дать обряд евхаристии в том виде, в каком его проповедовали и выполняли
апостолы. То было поистине древнее братское единение, трапеза равенства,
отображение царства божия, которое должно было осуществиться на земле. В
один прекрасный день римская церковь, подчинившая народы и царей своей
деспотической и честолюбивой власти, пожелала отделить христианина от
священника, народ от духовенства. Она отдала чашу в руки своих служите-
лей, дабы те скрыли божество в таинственных ковчегах; и вот эти священ-
нослужители путем своих бессмысленных толкований превратили причащение в
какой-то языческий культ, в котором миряне могли участвовать не иначе,
как с их, священнослужителей, соизволения. Они захватили ключи от совес-
ти людской, сделав исповедь тайной; и святая чаша, та славная чаша, к
которой бедняк шел утолять и обновлять свою душу, исчезла в шкатулке из
кедрового дерева, разукрашенной золотом, откуда причастие извлекали
только для того, чтобы приблизить его к устам священника. Он один стал
достоин вкушать от крови и слез Христа. Смиренный верующий должен был,
став на колени, лизать его руку, чтобы вкусить хлеб ангелов. Теперь вы
понимаете, почему народ закричал в один голос: "Чашу, верните нам чашу!
Чашу для простого народа, чашу для детей, женщин, грешников и безумных!
Чашу для всех нищих, всех убогих и телом и душой!" Таков был крик возму-
щения, соединивший в одно целое всю Богемию. Остальное вам известно,
Консуэло. Вы уже знаете, что к этой первоначальной идее, отражавшей в
религиозном символе всю радость, все благородные искания гордого и вели-
кодушного народа, присоединились, как следствие преследований и страшной
борьбы с соседними народами, еще идеи свободы отечества и национальной
чести. Завоевание чаши повлекло за собой другие благороднейшие завоева-
ния и создало новое общество. Если же история, написанная невежественны-
ми или скептически настроенными людьми, расскажет вам, будто только жаж-
да крови и алчность к золоту разожгли эти злополучные войны, не верьте:
это ложь перед богом и людьми! Правда, личная злоба и честолюбие пятнали
порою подвиги наших предков, но то был все тот же извечный дух властолю-
бия и жадности, постоянно грызущий богатых и знатных. Они, и только они,
позорили святое дело и десятки раз изменяли ему. Народ - грубый, но иск-
ренний, фанатичный, вдохновенный - объединился в секты, поэтические наз-
вания которых вам известны: табориты, оребиты, сироты, союзные братья.
Этот народ - мученик своей веры - бежал в горы, где соблюдал со всей су-
ровостью закон дележа и полнейшего равенства, верил в вечную жизнь душ,
воплощающихся в обитателях земного мира, ждал пришествия и торжества
Христа, воскресения Яна Гуса, Яна Жижки, Прокопа Лысого и всех непобеди-
мых вождей, проповедовавших свободу и служивших ей. Такое верование не
кажется мне вымыслом, Консуэло. Наша роль на земле не так коротка, как
принято думать, и обязанности наши не кончаются со смертью. Что же каса-
ется желания капеллана, а быть может, и моих добрых, но слабых родных
приписывать мне узкое и ребяческое увлечение гуситским культом, то, хоть
я действительно в дни своего болезненного возбуждения как будто смешивал
символ с принципом и образ с идеей, не презирайте меня слишком за это,
Консуэло. В глубине души я никогда не думал воскрешать эти забытые обря-
ды, не имеющие смысла в наши дни. Иные образы и иные символы нужны были
бы для нынешних просвещенных людей, если бы только они согласились раск-
рыть глаза и если б иго рабства не препятствовало народам искать религию
свободы. Слишком строго и лживо перетолковывались мои симпатии, вкусы и
привычки. Устав от бесплодных и суетных идей людей нашего века, я ощутил
потребность укрепить свое соболезнующее сердце общением с людьми просто-
душными или несчастными. Мне нравилось разговаривать со всеми этими бро-
дягами, юродивыми, со всеми обездоленными, лишенными земных благ и любви
своих ближних; я открывал иногда в наивном бреде тех, кого называют по-
мешанными, мимолетные, но поразительные проблески божественной мысли.
Мне приходилось также, выслушивая признания так называемых "отверженных"
и преступников, рассказывавших о своем раскаянии и угрызениях совести,
наталкиваться на глубокие, хотя и не всегда чистые следы их справедли-
вости и невиновности. И вот, видя меня сидящим за столом у невежды или у
изголовья разбойника, добрые люди заключили, что я еретик и даже колдун!
Что я могу ответить на такие обвинения? Когда же я, потрясенный чтением
истории своей родины и размышлениями над ней, не сдерживаясь говорил ве-
щи, похожие на бред (быть может, они и были бредом), меня стали бояться,
принимая за безумца, одержимого дьяволом... Дьявол! А знаете ли вы, Кон-
суэло, что это такое? Рассказать вам об этой таинственной аллегории,
созданной священнослужителями всех религий?
забыв свою руку в руке Альберта. - Объясните мне, что такое сатана. Ска-
зать правду, хотя я не переставала верить в бога и никогда открыто не
восставала против того, чему меня учили о нем, я все-таки никогда не ве-
рила в дьявола. Если бы он действительно существовал, то бог заковал бы
его в цени так далеко от себя и от нас, что мы ничего и не узнали бы о
нем.
чудовищным созданием того бога, существование которого самые нечестивые
софисты предпочитали уж лучше отрицать, лишь бы не быть вынужденными
признавать его за тип и идеал всяческого совершенства, знания и любви.
Как могло совершенство породить зло, знание - ложь, любовь - ненависть и
развращенность? Эту сказку надо отнести к поре детства рода человеческо-
го, когда бедствия и страдания в мире физическом заставили трусливых де-
тей земли думать, будто есть два бога, два высших и созидающих духа:
один - источник всех благ, а другой - всех зол; два начала, почти одина-
ковые, ибо царство Эблиса должно было существовать неисчислимый ряд ве-
ков и пасть лишь после ужасающих боев в сферах Эмпирея. Но почему же
после проповеди Христа и чистого евангельского света духовенство осмели-
лось воскресить и утвердить в умах народов это грубое верование их древ-
них предков? Потому что, вследствие неудовлетворительного или непра-
вильного толкования апостольского учения, понятие о добре и зле остава-
лось смутным и незаконченным для человеческого ума. Был введен и освящен
принцип полного разделения прав и назначения духа и плоти, прерогатив
духовной и светской власти. Христианский аскетизм возвышал душу и клей-
мил позором тело. Так как мало-помалу фанатизм довел до крайности это
осуждение телесной жизни, а в обществе, несмотря на учение Христа, уце-
лел древний порядок деления на касты, небольшая группа людей продолжала
жить и господствовать с помощью разума, в то время как огромное
большинство прозябало во мраке суеверия. Просвещенные и могущественные
касты, особенно духовенство, стали тогда душою общества, народ же оста-
вался только его телом. Кто же был истинным покровителем разумных су-
ществ? Бог. А неразумных? Дьявол. Ибо бог давал жизнь душе и возбранял
жизнь чувственную, к которой сатана постоянно влечет людей слабых и гру-
бых. Одна из таинственных и странных сект возмечтала, как и многие дру-
гие, восстановить право плоти и воссоединить в одном общем божественном
начале эти два произвольно разделенных начала. Секта эта хотела утвер-
дить любовь, равенство и общность имущества, как основу человеческого
счастья. Это была справедливая и святая идея. Нужды нет, что при этом
бывали крайности и злоупотребления. Секта эта стремилась вывести из уни-
чижения так называемое злое начало и, наоборот, сделать из него служите-
ля и движущую силу доброго начала. Таким образом, эти философы отпустили
сатане его прегрешения, и он был восстановлен в сонме небесных духов.
Поэтическими истолкованиями они постарались превратить архангела Михаила
и его воинство в угнетателей и узурпаторов славы и могущества, осуждая в
их лице первосвященников и князей церкви, оттеснивших к вымыслам об аде
религию равенства и основы счастия человеческого рода. Итак, мрачный и
скорбный Люцифер вышел из бездны, где он, скованный, подобно божествен-
ному Прометею, стонал столько веков. Его освободители все же не дерзали
открыто взывать к нему, но посредством таинственных и загадочных формул
выразили идею его апофеоза и будущего царствования над человечеством,
которое было слишком долго развенчано, унижено и оклеветано, как и он
сам. Боюсь, однако, что я утомил вас своими объяснениями. Простите меня,
дорогая Консуэло. Но вам изобразили меня антихристом и поклонником демо-
на, и мне хотелось оправдаться перед вами и доказать, что я менее суеве-
рен, чем те, кто меня обвиняет.
ло, - и я очень рада узнать, что не вступила в союз с врагом рода чело-
веческого, прибегнув однажды ночью к приветствию лоллардов.
и снова принялся объяснять ей возвышенный смысл тех великих истин, назы-
ваемых еретическими, которые были погребены под недобросовестными обви-
нениями и приговорами софистов католицизма. Все более и более воодушев-
ляясь, он рассказал ей о своих исследованиях, размышлениях, мрачных фан-
тазиях, которые довели его самого до аскетизма и суеверия во времена,
казавшиеся ему более далекими, чем они были на самом деле. Стараясь сде-
лать свою исповедь как можно более удобопонятной и простой, он достиг
удивительной ясности ума, говорил о себе с такой искренностью, с таким
беспристрастием, как будто о. дело шло о другом человеке, и касался сла-
бостей и болезненных явлений своего рассудка так, как будто давно изле-
чился от этих опасных припадков. Он излагал свои мысли с такой рассуди-
тельностью, что, отбросив вопрос о времени, представление о котором, ви-
димо, было утеряно для него (он каялся, например, в том, что когда-то
воображал себя Яном Жижкой, Вратиславом, Подебрадом и другими героями
минувшего, совершенно забывая, что за полчаса перед тем впадал в такое
же заблуждение), Консуэло не могла не видеть в нем человека выдающегося
и просвещенного; никто из тех, с кем ей приходилось встречаться до сих
пор, не высказывал более великодушных, а следовательно, и более справед-
ливых взглядов.
ее сообразительность, поразительная способность усваивать отвлеченные
идеи так воодушевили Рудольштадта, что речь его зазвучала еще убеди-
тельнее, еще ярче. Консуэло, после нескольких вопросов и возражений, на
Афанасьев Роман
Посняков Андрей
Шилова Юлия
Контровский Владимир
Шилова Юлия
Смоленский Вадим