дорогу, лишь бы довезти...
- Когда?
- Сегодня утром на рассвете - бормотала Марья Власьевна, - прибежал сторож,
говорит "У доктора выстрел в квартире".
Под лампой, изливающей скверный тревожный свет, лежал доктор Поляков, и с
первого же взгляда на его безжизненные, словно каменные, ступни валенок у меня
привычно екнуло сердце.
йапку с него сняли - и показались слипшиеся, влажные волосы. Мои руки, руки
сиделки, руки Марьи Власьевны замелькали над Поляковым, и белая марля с
расплывающимися желто-красными пятнами вышла из-под пальто. Грудь его
поднималась слабо. Я пощупал пульс и дрогнул, пульс исчезал под пальцами,
тянулся и срывался в ниточку с узелками, частыми и непрочными. Уже тянулась
рука хирурга к плечу, брала бледное тело в щипок на плече, чтобы впрыснуть
камфору. Тут раненый расклеил губы, причем, на них показалась розоватая
кровавая полоска, чуть шевельнул синими губами и сухо, слабо выговорил:
- Бросьте камфару. К черту.
- Молчите, - ответил ему хирург и толкнул желтое масло под кожу.
- Сердечная сумка, надо полагать, задета, - шепнула Марья Власьевна, цепко
взялась за край стола и стала всматриватся в бесконечные веки раненого (глаза
его были закрыты). Тени серо-фиолетовые, как тени заката, все ярче стали
зацветать в углублениях у крыльев носа, и мелкий, точно ртутный, пот росой
выступал на тенях.
- Револьвер? - дернув щекой, спросил хирург.
- Браунинг, - пролепетала Марья Власьевна.
- Э-эх, - вдруг, как бы злобно и досадуя, сказал хирург и вдруг, махнув рукой,
отошел.
Я испуганно обернулся к нему, не понимая. Еще чьи-то глаза мелькнули за плечом.
Подошел еще один врач.
Поляков вдруг шевельнул ртом, криво, как сонный, когда хочет согнать липнущую
муху, а затем его нижняя челюсть стала двигаться, как бы он давился комочком и
хотел его проглотить. Ах, тому, кто видел скверные револьверные или ружейные
раны, хорошо знакомо это движение! Марья Власьевна болезненно сморщилась,
вздохнула.
- Доктора Бомгарда... - еле слышно сказал Поляков.
- Я здесь, - шепнул я, и голос мой прозвучал нежно у самых его губ.
- Тетрадь вам... - хрипло и еще слабее отозвался Поляков.
в темь потолку покоя. Как будто светом изнутри стали
наливаться темные зрачки, белок глаз стал как бы прозрачен,
голубоват. Глаза остановились в выси, потом помутнели и
потеряли эту мимолетную красу.
Доктор Поляков умер.
???
городок спит и току электрического много. Все молчит, а тело
Полякова в часовне. Ночь.
вскрытый конверт и листок. На нем написано:
"Милый товарищ!
безнадежно. И мучиться я тоже больше не хочу. Я достаточно
попробовал. Других предостерегаю. Будьте осторожны с белыми,
растворимыми в 25 частях воды кристаллами. Я слишком им
доверился, и они меня погубили. Мой дневник вам дарю. Вы всегда
казались мне человеком пытливым и любителем человеческих
документов. Если интересует вас, прочтите историю моей болезни.
Прощайте. Ваш С. Поляков".
Приписка крупными буквами:
"В смерти моей прошу никого не винить.
Лекарь Сергей Поляков.
13 февраля 1918 года".
Рядом с письмом самоубийцы тетрадь типа общих тетрадей в черной клеенке. Первая
половина страниц из нее вырвана. В оставшейся половине краткие записи, вначале
карандашом или чернилами, четким мелким почерком, в конце тетради карандашом
химическим и карандашом толстым красным, почерком небрежным, почерком прыгающим
и со многими сокращенными словами.
???
"... 7 год?, 20-го января.
... и очень рад. И слава богу: чем глупее, тем лучше. Видеть людей не могу, а
здесь я никаких людей не увижу, кроме больных и крестьян. Но онн ведь ничем не
тронут моей раны? Других, впрочем, не хуже моего рассадили по земским участкам.
Весь мой выпуск, не подлежащий призыву на войну (ратники ополчения 2-го разряда
выпуска 1916 г.), разместили в земствах. Впрочем, это неинтересно никому. Из
приятелей узнал только об Иванове и Бомгарде. Иванов выбрал Архангельскую
губернию (дело вкуса), а Бомгард, как говорила фельдшерица, сидит на глухом
участке вроде моего за три уезда от меня в Горелове. Хотел ему написать, но
раздумал. Не желаю видеть и слышать людей.
21 января.
Вьюга. Ничего.
25 января.
Какой ясный закат. Мигренин - соединение антипирина цоффеина ац цитриц.
В порошках по 1,0... разве можно по 1,0?.. Можно.
3 февраля.
Сегодня получил газеты за прошлую неделю. Читать не стал, но потянуло все-таки
посмотреть отдел театров. "Аида" шла на прошлой неделе. Значит, она выходила на
возвышение и пела: "Мой милый друг, приди ко мне..."
У нее голос необыкновенный, и как странно, что голос ясный, громадный дан
темной душонке...
(здесь перерыв, вырваны две или три страницы.)
... конечно, недостойно, доктор Поляков. Да и гимназически - глупо с площадной
бранью обрушиваться на женщину за то, что она ушла! Не хочет жить - ушла. И
конец.
Как все просто, в сущности. Оперная певица сошлась с молодым врачом, пожила год
и ушла.
Убить ее? Убить? Ах, как все глупо, пусто. Безнадежно! Не хочу думать. Не
хочу...
11 февраля.
Все вьюги, да вьюги... заносит меня! Целыми вечерами я один, один. Зажигаю
лампу и сижу. Днем-то я еще вижу людей. Но работаю механически. С работой я
свыкся. Она не так страшна, как я думал раньше. Впрочем, много помог мне
госпиталь на войне. Все-таки не вовсе неграмотным я преехал сюда.
Сегодня в первый раз делал операцию поворота.
Итак, три человека погребены здесь под снегом: я, Анна Кирилловна -
Мережковский Дмитрий
Корнев Павел
Афанасьев Роман
Шекли Роберт
Конюшевский Владислав
Никитин Юрий