желать, так исполните мое желание. Я никогда, ничем не напомню вам о себе.
Мы уедем куда-нибудь, или нет, уезжайте лучше вы... Я даже буду вспоминать
вас иногда...
прошлое. Повеяло страшным ледяным холодом. Он оцепенел в глупой неудобной
позе, на коленях и у колен, как мамонт, застигнутый врасплох ледниковым
периодом. Все зря. Сразу его отбросило в прошлый суматошный год, в тот
вечер, когда он обнаружил Сонину руку в горячей нервной ладони Евгения
Шнитке. И почему она назвала Илью Ильича Ильей Ильичем, да еще и учителем,
как будто он ей не родной отец? Впрочем, чепуха. Он отпустил ее руку и
схватился за голову.
послушайте, у меня же ничего больше не осталось, - она беспомощно положила
руки на колени. - Не молчите, скажите хоть слово, ученый человек.
есть я допускал, но не верил... Как это все произошло?
именно эта последняя гипотеза о возможных сверхъестественных качествах
ученика отца и поддерживала ее в тяжелые минуты. Ведь и ту последнюю ночь
она объясняла, - да, объясняла, а не оправдывала, - неординарными
свойствами варфоломеевской личности. И все больше со слов отца, да и не
только его одного, ведь и Евгений - господи, какая ирония обстоятельств -
нахваливал человека, который украл у него самое дорогое и фактически стал
причиной гибели. А теперь ко всему оказывается, что перед ней не великий
преобразователь, а обычный самонадеянный технократ, нашкодивший над
природой очередным подкопом под ее вечные тайны. Хотел покорить небо, а
перевернул землю, да как неуклюже, бестолково. Она обвела взглядом
полупустую комнату, стандартные многотиражные обои, уже поблекшие и
выгоревшие местами, простреленные черными выключателями и розетками. Все
пусто и все на время. Только письменный стол, да еще запыленная картина с
треснувшим стеклом, с одиноким полуголым человеком посреди грязного
заброшенного двора, точно так же обхватившим свою поседевшую голову, как и
герой и хозяин квартиры-музея. Он, кажется, что-то спросил. Ну да, он
поинтересовался, как все без него тут произошло. Что же, она хороший
свидетель, она все видела, она расскажет.
вспоминать Соня.
этого не хватало. Она будто не в себе. Странный, напыщенный текст, это не
ее слова. Теперь, когда он потерпел второе поражение, в голову полезли
всякие подленькие мысли. Она заболела, да, да, она точно не в себе. А
впрочем, все верно, все было так - был мороз, ночами жгли костры, был
митинг. Да, конечно, и наверняка давали водку, потом грянул залп, началась
паника, обезумевшая толпа побежала по дворцовой площади. Да нет, ведь не
толпа, а его, варфоломеевские земляки, и даже более того, в некотором
смысле родственники, уж двое-то точно, прямые единокровные предки.
дивану. - Ах, Караулов тетрадку унес. Вы ему прикажите, пусть вернет
тетрадку.
вычурным претенциозным мифом.
за углом прошипел, закрывая двери, последний автобус и теперь стало
слышно, как потрескивают в темных дарницких садах переспелые шары белого
налива. Где-то далеко над Подолом догорало грязно-розовое зарево. Чуть
левее, между темными прямоугольниками панельных многоквартирных зданий, в
фиолетовой дымке так и непрочищенного до конца дождем городского воздуха,
мерцали красные огоньки колокольни Киево-Печерской лавры, а еще левее,
поближе к Выдубицкому монастырю, в том месте, где патоновский мост
упирается в полысевший покатый холм, а точнее, прямо на его вершине,
мощные прожекторы освещали металлические леса какой-то фантастической
новостройки. Что бы это могло быть? - с недобрым предчувствием подумал
Варфоломеев. Ох, как он разозлился бы, если б узнал, что в эту самую
минуту у подножия помпезного сооружения суетливо бегает Василий Караулов,
раздавая направо и налево ценные руководящие указания.
сторону гитары.
предупреждал.
знал. Он так ничего и не узнал, но как все точно чувствовал!
залпа - так пушка там каждый день стреляет по два раза. - Варфоломеев
встал и подошел вплотную к окну. - Что же касается покорения космических
пространств, и вообще моей платформы, так он вполне мог об этом слышать от
меня в университете, - тут он слегка запнулся. - Поверь, Соня, они сами
меня просили рассказать. Я врал, чтобы отстали. Да, у меня были кое-какие
идеи, но меня всегда волновало совсем другое...
для чего все это и кем все это управляется? Никто из них не подозревал, у
какой пропасти стоит человек. Глупые щенята естественных факультетов, они
сошли с ума от успехов физических наук, они в восторге от единых теорий,
они бредят по ночам великим объединением. Какая пошлая чепуха, это все
равно что радоваться открытию заштатного провинциального городишки. Они не
могут взглянуть на сотню лет вперед, где зияет кромешная безыдейная
пустота. - Он теперь повернулся к Соне. - Да, я нашел то, что они еще
собираются открыть, но больше, Соня, на этом пути ничего нет, это дорога в
никуда. Ха, - Варфоломеев зло рассмеялся, - глупцы, разве можно
представить тысячу Эйнштейнов? Бред, примитивная экстраполяция. Тысяча
общих теорий относительности - это ли не величайшая глупость! Но в том-то
и беда, Соня. Вот упрутся они в эту стену, и что дальше? Понимаешь, если
человечество смогло дойти до мысли о других мирах, или, как говорил Илья
Ильич, о неких идеальных совершенных существах, то должно теперь признать,
что раз их нет - а я это точно теперь знаю - то нет и будущего у нас.
это, ему просто хотелось выговориться.
Шнитке, в цепи простейших жизненных событий? Но ведь скучно, бездарно и
скучно, ведь человек создан творить, а не наблюдать провинциальных
чудаков.
упоминанием о Евгении. - Ладно, вы не любите Евгения, вы его не любили, и
я знаю почему. Но не в этом дело. Вы черствый, запутавшийся ум. Вот уж
ночь на дворе, мы с вами толкуем, а вы ни словом не обмолвились о своих
близких. Как можно с такой душой жить?
показался ей страшным темным провалом в удаленном пространстве.
будто ненавидите меня, вы пытаетесь наказать меня презрением, чтобы
отомстить за ту проклятую ночь, которая...
любили, я же видел, как вы стеснялись его. Ну положим, вы ему
сочувствовали. Да, он был ласков, обходителен, но сер, безнадежно сер, и
рано или поздно налетел бы какой-нибудь шалопай столичный и увел бы вас, а
Евгению - все одно. И неужели бы то, что произошло между нами, стало
возможно, если бы вы хоть чуть-чуть его любили? Пощечина, одна пощечина,
вот и все, на что вас хватило... - тут он наконец опомнился, скукожился,
обмяк, упал куда-то ей на колени. - Соня, Соня, прости, я негодяй. Но
прости, мне тяжело, я рядом с тобой становлюсь идиотом. Я не могу найти
правильного тона, правильной линии, а знаю, достоверно чувствую, что между
нами есть такая особая дорожка, такой мостик. Но никак не могу найти его.
Ты мне нужна, слышишь, очень нужна, смертельно необходима. У меня везде
плохо, все трещит, не бросай меня, не уходи, спаси меня, как спасла моих
родителей...
опять этот человек надвигался, рос, разбухал. - Вам сказал Караулов?
Впрочем, нет, не может быть, я ведь никому ничего не говорила. Откуда вы
знаете?
Варфоломеев. - По пуговице.
Видишь, квадратом и крестиком.
забрала остатки своих скудных вещей. Захватила и это платьице. Может быть,
подумала она, и отодвинулась еще дальше. Потом встала, слегка качнувшись,
не нагибаясь, надела туфли. Постояла, будто его разглядывала, потом
повернулась спиной и застыла, глядя в стекло. Прошла неопределенная
минута, другая. Что она делает? Почему здесь, сейчас все это происходит?
Так сложились обстоятельства ее жизни. Бездарно, ах как бездарно. А ведь
она подавала надежды, и еще какие! Горькая усмешка появилась на ее губах.
Дочь просветителя, жена поэта. Просветителя болот, поэта сберегательных
касс. Этот умник прав в одном - сбежала бы, ей-богу, сбежала. Куда-нибудь
в многоэтажное пространство, в столицу, в пропасть. Я женщина, я такая
женщина, что меня нужно любить. Она проговаривала про себя эти требования
Посняков Андрей
Лукин Евгений
Маккефри Энн
Шилова Юлия
Белов Вольф
Суворов Виктор