утеснят налогом так, что захочешь все бросить и подаваться куда ни то на
вольные земли, на Север, за Волгу, на Двину али просто в иное княжество.
набиваются во временные хибары, бросив гнилой соломы, какие тряпки, что
шевелятся от вшей, али в господское временное, на время данное жилье,
когда у самого ни кола ни двора, а только руки да меч. Так в молодечной
живет молодший дружинник до часу, до времени, когда появляется знать°, что
есть земля и можно осесть и завести бабу, не на ночь, а свою, постоянную,
и пискунов, что будут тягать потом отца за бороду да требовать каши и щей.
И что такое власть, в чем и для чего она есть, как не затем, чтобы у
человека, у простого смерда, купца, дружинника, чтобы был у него дом и
чтобы дом тот стоял прочен и безопасен от лихих людей, от воров, а порою и
от жадного боярина - кормленика...
кочевых половцев. Кибитка на колесах, стадо... А у тех, у звероядцев, чум,
да еще из снега слепят, и тоже живут! Живут, да не так! От той жизни и нет
ни хором, ни князей, ни храмов, ни пашни нет, ни запасу на год вперед - да
и где бы сложить тот запас? Татары хоть и покорили мир, а джут этот
придет, гололед по-нашему, и вымирают стада ихние... Все одно не так они
живут! Когда-то и завоевать мочно, наши князья меж собой спорят, дак не
хитро их было окоротить, а без нас и им не выжить, татарам-то, выход от
нас идет? Нет, чтобы обиходить землю, чтобы растить хлеб, нужен и нужен
дом. Без дома нет ничего.
всем обеспечить. Строить легче миром. Когда много людей, много и рук
мужицких. Очень трудно, труднее всего - рубить дом одному. Это уже не
потому бывает тесно в городи, что много народу, а то места мало, всяк
ладит за стеной за градскою уместиться, для всякого ратного случая, да еще
постоя не любят городски-то, ну и не залюбишь! Дак того ради тесно живут.
И от неуверенности, от боязни, когда не своя земля и непрочен дом - тогда
живут тесно, ютятся. Плохой дом, тесное жило - значит, плохая власть,
плохой князь, плохие бояра, - все плохо и худо, когда худой дом! Когда у
смерда житья нет - и веры нет князю, ничему уже нет веры.
спать, да хранить утварь, да лопоть, да запас на зиму - это еще не дом!
Дом там и жизнь там, где от покойной бабки веретено, и кожух отцов, и
зарубка, что сделал покойный брат, уходя на войну (да и не воротился с
поля). И детство, и сказки, и домовой, что незримо охраняет очаг. Потому
на охлупне дома - крутошеий конь. Потому узорно резанные курицы держат
кровлю. Потому в новый дом провожают с хлебом-солью, выживают нечисть (на
кошку-горюшку, ей первой достается в жило зайти, потом уж с приговором
сами ступят).
долгими вечерами прядут и раздается стук набилок, тут пелось и
сказывалось, тут умирают старики на полатях и воют плачем. Что такое дом?
Вся жизнь, труды, радости, воспоминания. Поэтому красота, поэтому на
воротах резь, и узорные перила по верхнему гульбищу и клети, и резные
столбы, и кованые узорные кольца во дворе - привязывать коней, и узорные
сани под навесом. Дом - жило, жизнь. Вот что такое дом!
сложить, срубить, построить себе дом! Все знать, а вот когда нужно
приподнять за конец литое, трехсаженное, двенадцативершковое в обрубе
бревно - только приподнять! - и звездочки в потемневших глазах, и что-то
как рвется внутри, ибо свыше силы, свыше, а - надо. Конечно, вагами!
Добрый мастер дуром не потратит сил. Но где-то, как-то, или подвести
веревку, или на сани приздынуть, - где-то приходит приподнять сырое,
словно литое из красной меди, двенадцативершковое в обрубе, трехсаженное
бревно. И тут тогда (и не одно, а каждое из трехсот, и не по разу!) и не
веришь, что не порвалось там, внутри, и конь, вытаращив глаза, весь
натягивается в постромках, весь - в мускулах, и ржет, и пена падает с губ,
и начинает плясать в поводьях, и тогда - кнутом! И тогда сам плечом! И
тогда страшный мат с губ, закушенных тоже, как у коня, и - пошло, пошла,
пошла, и-и-эх, родимые! А конь дрожит кожей, и поводит боками, и тяжко
храпит, и дивно, что выдержал и конь! И мужик делит с конем береженую
краюху пахучего ржаного хлеба... А их полтораста, а то и триста! Вот
только испытав, и подняв (какие ни будь силы твои, а подняв!), и каждое
перенянчив топором, и взволочив по слегам наверх, и дважды, а то и трижды
перевернув, и наконец уложив на мох али на паклю, только проделав это с
каждым бревном, триста раз, только тогда можно понять, что значит срубить,
сложить, сработать или построить дом.
монастыри, соборы, рати, царства, налоги, дани - ибо есть дом, срубленный
руками смерда. Есть пристанище жизни. Есть якорь и корень, пущенный в
землю, и из корня этого растет (а без него не растет и не стоит) все: от
даней и кормов до гордых собраний книг, красно украшенных проповедей,
красоты и добра и до государственной власти. И самое слово Родина, за
которое идут на смерть, начинается здесь, в избе. И дань берут с дома, <с
дыма> - с дома, в котором топится печь. Все из этого корня, от дома.
Своего. Отцова. Прадеднего. Сработанного своими руками. На своей земле. В
своей (и только тогда и своей!) стране, волости, княжестве, государстве.
вывезен, но навален без толку. Да и не диво: без хозяйского глаза и друг
путем не сделает. К тому же, как на грех, все ближники были в нетях. Дядя
Прохор сильно порезался горбушей и лежал, сыновья были в разгоне, дед
Никанор <устарел>, как он сам сказал, а сын его - плотник, каких мало,
подрядился на княжую работу в Переяславль. Так что, хоть осень и стояла
сухая на диво, надо бы было отложить на год. Но Федору как шлея под хвост
попала:
погниет той поры!
ему нать!
помог! Жаль, не застал ты его. А помнишь, може? Хромал еще? Тот бы тебе и
срубил, лучше не нать, а отделывал! Мастер добрый. Пьяница! Ну уж отделает
- любота! На Клещине знашь Павшины хоромы? Его работа!
походя совал ему палец. Ухватывал уже крепко. Что там ни говорил брат,
Федор уперся:
Мелетова.
- Был когды-то в силе, почище Прохора, а на руку оказался не чист. Пеша,
он Пеша и есть! Гляди только, пить ему не давай, Пеше-то!
было твердое, в мелких морщинках лицо, руки крепкие - еще в силе мужик.
Пеша хлебал уху, сказывал. Сказывать он умел интересно. Как был с покойным
Олфером Жеребцом, как не сошелся с Гаврилой Олексичем. Федор припомнил,
что во время костромского взятия как-то упоминалось Пешино имя и позже
опять, когда наезжал Олфер.
решил: и без Олфера проживу! Не надо мне! - Он засмеялся мелким неприятным
смешком, зубы поблескивали. Чего-то Пеша не договаривал, темнил, и Федор,
слушая его, все думал: в чем и как Пеша его обманет? А что обманет,
подведет в чем, было ясно сразу. Но куда денешься? Ударили по рукам. Пеша
ушел собирать дружину и пропадал вместо двух дней целых три. Федор с
Грикшей пока раздергивали конем бревна: Серый, пополошившись, дернул вбок,
вдоль огорожи. Дикая боль в зажатой меж бревен ноге заставила Федора
взреветь. Конь спас, стал как вкопанный. Грикша замер столбом, а Феня
стремглав вылетела из избы и с неженской силой приздынула бревно. Хромая,
сцепив зубы, Федор довозил-таки до конца.
<новогородча> и мерянского древоделю, по прозвищу Шадра. Этот был худой,
неопрятный, жадный на еду старик, когда-то, видимо, мастер изрядный, да
уже вышел из сил и из летов. Явились и два молодых мужика: узкоглазый,
высокий, на диво сильный плотник с Купани, Ватута, и низковатый, широкий в
плечах, молчаливый Сашко. Степку, младшего Прохорчонка, Федор пригласил
сам. На такой дом, что задумал Федор, было только-только, да и старики,
кроме самого Пеши, внушали опасение.
долго выбирал бревна для нижних венцов, прикидывал, мерил - не накривить
бы углы. Дом рубился со связью: изба и клеть с повалушей в одно, на
подклете и с верхними галереями. Федор, и верно, затеял себе боярские
хоромы. Насмотрелся в Новгороде и иных городах.
постройки. Федор, предупрежденный о Пешиной слабости, угостил пивом скупо.
Пообещал: довершим, залью по глаза, а сейчас долго гулять нельзя, некогда.
Пеша прихмурился, но перечить не стал. Он только на другой день слишком
долго выбирал дерева и придирался к каждому стволу. Ну, хоть начали!
оглядывала, тут только взяла в толк:
Сертаков Виталий
Свержин Владимир
Шилова Юлия
Сертаков Виталий
Афанасьев Роман
Орловский Гай Юлий