всегда бываю у них. Я никогда не изменяю своим правилам. Так что простите.
Может быть, в следующий раз.
них и отступить, раз уж вы выбрались ко мне. Или вообще изменить их. Это
никак не повлияет на жизнь. Вы же знаете, изменить правила - не значит
изменить игру. - Его улыбка стала невыносимо широкой, казалось, улыбнись он
еще шире - и череп, разрезанный этой острой улыбкой, треснет, как переспелый
арбуз.
?Житане?, написанная печатными буквами.
писали записки?
сковывающая мою волю, по капле отнимающая силы...
почувствовала сильный запах хлороформа. Это было последнее, что я
почувствовала...
***
потратить некоторое количество времени, чтобы восстановить цепь событий. Я
приехала в Сходню... Ну да, я приехала в Сходню электричкой 19.07, чтобы
встретиться с актрисой... Лидией Николаевной Горбовской, кажется, так. Я
нашла ее дом и встретила там Келли, нашего осветителя. В темном доме он
показался мне безумцем. Или безумной была я сама. Почему так дует в ноги?..
Я опустила глаза вниз и с ужасом обнаружила, что сижу босая, привалившись к
стене. А моя нога окольцована аккуратной, длинной и тонкой цепочкой. Метр,
не меньше, литые звенья... Она была прикреплена к тонкому стальному пруту,
натянутому над плинтусом. Что-то похожее я уже видела в своей жизни. Ну да,
в детстве, возле старой подстанции: ее нужно было обязательно пройти, чтобы
попасть на речку с лилиями и раками, которых можно было ловить руками, так
их было много. Но чтобы добраться до всего этого великолепия, необходимо
было проскочить проклятую подстанцию, которую охраняла собака, бегавшая на
привязи по такому вот стальному пруту. Тогда она казалась мне огромной,
тогда она была самым отчаянным моим страхом. Но за этим страхом белели лилии
и покачивались в прозрачной воде кувшинки. И игра стоила свеч...
детства?..
всегда улыбчивый осветитель с Фрэнком Синатрой в плейере?.. На мне были
только джинсы и свитер, пустые карманы и свободные руки. Вот только уйти я
никуда не могу. Прочно угнездившийся во мне ужас не давал соображать, только
одно я знала точно: он непременно появится, Келли.
арахиса.
от этой его ровной улыбчивой вежливости.
безумие, в самом деле.
Не нужно его провоцировать.
понравились с самого начала. Мне бы хотелось вас убить, но я не могу вас
убить.
Я давно за вами наблюдал. Иногда вы кажетесь очень старой, особенно когда
волосы падают вам на глаза... Почему у вас седые волосы?.. Нет, ничего не
нужно отвечать. А потом я вижу ваше лицо, иногда на него как-то
по-особенному падает свет, и тогда вы кажетесь удивительно юной... Поэтому я
не могу определить, старая вы или молодая.
решение. А я больше не хочу принимать решений. Я устал принимать решения...
Вот когда вы станете старой, тогда другое дело...
мой, он совершенно безумен! Он безумнее любого безумца... Почему же я раньше
ничего не замечала? Почему никто этого не замечал ?.
ничего не изменит... Мне просто нужно поговорить с кем-то. Мне нужно
объяснить. Я хочу, чтобы это знали... Я хочу. Чтобы это знали хотя бы вы...
только теперь по-настоящему осознав весь ужас и всю унизительность моего
положения.
разговаривали с вами о Фрэнке Синатре, помните?...
Это все потому, что я осветитель. Я всегда стою в тени, за юпитером, вы
понимаете? Они ведь даже не удосужились заподозрить меня в убийстве, вы
понимаете? Кто может заподозрить в убийстве тень, силуэт на контражуре...
Они перетасовали всех, только я был для них пустым местом... Таким же
пустым, как коробочка из-под пудры...
Сумасшедшие разговаривают только с собой.
лица.
плохо... Потому что, если бы они все-таки прижали меня, я не стал бы
отпираться. Хотя мне еще многое нужно сделать.
меня в Келли.
четыре кармана на пиджаке. Костюм из пятидесятых...
мной. Потом подключил свет, и яркие лампы почти ослепили меня. Очень долго
он подбирал нужный ракурс освещения - так долго, что я уже успела привыкнуть
к своей яркой слепоте.
софитами. Теперь его голос существовал отдельно от него.
он, - а ведь когда-то она сводила с ума, заставляла людей плакать и
смеяться, заставляла людей жить... Это была самая красивая женщина. Самая
совершенная женщина. Я увидел ее совершенно случайно, в ?Иллюзионе?, 5 июля,
тогда шел дождь и шла ее лучшая картина ?Пока мы верим?. Я влюбился сразу...
Нет, я не влюбился, я полюбил. Полюбил по-настоящему. Это была женщина моей
мечты, все в ней было идеально. Вы же знаете, что каждому человеку
предназначен один-единственный человек... Даже если они разведены временем,
столетиями, тысячелетиями. Они могут никогда не узнать друг о друге и жить
спокойно... Но стоит им узнать, вы понимаете? Так вот, я узнал свою
единственную женщину, я был счастлив, я видел все ее фильмы... Это была
пытка, когда в ?Иллюзионе? не было картин с ее участием, их очень редко
давали... Да и фильмов у нее было не очень много - семь. Семь - счастливое
число, божественное число... Я даже ездил в Белые Столбы, в Госфильмофонд...
Я познакомился там со всеми, и мне иногда разрешали смотреть.., разрешали
смотреть и ?Твои глаза?, и ?Осенние грезы?... Только тогда я был счастлив. И
больше всего ненавидел возвращаться в этот проклятый дом, к своей матери. К
существу, прикованному к коляске... Ее разбил паралич, когда мне было
четырнадцать, за год до того, как я встретил, как я увидел в ?Иллюзионе?
?Пока мы верим?... Я ненавидел ее кресло, как оно скрипело колесами, я
ненавидел ее и продолжал ухаживать, потому что она была моей матерью, а я
должен был быть добропорядочным сыном, иначе это не понравилось бы Лидочке
Горбовской, если бы мы когда-нибудь встретились... Я даже глотал таблетки,
чтобы умереть, и где-нибудь там...
прожекторов, я едва не теряла сознание от страха, по сравнению с безумием
Келли любовный бред Леночки Ганькевич выглядел даже респектабельным...
ухаживать, и я каждый раз возвращался сюда, чтобы убирать за ней,
расчесывать ее жидкие тусклые волосы, стирать ее рубахи... Вы знаете, как
пахнут рубахи людей, которые лишены возможности двигаться?... Иногда мне
снились сны, что в волосах моей матери свили себе гнезда какие-то большие