Чтение 83–й страницы книги ~На свободное место~

мне, наглого и грязного херувимчика.
- Ну, здравствуй, Николай, - через силу спокойно говорю я. - У меня есть
что тебе рассказать. А ты не надумал, что рассказать мне?
- Тебе я ничего не расскажу, запомни, - вспыхнув злостью, отвечает Совко.
- С тобой я говорить не желаю. Сразу лучше души.
Видно, он, идя на допрос, ожидал увидеть Кузьмича.
- Следователь твой занят сегодня и поручил провести допрос мне, -
примирительно говорю я. - Да и не все тебе равно, кто его проведет? Я даже
лучше, если хочешь знать. Я все твое дело назубок знаю. - И, не давая ему
ответить, вздохнув, добавляю: - Ну, во-первых, Леха погиб. Вот такое дело.
- Врешь! - вскидывает голову Совко.
- К сожалению, не вру.
- Много ты сожалеешь, - кривит пухлые губы Совко. - По тебе бы, так все мы
поскорее бы подохли.
- Нет, - говорю я. - Леху мне в самом деле жаль. Ведь и он меня тогда
пожалел. Мог убить, а не убил. Рука у него дрогнула.
- Ну и дурак был.
- О покойниках, Николай, плохо не говорят. В крайнем случае, принято
молчать. А ведь он вроде бы еще и друг тебе был.
- Как же он... погиб? - хмуро спрашивает Совко и отводит глаза.
Я рассказываю, как погиб Леха.
Совко молча слушает. Видно, что смерть Лехи действует на него угнетающе.
Он весь ссутулился на стуле, легкие, как рябь, морщинки проступили на
гладком лбу, и глубокая бороздка незаметно пролегла между пшеничными
бровями. Нелепая, горькая какая-то судьба Лехи кажется ему, наверное,
сейчас похожей на его собственную судьбу, и конец ему мерещится такой же
жалкий.
Но мне его не хочется ничем утешить. Нет у меня к нему жалости, что хотите
делайте - нет. Я в этот момент почему-то вспоминаю вдруг Хромого и
неведомую мне Веру из Новосибирска и только усилием воли подавляю в себе
желание напомнить ему об этих людях. Нельзя сейчас, не вовремя.
- Теперь дальше, - говорю я. - Квартирную кражу мы раскрыли. Не замешан ты
в ней. Хотя улика против тебя была там железная. Но, оказывается,
подстроил ее один мужик.
- Это какая же такая улика? - заинтересованно спрашивает Совко.
- Помнишь, ты перчатку потерял?
- Ага.
- Так вот, нашли мы ее в той квартире, после кражи. Представляешь?
- Ха! - изумился Совко. - Чудеса.
- Все чудеса люди делают. Так и тут. Один мужик из тех, кто кражу
совершили, подобрал твою перчатку и нарочно в квартире оставил. Чтобы нас,
значит, со следа сбить. Ну, а сейчас сознался.
- Ах, гад...
- И знаешь, где он ее подобрал?
- Ну?
- Во дворе. Ты ведь ее уронил, когда вы с Лехой Гвимара Ивановича убивали.
И тот мужик все видел. Своими глазами. И тебя опознать берется хоть сейчас.
Совко, отведя глаза в сторону, молчит. Он даже не спорит со мной. Что-то,
видно, он уловил в моем голосе, какую-то властную, суровую убежденность, и
сил у него сейчас нет спорить, не находит он в себе прежних сил. Словно
лопнула в нем какая-то струна. Здорово его, кажется, подкосило известие о
гибели Лехи. Я даже не ожидал. Неужели что-то человеческое еще осталось в
нем? И на секунду я даже ощущаю какое-то сочувствие к нему. Всего на
секунду, правда, не больше, признаюсь вам.
- И еще видела вас в тот вечер во дворе одна женщина. В красном пальто. Ты
ее не заметил?
- В красном пальто... - механически как бы повторяет Совко.
- Ну да. Она тоже может, оказывается, опознать тебя.
И Совко снова молчит, отводит в сторону глаза.
- А еще, - продолжаю я, - мы арестовали Льва Игнатьевича Барсикова. Не
забыл, надеюсь, такого?
- Его забудешь! - глухо отвечает Совко.
- Ну, и он тебя не забыл. И, представь себе, признался. "Да, говорит, это
я организовал убийство Семанского, я приказал. А они только исполнители".
То есть, значит, ты и Леха. "А почему, спрашиваю, вы отдали такой приказ?"
- "Конкурента убрал, - отвечает. - На войне как на войне. Только вы этого
никогда не докажете, мою вину тут". Понял ты, куда он клонит?
- Понял. Не глиняный, - хмурится Совко. - Хрен только получится это у него.
- Смотри сам. Но это еще не все, - продолжаю я. - Есть еще один человек,
который тоже, возможно, несет ответственность за это убийство. И тогда
твоя вина еще немного уменьшится. Это - Гелий Станиславович Ермаков. Ты
его знаешь.
Совко резко вскидывает голову и напряженно смотрит мне в глаза, словно
проверяя, не ослышался ли, действительно ли я назвал это имя.
- Добрались? - хрипло спрашивает он и откашливается.
- Пока на свободе, - отвечаю я. - Вокруг работаем. Пока он еще на своей
синей "Волге" разъезжает.
- Уйдет, - криво усмехается Совко. - Кто-кто, а этот уже точно уйдет. Как
раз на синей "Волге" и уйдет.
- На такой красавице далеко не уйдешь, - возражаю я.
- А ему далеко и не надо, - загадочно усмехается Совко. - Только до
Гусиного озера. А там - будь здоров.
- Там у него что, тайный аэродром? - я тоже усмехаюсь. - Как у Гитлера?
- Там у него дядя Осип. Лучше всякого аэродрома. Схоронит так, что вовек
не найдешь. Это уж точно.
Я качаю головой.
- Не такой человек Гелий Станиславович, чтобы весь век прятаться. Да и
чего ему прятаться? Все кругом него спокойно. Про убийство он, конечно,
знает. Да что ему-то? Если даже ты про его участие в этом деле не
подозреваешь.
- А чего мне подозревать? - резко спрашивает Совко. - Я точно знаю. Он мне
про это сам сказал.
- Когда в Москву посылал?
- Ага.
- Как же он вам это сказал?
- Он мне сказал. Леха не знал ничего.
Ишь ты! Кажется, сейчас только все и валить на Леху. Ведь на первом
допросе Совко так и делал. И вдруг... Что это, совесть? Или растерянность?
Или злость на всех? Нет, совесть отпадает, совести у него нет. Да и
растерянности не чувствуется. Подавленность только какая-то в нем. Ну, и,
видимо, злость. Но тут другое. Совко хочет хоть на сколько-нибудь, но
снять с себя вину, уменьшить ее.
- Ну, и как он тебе это сказал? - повторяю я свой вопрос.
- Так и сказал. Завалить, мол, одного придется. Лев покажет кого. Сделаешь
- в деньгах купаться будешь. Его слова, гад буду.
Все-таки незаметно-незаметно, но проговаривается Совко, признает убийство
Семанского. Значит, правильно я построил допрос. Ошеломил, подавил, увел в
сторону его мысли, в нужную мне сторону. Сейчас надо вести его дальше и не
дать опомниться. Темп и напряжение - вот главное сейчас. Гусиное озеро
какое-то выплыло, дядя Осип...
- Как же он вас отослал? - спрашиваю я. - Вы же ему там нужны.
- Остался при нем человек, - угрюмо отрезает Совко, снова глядя куда-то в
сторону. - За него не бойся.
- Славка?
- Нет, - презрительно машет рукой Совко.
- Жук, Рыжий?
Он настороженно, с какой-то опаской, недоверчиво смотрит на меня.
- Ты откуда их знаешь?
- Познакомились.
- Неужто и их замели? Во потеха!
- За что их заметать? Гуляют. Так кто же у Гелия остался, - Жук, Рыжий?
- Это все мелочь, - снова машет небрежно рукой Совко.
- Кто ж тогда?
- Ну, ну. Кого ты не знаешь, того и я не знаю. Понял?
Он насмешливо смотрит на меня светлыми злыми глазами.
Конечно, он признает только то, что ему выгодно или уж деться некуда
будет. Вот, например, продать своего бывшего хозяина - это ему сейчас
выгодно.
- И ты не побоишься все это Гелию в глаза сказать?
- А чего мне теперь бояться, интересно? - ощеривается в усмешке Совко, и
под пухлой губой видны сейчас мелкие, треугольные, волчьи зубы. - Если за
него как следует ухватитесь, он загремит так, что я до пенсии его не
встречу.
- Ладно. Тогда я твои слова занесу в протокол, насчет задания в Москве.
Ничего, подпишешь или как?
- Ну и подпишу. Дело какое.
- А вот Барсиков, боюсь, не подпишет, - вздыхаю я, как бы сочувствуя Совко.
- Подпишет! - с угрозой говорит он, наливаясь новой злостью. Подпишет,
гад! Не то я... Он что думает, мне одному мокрое на себя брать? Не-ет, не
пойдет. Один я не буду. И Лехи тут мало. Леха что! Они пойдут! Всех потащу!
Он уже срывается на крик. На впалых щеках проступают красные пятна, и губы
начинают мелко дрожать.
Но тут у меня на столе неожиданно звонит телефон. Внутренний. Я поспешно
снимаю трубку. Говорит Кузьмич. Голос у него, как всегда, невозмутимый, но
я улавливаю в нем какое-то непонятное мне напряжение.
- Немедленно кончай допрос и иди ко мне! - приказывает Кузьмич.
И кладет трубку.
- Ну что ж, Николай, - говорю я. - Пока все. Ты прав, каждый должен
отвечать только за себя. - И повторяю: - Пока все.
Конвой уводит Совко, а я спешу к Кузьмичу.