где нумидийцы похоже начинали одерживать верх. Размахивая остроконечными
клинками они смяли неповоротливую сиракузскую конницу. Было очевидно, что
еще немного и эллины, дрогнув, обратятся в бегство. Тогда нумидийские
сотни развернутся и атакуют вражескую флангу с тыла.
отбросил в сторону недопитую чашу и послал на помощь отступающим последнюю
тысячу воинов, что еще оставалась в резерве. Теперь в его распоряжении
была лишь священная дружина и сотня конных иберийцев.
сиракузская конница на правом фланге обратилась в бегство. Нумидийцы с
воем кинулись вдогонку за ищущим спасения противником. Рубя и пронзая
неприятелей, они доскакали до полупересохшего ручья. Теперь согласно
приказу Гамилькара они должны повернуть коней и атаковать вражескую
фалангу. Исход битвы был почти ясен, суффет с жестокой ухмылкой отхлебнул
из вновь наполненной чаши. Его жажда, похоже, начала угасать. Но что это?
Нестройная лава нумидийских всадников пересекла ручей и устремилась к
вражескому лагерю. Еще несколько мгновений и те, кто должны были решить
исход битвы, растворились в ярком месиве шатров и походных повозок. Вместо
того, чтобы исполнить приказ своего полководца нумидийцы, посчитавшие
битву выигранной, спешили предаться грабежу.
тысяч отборных воинов, до этого не принимавших участия в битве,
устремились на оголившееся крыло пунического войска. Измотанные
многочасовой сечей ливийцы не смогли сдержать их натиска и правый фланг
пунов стал стремительно пятиться назад - к холму, на котором находился
Гамилькар. Еще можно было бросить в бой Священную дружину, хотя это уже
вряд ли могло поправить дело. Суффет осушил последнюю чашу и приказал
иссиняволосым воинам атаковать врага. Их напор был силен, но он сдержал
продвижение эллинов лишь на считанные мгновения - равно настолько, чтобы
Гамилькар успел дать приказ отходить, а нумидийские всадники, набив мешки
награбленным добром, вернулись к войску.
побежали. Прочие отступали организованно, с мечами в руках. Нумидийцы
прикрыли поспешный отход войска.
мучить Гамилькара. Окруженный телохранителями-иберийцами, он скакал к
своему лагерю и невольно думал о том, что не одно знатное семейство
Карфагена облачится скоро в траурную одежду. Этого можно бы было избежать,
но тогда погибло бы все войско, а кроме того - зачем? Нельзя же вечно
платить за кровь врагов золотом, когда-нибудь за нее приходится платить
собственной кровью. Суффета мучила нестерпимая жажда.
пострадала Священная дружина. Из пятисот иссиняволосых воинов спаслись не
более тридцати. Едва войско очутилось в лагере, Гамилькар приказал мучимым
запоздалым раскаянием нумидийцам окружить бежавших с поля битвы наемников.
Тех, кто сохранили меч и щит, отпустили, потерявших щит бичевали, триста
пятьдесят человек, бросившие все оружие, были обезглавлены. Земли
пропитались кровью, и жажда оставила суффета.
Эллины в этот раз победили, но их победа означала лишь незначительную
отсрочку того великого дня, когда Страна красивого берега станет владением
Карфагена. Гамилькар не сомневался в этом.
своего полководца. Славили даже те, кто были жестоко высечены. Молчали
лишь обезглавленные. Воины пили, празднуя свое поражение.
страстных танцовщиц-эфиопок и наслаждался их ласками до утра. Всю ночь на
сторожевых постах перекликались полупьяные часовые, указывая друг другу на
море пиршественных костров в лагере эллинов. Там тоже праздновали, но
победу. А Гамилькар любовался стройными телами девушек и в его сердце не
было печали, а глотку не сжимали спазмы жажды.
распят на городских воротах. И вновь будет ярко пылать ослепительное
сицилийское солнце, от которого нет спасенья. И полководца будет терзать
неутолимая жажда...
акрагантянин не только указал Евриту в каком направлении следует идти, но
и вежливо довел его до самых ворот.
медный молоточек. - Так поступают все иноземцы, приходящие в дом мудреца.
воротам, которые были врезаны в массивную, не менее десяти локтей высотой,
каменную стену. Подобная стена была необычной для эллинских домов, но тот,
к кому пришел юноша, славился своей экстравагантностью и загадочностью.
Спартиат взялся за отшлифованную до блеска рукоять молоточка,
изображавшего сатира с нахмуренной, даже злобной физиономией. Когда им
стучали в дверь, удары приходились на низкий скошенный лоб, отчего лесное
божество принимало все более уродливый вид.
ударил им о басовито загудевшую дверь. Птицы, щебетавшие за стеной разом
смолкли. Гость ждал, что ворота распахнутся, но за стеной было тихо.
Вскоре пичуги вновь начали выводить веселые рулады и тогда спартиат вновь
трижды припечатал лоб сатира к гладкой поверхности ворот. На этот раз его
услышали. Послышались легкие шаги, медленно скрипнула створка отворяемой
двери, Еврит поймал на себе взгляд пары настороженных глаз.
дверь приотворилась чуть больше - ровно настолько, чтобы он смог
рассмотреть молодого человека не старше двадцати лет, впрочем небольшая
бородка придавала ему более взрослый вид. Массивная тисовая дубинка,
которую открывший дверь тщетно пытался спрятать за спиной, наталкивала на
мысль о том, что молодой человек служит не только привратником, но и
стражем, великолепный шафранного цвета хитон, накинутый на крепкие плечи,
заставлял усомниться в подобном предположении - человек, имеющий
возможность приобрести подобную одежду, вряд ли нуждался в деньгах. Дав
спартиату возможность разглядеть себя, юноша неопределенно кивнул головой,
всем своим видом показывая, что имя гостя ни о чем ему не говорит.
Спохватившись, Еврит поспешно добавил:
царю относились здесь с уважением. Ворота немедленно распахнулись.
Встречающий вновь склонил голову, на этот раз ниже и, наконец, отверз
уста:
Эмпедокла. Меня зовут Павсаний, я ученик мудреца.
посторонился, позволяя Евриту войти, и задвинул крепкий засов. За стеной
оказался сад, точнее роща, а уж если быть совсем точным - неухоженный
мрачноватый лес, где бок о бок росли сосны, платаны и любимые Зевсом
кряжистые дубы.
заметной тропинке, выведшей путников к огромному дому. Еврит прежде
полагал, что жилище мудреца, бегущего от суетного мира, должно быть убогим
и мрачным, подобно пещере, однако дом Эмпедокла являл полную
противоположность его представлениям. Огромный и напоенный светом, по
размерам своим он напоминал скорее жилище богатого аристократа, по роскоши
не уступал царскому дворцу. Достаточно сказать, что фасад строения
украшала причудливая мозаика по крайней мере из девяти сортов мрамора, а
окна были забраны не слюдой или рыбьими пузырями, а пластинами блестящего
горного хрусталя, отшлифованными до зеркального блеска. Подобная роскошь
была не по карману самым богатым государям.
украшенному барельефами крыльцу. - Я сообщу мудрецу о тебе. Пока можешь
стреножить свою лошадь и пустить ее пастись на лужайке.
позволил себе еще немного поглазеть на диковинное строение и занялся своим
жеребцом. В последнее время ему пришлось немало попутешествовать на лошади
ион поневоле смирился с этим не очень удобным способом передвижения,
однако седлать или стреноживать коня молодой спартиат еще толком не
научился. Конь недовольно фыркал, когда Еврит путал его передние ноги
кожаным ремешком и даже пару раз сделал вид, что хочет укусить всадника.
Едва Еврит справился с этим нелегким делом, как из дома появился его
проводник.
лестнице и очутился в жилище знаменитого философа. Внутреннее убранство
дома еще более противоречило представлениям Еврита о жизни философа.
Повсюду стояли прекрасные статуи, драгоценные вазы, мраморный пол был
покрыт огромным пушистым ковром, необычайно изящной, украшенной
самоцветами мебели мог позавидовать любой восточный владыка. Спартиату,
привыкшему к безыскусной простоте, подобное великолепие напоминало
волшебную сказку о древних варварских королевствах, однажды рассказанную
царем Леонидом. Верно он застрял бы в этой зале с открытым ртом надолго,
если б Павсаний не взял его за руку и не повлек по лестнице наверх, где
находился кабинет мудреца.
философа еще в меньшей степени. Еврит сначала ошарашенно пробежал глазами
по изысканной одежде - пурпурному жреческому хитону, наброшенному поверх
него голубому плащу, сандалиям из посеребренной телячьей кожи. Затем