мостовой, лоснящейся после дождя. По Ратушной площади гуляли иностранные
туристы, и два конных фаэтона катали последних пассажиров. Перед входом в
бар стояла небольшая толпа, я подумал, что это очередь в бар, но оказалось
-- это прохожие окружили трио уличных музыкантов.
играли на гитарах и пели. И в тонкой, грустно-лирической тональности их
удивительно слаженного, как у битлов, пения было что-то такое, что
заставляло останавливаться всех прохожих. Я разглядел в этой толпе Питера
Хевла, Нормана Берна, Монику Брадшоу, Горация Сэмсона. Я подошел к ним и
стал рядом. Молодые гитаристы --все трое светловолосые, в белых рубашках и
дешевых джинсах -- пели о том, что их Эстония, как рыба в сетях, погибает в
советской неволе, но -- "я пью русскую водку, и мне теперь все равно!.." Что
эстонских детей заставляют молиться Ленину и Марксу, но -- "я пью русскую
водку, и мне теперь все равно!.." Что эстонских парней забирают в Советскую
Армию и там насилуют и избивают до смерти, но -- "я пью русскую водку, и мне
теперь все равно!..". Что эстонские реки отравлены русскими заводами, но "я
пью русскую водку, и мне теперь все равно!..".
"HELP ESTONIAN NATIONAL REVIVAL [Помогите эстонскому национальному
возрождению]". В каске были деньги -- рубли, доллары... -- Они молодцы! --
сказал Питер Хевл. -- Я не понимаю, о чем они поют, -- сказала Моника. -- Но
играют они замечательно!
несколько долларов и спустились в бар. Там, в подвале, под низкими каменными
потолками гремела совсем другая музыка -- хард-рок. В центре на небольшом
стойки бара теснились иностранные туристы и эстонская молодежь.
по расстегнутой до пупа рубашке Роберта Макгроу и беленькому, в росинках
пота носику Дайаны Тростер, количество выпитых ими дринков давно перевалило
за полдюжины.
стал догонять Макгроу двойными порциями водки. Потом, захмелев, пригласил
Мичико танцевать. Меня давно интересовало, почему она проявляет ко мне
интерес, а теперь как раз представился случай это выяснить.
я ее во время танца с хмельной русской прямолинейностью. Она улыбнулась:
--Вы такой ребенок!
светские дамы, -- дала мне понять, где мне держать мои руки. Я понял.
Спросил: --Ты замужем?
больше 40 лет. --А ты знаешь секрет семейного счастья?-- сказал я. -- Нет. А
ты знаешь? -- спросила она. --А в буддизме есть какие-нибудь заповеди для
счастливой семейной жизни?
тебе пару книг на эту тему. --По-японски?
Digest. Это правда?
свои блокноты и кассеты через таможню? -- Что значит "как"? Что ты имеешь в
виду? -- Well, ты знаешь, что со мной случилось в Бейруте в прошлом году? Я
взяла там интервью у дюжины христианских лидеров, а, когда садилась в
самолет, мусульмане-таможенники отняли все кассеты. Но эти таможенники не
могли знать, что у меня на кассетах, потому что все кассеты были надписаны
не просто по-японски, а на древнем японском. Понимаешь, они получили приказ
заранее. Ты понимаешь?
порезвиться внутри страны--взять интервью уГдляна, Иванова, Колягиной,
Бочарова, русских и эстонских демократов и националистов и даже добыть
автограф Горбачева.
посадке на паром. И я уеду из СССР пустой.
кассеты и блокноты Роберту Макгроу. --Ты была в Бейруте? Ты храбрая женщина!
русской стороне... Но я хочу поговорить с тобой о другом. Ты знаешь, что
есть два вида журнализма -- Ordinary Journalism и High Risk Journalism
[Обыкновенный журнализм и Журнализм Высокого Риска]? Я думаю, ты
принадлежишь ко второй категории. Но ты работаешь в одиночку, это
неправильно. В High Risk Journalism мы имеем свое маленькое международное
братство, и мы будем рады принять тебя в него. Но у нас есть один закон:
никогда не работать в одиночку. Потому что, если ты рискуешь жизнью ради
горячего материала, то, по крайней мере, имей гарантию, что твой материал
выживет с твоим партнером. Ты понимаешь?
такая куколка, как кажется с первого взгляда. Бейрут, Афганистан, High Risk
Journalism...
пронести через таможню твоипленки и блокноты. Если ты мне доверяешь,
конечно. Хочешь?
таможенников миниатюрная Мичико должна выглядеть еще менее подозрительно,
чем Роберт Макгроу, а во-вторых, неизвестно, протрезвеет ли этот Роберт к
утру настолько, чтобы доверить ему вывезти из СССР пленку с автографом
Горбачева.
дринку, как рядом с нами, в двери бара, возник Гораций Сэмсон. Срывая голос,
он кричал бармену:
полицию! Убийство]! -- и повернулся ко мне:--Переведите! Убийство на улице!
Здесь есть доктор?
Гораций рухнул на лавку рядом с нами:
раскачиваться, причитая:--Боже! Боже! Мы вскочили, крича на перебой: --Что
случилось? -- Кого убили? Кто?
плечи. -- Где Норман??? Ты вышел с Норманом! Ты вышел с Норманом слушать
этих музыкантов! Где Норман???
порядке. Он там, с жертвами...]--крикнулГораций за дверь, на улицу.
одного из уличных гитаристов, он крикнул что-то по-эстонски, вся эстонская
молодежь тоже ринулась к двери и буквально вынесла нас по ступенькам наружу,
на Ратушную площадь. "^^"No-f.
пустой ночной Ратушной площади, прямо на брусчатой мостовой, и держал на
коленях залитое кровью тело одного из молодых эстонских музыкантов.
Растопырив правую ладонь, он прижимал ее к груди этого светловолосого парня,
но густая алая кровь толчками выхлестывала через пальцы Нормана. А рядом с
ним лежал на животе второй гитарист, и такая же алая кровь сочилась сквозь
его белую рубашку и лужей подтекала ему под ноги.
"Волга". Мы подбежали к Норману.
ушли. Просто.
рядом.
милиции прямо в вестибюле гостиницы "Виру" выспрашивали у Нормана и Горация
приметы убийц, а потом мы до утра названивали в больницу, чтобы выяснить,
что с этими музыкантами -- выживут или нет? Но ни по-русски, ни по-английски
мы не могли ни от кого добиться внятного ответа или хоть какой-нибудь
информации. И даже в утренних газетах не было ни слова об этой кровавой
драме. Дэнис Лорм тут же предположил, что эстонские газеты решили скрыть это
убийство, чтобы не вызвать ответную волну убийств русского населения.
войска и объявят тут военное положение, --
ехать в порт. -- Am I right, Vadim?
Доставалов Александр
Орловский Гай Юлий
Прозоров Александр
Маккэфри Энн
Конан-Дойль Артур
Березин Федор