения был и Калина Иванович, и Силантий, и другие товарищи,
понимающие в дождях. Но колонисты протестовали против наших страхов и
кричали:
утра будет дождь? Против поднялось три руки, и в том числе моя. Собрание
победоносно смеялось, и кто-то орал:
подожмете и будете попискивать: ой, мокро, ой, холодно...
который иногда усиливался и поливал землю, как из лейки, потом снова
начинал бесшумно брызгать. Никакой надежды на солнце не было.